Прежде чем приступить к делу всерьез, заметим, насколько фанон восприимчив к визуализации. Для меня совершенно очевидно, что именно образы, созданные Уотсон, Фелтоном, Рикманом/Хопкинсом/Кларком, Редклиффом, Айзексом, Гринтом, Линч, Райт, Теной, Олдменом/Готобедом/Уолтерсом, Теннантом, братьями Фелпс, Бонем Картер и др., в значительной степени повлияли на воображение юных и не очень юных шипперов. В условиях, когда огромное число поклонников и даже создателей фанона, по собственному их признанию (в частности, по материалам обсуждения в ГЛГП, ВК), даже не читали книги либо читали не все, довольствуясь киноверсией Warner Bros., обсуждать такую молодежную вселенную, как Драмиона, без оглядки на кинон (фильнон) невозможно.
•♥♂♥♀♥•
Итак, поскольку главная тема повествования любовь, поговорим о ней. Всякая любовь гетовой направленности предполагает наличие между мужчиной и женщиной как мощной психоэмоциональной, духовной связи, так и полового влечения. Только тогда это «та самая» любовь. А что у нас? А у нас горы материала, где чего только нет. Попытки хоть как-то в этом разобраться неизменно приводят к вопросу взаимоотношений с каноном. Увы, он так решительно противоречит самой возможности возникновения симпатии между Гермионой и Драко**, что не считаться с этим — значит, вылететь за пределы нашей «яблоньки» слишком далеко, чтобы это можно было рассматривать как историю именно Грейнджер и Малфоя, а не Кати и Пети. Разумеется, такое сопротивление канона вносит коррективы в фанон. Какие, зависит от времени описания. Время — великий лекарь. Оно может сделать бывшее если и не бывшим, то потерявшим остроту и актуальность. Может подкинуть герою и героине некие испытания, обогатить опытом взросления, потерь, разочарований, отцовства и материнства, заставить пережить кризис мировоззрения. Да мало ли что! Люди меняются, меняются интересы, система ценностей и отношения. Поэтому, на мой взгляд, и здесь, и в последующих главах целесообразно разделить фанон условно на три большие группы по временному признаку и посмотреть, каким образом меняются лики любви героев по мере того, как они все дальше по времени от жесткой непримиримости канона, все взрослее и опытнее. Заметим, далекий Эпилог из-за его временной удаленности, некоторой схематичности и контрастно-благостного настроения воспринимается часто просто как вариант альтернативной реальности Всё-Было-Хорошо. А публикация «Проклятого дитя» сорвала с него этот налет благостности, заодно продемонстрировав: канон что дышло — сундук Пандоры и так пугал щелями, а тут и вовсе распахнулся. Итак, у нас три группы: драмионы в рамках канонного времени, драмионы так называемого «восьмого года обучения» и драмионы пост-Хога. Очевидно, что у создателей драмион канонного времени выбор невелик. Здесь приходится впрямую противоречить весьма непримиримому канону, не оставившему героям, казалось, ни шанса на психоэмоциональную близость. И фикрайтеры в большинстве с этим согласны, сознательно или бессознательно. Есть, конечно, те, кто пытаются создавать «выворотки»: Гермиона на Слизерине, чистокровная Гермиона и пр. из серии «а что если...» — достаточно маргинальные, хоть и популярные, фантазии, которые мы здесь рассматривать не будем quia absurdum. Как и драмионы с попаданками в Гермиону. Попаданцы — отдельная тема. Есть те, кто вообще не грузится обоснуями, лишь бы вышло погорячее. Но большинство авторов, чьи работы мне приходилось просматривать, стараются, что называется, играть по правилам. Итак, что остается нашим героям, если психоэмоциональная близость на нуле? Правильно, скомпенсировать, усилив до предела сексуальную составляющую. Что авторы и делают, придавая влечению силу нерушимого императива и тем самым выдавая индульгенцию на любые безумства страсти. А заодно и предоставляют героям шанс, сблизившись сексуально, попытаться затем понять друг друга и полюбить по-человечески. В немногочисленных достойных драмионах этого периода секс не самоцель, а средство сближения персонажей с последующим зарождением настоящего глубокого чувства. Кстати, выбор столь невероятной, с точки зрения канона, пары имеет приятный бонус: можно в фантазиях не только отождествить себя с волшебницей, наделенной внешностью хорошенькой Уотсон, и позападать с Фелтоном-Малфоем, но сделать это по-взрослому, что весьма волнующе, учитывая жгучий интерес подростков к половой стороне отношений. Такая шикарная возможность развернуться во всей красе, живописуя роковую запретную страсть — один из основных мотивов этого периода, который в паре с мотивом идейной вражды натягивает нерв мелодрамы до предела. Возможно, в этом секрет успеха Драмионы. Драмионы канонного времени густо замешаны на гормонах, просто фантастическом либидо, способном спалить дотла чувство долга, рассудок, принципы, страстно ищущем удовлетворения, порой с шокирующим бесстыдством, часто и жадно. Драко, как правило, на момент начала отношений весьма опытен (об источниках этого опыта иногда говорится, иногда умалчивается). Гермиона чаще всего на момент первого соития еще девственна, но фантастически чувственна и отзывчива, быстро учится и вскоре способна перехватить инициативу и вести, демонстрируя уровень высококлассной жрицы любви. Благо практики у нее достаточно. Много эротики и секса — отличительная черта таких драмион. Притом не может не смешить штампованность самих описаний, имеющих так мало общего с реальной практикой секса и человеческой физиологией вообще: девочки, фантазируя о том, о чем не имеют представления, по старой школьной традиции сдувают друг у друга и у признанных «метресс», а то и попросту описывают то, что подсмотрели в порнороликах. Это тот единственный случай, когда детское порно не страшно, а смешно. А помноженное на слащаво-мелодраматический тон и своеобразный стиль описаний, имеющий еще меньше общего с психологией… Однако при всем том, что перед нами типичное «Порево и Школота», тоска по романтическому очевидна всегда. Она находит отражение не только в сентиментально-мелодраматических описаниях чувств и переживаний героев в перерывах между эротическими сценами, но и в несколько готическом, таинственном мотиве роковой магической предопределенности, как достойном обосновании происходящего. И вот перед нами уже Ромео и Джульетта, захваченные роковой запретной страстью. Они не должны любить = вожделеть друг друга, но просто не могут иначе, ибо… А тут дело авторской фантазии, от соулмейтов и магии крови и рода до приворота. Между прочим, оба сознают свою пассивность, неспособность противостоять соблазну, сохранить верность собственным принципам. Это приводит в отчаяние, но сделать ничего невозможно. И, самозабвенно «вколачиваясь» в «узкую» и «горячую», как испанский сапог, Грейнджер, где-нибудь в темном месте у теплой стенки Малфой прерывает репортаж о собственных ощущениях от процесса чем-то нежным, вроде «грязной суки», «горячей сучки», по-малфоевски тягучим исконно русским «бляяяядь» или лейтмотивным «грязнокровка». Но Грейнджер не Эванс, ее ядреным словцом не проймешь — она стонет, содрогается и кончает в слезах и невозможном оргазме, с его именем на искусанных и жадно обсосанных устах. Синяки и укусы сводит магией уже в одиночестве, поскольку, едва кончив, Малфой произносит выспренний монолог на тему, где он видел эту страсть, эту Грейнджер и вообще… — и смывается, хлопнув дверью, если таковая имеется. Чтобы на следующий день все повторилось сначала, разве только герои поменяются ролями, и на этот раз с финальным монологом будет солировать Грейнджер. А пока мы за многим множеством многоточий (бич драмион!), оборванных фраз, ошметками слов и мыслей разбираем, чем же она недовольна после такого «сокрушительного» оргазма, страдалица успевает залиться слезами и выскочить вон. Разумеется, жизнь у героев не сахар не только по причине самоедства, косноязычия, нимфомании и психической нестабильности. Оба подвергаются обструкции со стороны друзей и родных. Это тоже типично и создает дополнительные трудности, преодолевая которые, Драко и Гермиона еще более напряженно и страстно стремятся друг к другу, чтобы слиться в умопомрачительном экстазе, ибо ничто так не сближает, как общие проблемы. Бывают правда и еще охотники до заучки — Фред Уизли, скажем. Тогда мотив соперничества в любовном треугольнике служит дополнительной мотивацией герою добиваться благосклонности героини. И тут Малфой, в лучших традициях мелодрамы, находит правильный ответ на извечный вопрос «что делать?» Разумеется, когда переберет все неправильные: сначала замучает холодностью, отчуждением, поношением, замутит интрижку с Паркинсон или помолвку с Гринграсс (суицидальные попытки мне не попадались, врать не буду), а уж потом, опомнившись, совершит некое деяние, призванное напомнить читателям, что у нас все же Драмиона. Обстоятельства, которые помогают опомниться: тяжелая болезнь Грейнджер, ее готовность всерьез попробовать строить отношения с Фредом (а что, классный же парень!), попытка изнасилования Рональдом Уизли (мда, без комментариев, пока...), смерть Нарциссы, отошедшей в лучший мир с благословением сыну искать не чистую кровь, а большую и чистую любовь; вызывающая протест агрессивность Люциуса в отношении «грязнокровки» или, наоборот, неожиданная его благосклонность — вариантов много. Позвольте представить: мотив deus ex machina. В жизни героев возникает нечто извне, некое обстоятельство или человек благодаря которым, несмотря ни на что… Ага, все счастливы или стремятся к тому. В качестве deus ex machina могут и часто выступают профессора Хогвартса. Так, например, в одной популярной драмионе эту роль исполняет сам директор: «Профессор Дамблдор отправляет Гермиону Грейнджер в дом Малфоев, так как из «достоверного источника» ему известно, что только там девушка может избежать гибели». В результате тесного, хоть и вынужденного, знакомства герои сблизились, смогли понять, проникнуться болью друг друга и по-настоящему полюбить один другого, многое пережили вместе. Заметим, несмотря на то, что Драко и Гермиона этой истории больше, чем какой-либо иной, имеют основания на хэппи-лав, автор на пороге решающей схватки оставила им самим решать, а читателям подарила надежду и открытый финал. Редкая для драмион этого периода и Драмионы вообще честность и взыскательность прежде к душевной близости. О драмионах «восьмого года обучения» можно говорить много. Это интереснейший период фанонного времени — плод фантазии пишущих поклонников Поттерианы. Он присутствует также в Снейджере, Снарри, Драрри и некоторых других пейринг-мирах фанона. История проста: весь седьмой курс троица гриффиндорцев провела в крестовом походе за крестражами-хоркруксами, а школа — в противостоянии кучке «пожирателей», из которых учителя, как из Менгеле Айболит. Результат: всем миром на второй год. Период во всех отношениях переходный. Это все еще Хог, со всеми его укромными нишами, башнями, ванными, спальнями и гостиными, походами в Хогсмид, прогулками у озера и даже квиддичем. Но война отгремела, заставив вчерашних подростков повзрослеть во всех смыслах. Наши победили. Герои уже совершеннолетние даже по магловским понятиям, так что лозунг «Даёшь андерёж!» больше не актуален, и это радует. Учителя, сражавшиеся бок о бок с учениками, теперь не могут относиться к ним как к детям (психологический момент очень важный для Снейджера и Снарри, о которых поговорим в следующих главах). Да и сами герои уже, в сущности, перешагнули канон, оставив его позади, со всеми его условностями, конфликтами, противостоянием факультетов, расстановкой сил, характерной для предвоенной и военной поры. Интересно, что Драко фанона вовсе не выглядит убитым такой реальностью. Победившая сторона его не преследует, и это вполне канонно, если вспомнить Эпилог. Он практически реабилитирован за все и сразу: не было ни Инспекционной дружины, ни Метки, ни Исчезательного шкафа, ни ожерелья, ни медовухи... Наш герой и побежденным-то в полной мере себя не чувствует. Из канона в зачет ему пошло и то, что Малфои не сражались на стороне «пожирателей» в последней битве, и то, что Нарцисса не выдала Гарри в Запретном лесу, и то, что Драко так и не опознал Поттера в мэноре (на этом пусть потом Люмиона ломает железный стояк обоснуя). О мотивах говорить не будем – важны факты и то, как их можно интерпретировать (разумеется, исключительно в пользу героя). Таким образом, с размыванием мотива идейной вражды складываются предпосылки для укрепления психоэмоциональной составляющей в отношениях наших страстных любовников, и фанон активно отзывается на эти условия. Хотя по-прежнему много ПиШа, и мотив магической предопределенности никуда не делся. Слизеринки по-прежнему интригуют, забыв, что их партия нынче не в почете, и даже позволяют себе прилюдно называть героиню «грязнокровкой», что выглядит совсем уж анахронизмом. Порой этим грешит и Драко, правда скорее по традициии, унаследованной от первого периода, и только с глазу на глаз. Да и Люциус по-прежнему не в восторге от такого мезальянса. Заметим, в этот период в полный рост встает вопрос брака: наши второгодники взрослые, совершеннолетние маги. Пора определяться. Вот почему мотив соперничества за руку и сердце Драко приобретает остроту, а интриги, с этим связанные, нередко служат двигателем сюжета, источником ангста для героини и ее возлюбленного. Гермиона остро испытывает неудовлетворенность отношениями с Роном, отягощенную чувством вины за любовь к Драко и в то же время обиды за Ронов уход во время странствий в лесу («предал раз — предаст и и десять»). «Уизлигад» — мотив очернения Рона и части его родни в драмионах этого периода усиливается: Уизли в открытую флиртует и даже изменяет героине, жестко требует не поддерживать отношений с Малфоем, доходит до прямых оскорблений, в некоторых сюжетах даже до рукоприкладства. Джинни часто, не разобравшись, принимает сторону брата, не говоря уж о Молли, которая уже здесь обнаруживает задатки конкретной свекрищи, пока что потенциальной, но пугающе глупой, вульгарной, авторитарно-хабалистой. Даже Гарри не всегда на высоте, хотя быстро разбирается, кто тут ху. Однако дело сделано: оказавшись не понятой друзьями, Гермиона, конечно, ищет утешения у Драко. И находит, кто б сомневался! Ангстовые моменты, испытываемые обоими героями, добавляют историям драматизма и надрывности, а их бурным любовным сценам — привкус «как в последний раз». И, хотя в драмионах этого периода уже значительно больше говорят, чем совокупляются, находя языку более достойное применение, психологические моменты все же провисают, кое-как поддерживаемые страховочными лонжами «уизлигада» и прочих малопочтенных приемов. Увы, на Роне фикло оттянулось по полной. Это Драко-Фелтону можно простить любую низость за скорбный взор из-под пергидрольной челки. Рону-Гринту, который волей Иейтса ближе к концу киносаги утратил все навыки, кроме навыка работать ложкой, — ничего. Увы, пока в фаноне рулят девочки, не читавшие книгу, «уизлигад (кроме близнецов)» — миленькая формулировка, правда? — будет главным штампом «гермионсодержащих» AU. Но мы-то книгу читали. Так, может, вспомним, кто такой этот Рон Уизли, снимем оскомину глуповатого фанона раз и навсегда? Начнем с того, что нифига он не Руперт Гринт. Но это не так важно. Конечно, выбирая актера-ребенка на годы вперед, нельзя предвидеть, кто из него вырастет, — породистый кельт с огненно-рыжей гривой, по которому будут сохнут Парвати с Лавандой, а до кучи и полкурса, включая одну известную заучку, или то, что мы видели в фильме. Да, поесть наш герой любит, но я впервые слышу, чтобы здоровый аппетит вменяли парню в вину. А что делать спортивному юноше, который только за лето вымахивает на пару ладоней? Вопреки расхожей шутке диетологов, человек есть отнюдь не то, что он ест и сколько. Да, в каноне он проявил минутную слабость, имевшую слишком длительные последствия благодаря мерам, предпринятым Гермионой, а не собственному эгоизму и капризам. Между прочим, в отличие от друзей, которые могли отдаться делу и не волноваться за предков, Рон себе такой роскоши позволить не мог, и недавние события спокойствия не внушали. Как говорится, кто не без греха, хватай свой камень, а я – пас. Без этого поступка я бы, пожалуй, не поверила в достоверность, подлинный драматизм и красоту этого образа, в котором так странно, порой трогательно-комично и в то же время гармонично соединено то, что все мы не можем не ценить: ответственность, способность к покаянию, готовность без лишних слов идти до конца и сделать все, что иной не сможет, притом некрикливо, привычно, как будто из тени, и в то же время обаяние, красота и победительность в спортивных эпизодах; умение спокойно воспринимать житейские невзгоды и быть принципиальным в главном; страх перед Снейпом и пауками и органическая неспособность считаться с этим страхом, когда дело касается Гермионы или Гарри; комплексы по поводу бедности и отсутствие даже намека на зависть в отношении значительно более состоятельного друга. Да и можно ли завидовать сироте? Рон всегда имел нормальную шкалу приоритетов. Ему, конечно, неловко, когда Гарри покупает для него омнинокль, но то здоровая щепетильность всякого порядочного человека, и Гарри это понимает, сводя все к шутке. Между прочим, и в смешной детской ревности Рона к Гарри нет ничего девиантного. Вспомните себя, когда ваша мама принималась не то что носиться с вашей подругой, как с писаной торбой, — просто ставить ее в пример, причем речь шла просто о девчонке, всех недостатков которой мама не знала, а не об Избранной, к которой прикованы взоры буквально всех. Ну, и как ощущения? Даже эпизоды, в которых Рон отказывается быть героем без страха и упрека, лишь добавляют подлинности, психологической достоверности персонажу. Как взрослеющему Гарри — его истерика, бунт, сомнения, злая ревность, неприлежание или манера храпеть и разбрасывать носки. Рона часто упрекают в фаноне, что, мол, «примазался», «прилипала». Неужели? И где бы были Гарри с Гермионой без Рона? Все случаи, когда Рон бросался на защиту подруги, я даже перечислять не буду. Кто не помнит, учите матчасть. Его история с Лавандой так же пуста и незначительна, как ее с Крамом, несхожесть объясняется разными темпераментами: в каноне Рон как парень более ярок, сексапилен, чем Гермиона как девушка, да и красотка Лав-Лав ему под стать. Эти не станут часами пялиться друг на друга в библиотеке. Если мы посмотрим на этого персонажа незамыленным взглядом, то за внешностью нормально комплексующего подростка, до поры до времени гадкого утенка, в меру пофигиста увидим человека некрикливого, обладающего незаурядным умом и феноменальной памятью. Не всякий, знаете ли, на досуге развлекается игрой в шахматы, и уж я не знаю, кто способен спустя годы слово в слово повторить звуки незнакомого, даже не человеческого языка, слышанные лишь однажды, чтобы открыть вход в Тайную комнату. Рон многие месяцы (два учебных года?) умудрялся пользоваться сломанной палочкой (да, получалось неважнецки, но зачеты-то он как-то сдавал). Для сравнения, дипломированному магу Локхарту, поднаторевшему в одном-единственном заклинании, оно, выполненное под пасс Роновой палочкой, стоило рассудка. А Гарри после шести лет обучения вообще не мог действовать сломанной палочкой. Кстати, в отличие от Гарри и Гермионы, первая палочка Уизли его не выбирала, он ее «донашивал» за братом, уже порядком потрепанную, и не факт, что она ему подходила на все сто. Что-то мне сдается, если бы беспалочковая магия существовала в пространстве канона, первым претендентом на ее освоение был бы Рон. Тем, кто еще сомневается, что перед нами не только замечательный парень, но и на редкость талантливый маг, напомню о его феноменальной магической интуиции. Именно Рон в седьмой книге, не зная о заклятии, всячески удерживает друзей от произнесения имени Волдеморта. Объясняет туманно: ему так кажется. Нет, он не трусит, но интуитивно, абсолютно необъяснимо избегает сам и Гарри окорачивает. И тем спасает друзей, пока это возможно. Да, Гермиона была зла на него и тосковала, но нам-то за что? Он вернулся, и шел до конца, и не отступил ни разу. В Эпилоге канона мы видим уверенного в себе жизнелюба, не растерявшего ни юмора, ни веселой иронии, ни радостного отношения к жизни. Гиперответственной Грейнджер просто повезло, что рядом с ней в каноне такой шикарный мужик, который в нужный момент все разрулит, приобнимет и скажет: «Забей, старушка, все путем!» И она, я уверена, это знает и ценит, благо дурой не была никогда. Но… ох, Драко так Драко. Я просто объяснила, почему для меня «уизлигад» всегда штамп, свидетельство о недостатке знания канона либо таланта и совестного чувства у фикрайтера. И будет о Роне, да и обо всех Уизли впридачу. Мы переходим в третий период. Драмионы пост-Хога — их можно условно назвать «работой над ошибками». Прежде всего ошибками неверного выбора. Ранний пост-Хог: Гермиона все же осталась с Роном (вышла замуж или, чаще, только собирается), но счастливой себя не чувствует, и читателю это часто очевиднее, чем героине, — в ней сильны чувство долга, желание не разочаровать друзей и близких, ответственность и верность дружбе детства, нередко себя изжившей и, во всяком случае, служащей сомнительным основанием для брака. Драко помолвлен с Асторией, или путается с ней, или с Пэнси, или с кем-то еще… Мотив острого разочарования своим (вариант: родительским) выбором могут оттенять мотивы депрессии, одиночества, карьерных неудач, даже алкоголизма, а в особо ангстовых вариантах и суицидальные настроения. Мирная жизнь не обернулась для них безоблачным счастьем. В более сдержанном варианте все вроде благополучно: друзья, жених (невеста), карьера… Но счастья нет, а есть грусть и неудовлетворенность. Лишь иногда герои могут вспоминать друг друга, так, ни к чему вроде не обязывающе. А могут и не вспоминать. Все зависит от того, драмиона это с предысторией или нет. Собственно, такова наиболее типичная завязка. Тот факт, что, судя по Эпилогу канона, между окончанием школы и рождением детей у наших героев проходит лет семь-восемь, связывать их узами брака «не с теми» в раннем пост-Хоге не спешат. Пока однажды... И тут извечным deus ex machina возникает некое обстоятельство. Путевка на курорт от Министерства, случайная встреча (лучше в романтической обстановке — ресторанчик, куда оба, не сговариваясь, заглянули скоротать вечер за бокалом вина и подумать о жизни), светское мероприятие, на котором Гермиона, конечно же, ослепительно хороша, а Рон, как всегда, на спортивных сборах/диване/Лаванде (ненужное зачеркнуть). Может быть и гораздо более ангстовый вариант: в пьяном, опустившемся человеке с потухшим взором, бредущем по улице в сумерках из бара, героиня с трудом узнает Драко, в которого (вариант мотива тайной школьной любви) когда-то была безответно, как ей казалось, влюблена. Заметим, попивать от жизни такой может и Гермиона. А дальше, как в старом добром фильме: «Господи помилуй, Юсси… Юсси Ватанен! — Кайса… Кайса Кархутар…» И понеслось. Нет, сначала, конечно, в головах героев, которые, расставшись на некоторое время (у каждого свои дом, друзья, коллеги, работа), переживают период кристаллизации чувства. Его могут сопровождать флешбэки из прошлой жизни. А может, и нет. Герои могут бороться с собой, на новом этапе жизни разрываясь между влечением и долгом. Нет уже идейного размежевания, как в Хоге, но есть долг перед теми, с кем связаны узами помолвки, редко брака. Они ведут напряженные диалоги и друг с другом, и каждый — со своим окружением. Глубина и протяженность диалогов зависит от фикрайтера, конечно. Стилистика изложения та же, драмионная. Сила влечения, конечно, велика, но значительно и количество сдерживающих факторов, так что герои постоянно ходят по краю, держа читателя в напряжении своими бешеными порывами. Однако, задыхаясь от поцелуев, искусанные и истерзанные, в постель они попадают нередко чуть не под завязку истории, изрядно поиграв на нервах окружающих, ну и на читательских до кучи. В то же время попадаются истории этого периода с более-менее уравновешенной тональностью, больше соответствующей возрасту героев, их опыту и возможностям. В этих историях уже намечается баланс между психоэмоциональным и сексуальным. Скорее всего, это зависит от зрелости самого фикрайтера. Конечно, юных дев по ряду причин больше привлекает школьный период, а дев постарше — время, когда герои еще близки к природе, но больше соответствуют своему видовому названию. Но как очень молодых авторов заносит порой в пост-Хог, и тогда их герои поражают инфантильностью, так некоторые ранние драмионы заставляют подозревать, что их создатели — люди взрослые. Обструкцию со стороны друзей и родных на этом этапе никто не отменял, «уизлигад» никуда не делся. Но то ли героям оно уже по барабану (не школа, чай), то ли сама эта обструкция довольно вялая по причине того, что фикрайтеры сами не верят в ее действенность. Мотив присутствует, но не очень убедителен. Магическую предопределенность на этом этапе я встречала лишь в одном случае. Причем Гермиона о ней не помнит, а Джинни, замешанная в этом деле, говорить не хочет. В результате, несмотря на всю надрывность интонаций, к которым привыкаешь, жуя «мыло» драмион, ангст вышел какой-то запутанный, вымученный, словно высосанный Гермионой из Драко во время минета в Хогвартс-экспрессе. Привороты/отвороты, вспомнить/забыть и прочие волхвования заметно органичнее смотрятся в Хоге, а на этом этапе выглядят странновато, инфантильно, что, видимо, фикрайтеры и чувствуют, чаще упирая на взрослые проблемы немагического толка. Если можно говорить о неуместном штампе, то это, видимо, он — магические фокусы там, где впору разбираться без них. Вообще, на мой взгляд, проблемы драмион пост-Хога начинаются тогда, когда сочинять их берутся девочки, не доросшие не столько до возраста героев, сколько до их понимания жизни. Они часто живописуют страдания по причине, по которой взрослый человек, даже не прошедший войну, страдать, обижаться и ломать копья не станет, и проходят мимо настоящих проблем. Здесь же, в раннем пост-Хоге, отменив «восьмой год обучения» за ненадобностью, обосновалась компактная группка даркфишных драмион. Это реальность, в которой победил Волдеморт. «Грязнокровка» Грейнджер в этом мире обречена. Она какое-то время скрывается, но все бесполезно. Гарри и Рон гибнут, а сама она попадает ни к кому иному, как к ненавистному Малфою (вариант: он ее покупает в качестве рабыни для утех на аукционе, отлавливает в ходе облавы и пр.). Она его изначально ненавидит. С его стороны тоже никакой любви и близко, скорее жажда мести за гордость, красоту, за обиды, за то, что умнее, способнее, что смела высоко носить голову... Презрение и жестокость победителя — вот что он старательно демонстрирует ей и читательницам. Если прежде в драмионах были лишь эпизоды жесткого секса, как часть игры, то здесь он живописуется во всей красе. Грубая дефлорация и регулярные изнасилования, избиения до состояния, когда Малфой вынужден обращаться за медицинской помощью для своей постельной игрушки (в роли целителя может выступать как бывший однокашник, скажем Тео Нотт, у которого свои «игрушки», так и экс-профессор Снейп, процветающий при новом режиме и недурно разбирающийся в снадобьях); жесткое принуждение к оральному и анальному сексу, оскорбления... В такой милой обстановке распускается цветок большой и чистой любви. И вот уже он слушает ее рассказы, ходит с ней в походы по местам боевой славы гриффиндорского трио, утирает ей слезы и сам готов «тебя любить, обнять и плакать над тобой». В общем, вариант для любителей садомазо. Гораздо больший интерес, на мой взгляд, представляет группа драмион позднего пост-Хога, во многом обязанная возникновением фанфику Торна о «проклятом дитяте». Драко и Гермиона перешагнули порог сорокалетия. Малфой овдовел, его скорбь возвышенна и прекрасна, как жертва Астории, по-своему повторившей подвиг Лили Эванс. Грейнджер-Уизли чаще всего, пройдя долгий путь к себе, расстается с мужем. Как вариант, официально не расстается, но они такие разные, что, вырастив детей, каждый живет своими интересами. Не потому, что он подлец, а она святая, а потому, что так тоже бывает: два порядочных человека и хороших друга не всегда могут жить в браке, и порой нужны годы, чтобы это понять и принять. Есть очень русский вариант истории: Гермиона тянет, не бросает спившегося от житейских неудач Рона — прям соседка тетя Клава. Гермиону-вдову в Драмионе мне встречать не удавалось, но границы моей осведомленности при выраженной нелюбви, чисто вкусовой, к этому пейрингу, конечно, не совпадают с границами AU. Ничего в наших героях не напоминает азартно совокупляющихся кроликов школьных времен. Но в этом периоде встречаются по-настоящему глубокие и интересные работы, полные элегической грусти о невозвратно ушедшем времени и светлой надежды, что вторую половину жизни герои проживут, помня о главном — о своей любви. Психоэмоциональное окончательно берет верх над плотским, при этом плотского не отменяя. Как ни странно, произведения этого периода настолько самобытны, что мало напоминают типовые драмионы. Однако они именно драмионы, просто пишут их не жадные до запретных плодов девочки. Девочкам Драко и Гермиона возраста канонных мистера и миссис Уизли в качестве предмета описания скучны. Правда и здесь мы порой сталкиваемся с произведениями, написанными добротно поставленной рукой драмионщицы. Особенно это заметно по Драко, который вдруг в сорок пять мальчик-ягодка опять, будто застыл инклюзом на пороге ранней юности да так и не повзрослел. Но есть и такие сочинения, героев которых хоть и зовут Драко Малфой и Гермиона Грейнджер, однако с тем же успехом могут звать Джек и Джилл или Оля и Коля. Это, по сути, ориджи, позиционированные как драмионы, и рассматривать их, несмотря на бесспорные литературные достоинства, я не стану по причине, о которой писала выше. Не стану рассматривать ни здесь, ни в других главах и минизарисовки в жанре PWP. В отличие от некоторых талантливо написанных снейджерных, драмионные пэвэпэшки не имеют ни предыстории, ни перспектив и напоминают просто ролик «В мире животных».•♥♂♥♀♥•
Итак, наш более чем субъективный обзор Драмионы закончен. Что же мы можем считать закономерностью этой AU, а что штампами? Очевидно, к закономерностям можно отнести особенности отношений героев, которые диктует фиктайтеру существование в рамках канона, практически не оставляющего любовникам шансов на духовную близость под угрозой потери самоидентичности в самом широком смысле. Закономерна эволюция любви героев по мере отдаления от канонных времени и условий и просто взросления. Закономерен выбор средств построения сюжета, неких общих для фанона мотивов, в той или иной степени свойственных разным периодам канонно-фанонного времени. Разумеется, при условии оригинальности и самобытности этого сюжета. Если же фикрайтер плохо понимает, чего хочет сам и чего хотят его персонажи; если готов состряпать горячую энцу со слезоразливом, не заботясь продумать сюжет и обоснуй; берет готовые наработки других авторов, не очень понимая, подходят ли они ему; если склонен откровенно списывать, за неимением стилистического чутья, вкуса, элементарного жизненного опыта и просто умения думать и желания создавать; если для простоты дела не гнушается банальным очернением одних персонажей ради создания пошловатого надрывно-слащавого ангста другим, — словом, не особенно задумываясь, гребет все, что породила AU фанона, мы имеем дело со штампами в самом отвратительном их выражении. Любая закономерность может стать штампом, опошленная в произведении конкретного эпигона. Штампы создаем мы сами. Вот как-то так. Dixi.