Традиции и штампы. Опыт субъективного анализа

Снейджер — популярный пейринг, а в рамках этого разбора целая вселенная, сотворенная фантазией немалого числа фикрайтеров. Как и любой неканонный пейринг, одним он кажется скандальным (http://ru.harrypotter.wikia.com/wiki/Тема:55832), другим — чрезвычайно интересным и волнующим. И, конечно, у него свои законы и особенности, позволяющие допустить зарождение любовных отношений между ученицей с Гриффиндора, подругой и соратницей Гарри Поттера, и деканом Слизерина — фигурой мрачной, противоречивой, замкнутой, очень неоднозначной и всем своим поведением, исступленной верностью давно погибшей женщине, казалось бы, не допускавшей у читателей мысли, что подобное возможно. Причем в многообразных жанрах: помимо любовной истории приключения, детектив (классический, иронический, любовный), готический роман, антиутопия... Прежде чем говорить об особенностях Снейджера, отмечу, что их в значительной степени определяет образ Снейпа. Разумеется, фанонный (и фильнонный) заметно отличается от канонного, однако порожден им. И есть смысл прежде вспомнить, с кем мы имели дело в первоисточнике. Тогда понятнее станут основные пути развития этого образа в фаноне, отличительные черты и штампы, также выросшие из первоисточника или в полемике с ним. Рискну пересказать ощущения первых читателей саги, ждавших выхода каждого следующего тома и четко различавших книгу и фильм. Те, кому неинтересно, спокойно пропустите этот кусок, мне же он кажется важным. Легкий укол стыда, который почувствовали самые совестливые, когда в конце первой, еще очень детской, книги выяснилось, что подозрения в адрес Снейпа не только не обоснованы, но профессор даже пытался спасти нелюбимого ученика, быстро развеялись во второй. Третья только укрепила читателей в мысли, что «человек в футляре» лишь для того и пришел в мир канона, чтобы портить жизнь любимым героям, причем не гнушается самыми подлыми методами: шпионит со вкусом, готов нанести удар внезапно не только буквально, но и фигурально — скажем, распустив слух, что Люпин — оборотень и тем самым в очередной раз лишив милого, интеллигентного, талантливого учителя куска хлеба, предав его позору и порядком осложнив жизнь директору. Проблема проклятой должности ведь не исключает того, что у проклятия есть тот, кто приводит его в действие своей свободной волей, злой волей. Доводы разума о том, что оборотню не место среди школьников, что срыв мог иметь печальные последствия для героев, не кажутся убедительными, и дальнейшая судьба Люпина тому доказательство: он больше человек, чем многие формальные люди саги. Да и не благородными мотивами руководствовался Снейп, когда обнародовал тайну школьного недруга. Смиренность, с которой Ремус принимает очередной удар судьбы, когда многие почувствовали бы обиду и отчаяние, позволяет осознать величие души этого человека, исполненного некрикливого великодушия. И тем сильнее, что контрапунктом звучат мстительность Снейпа, его сожаления по поводу упущенного ордена Мерлина за поимку Сириуса. Здесь, в третьей книге, впервые обретает плоть призрак, как нам кажется, понятной вражды между Джеймсом, его друзьями и Снейпом. Разве могло быть иначе? И желание отыграться на сироте своего школьного недруга — это так по-снейповски низко. А вся грустно-элегическая тональность вкупе с романтическим пафосом нерушимой дружбы юности не оставляют читателю выбора, кому отдать симпатии. Образы Люпина и Блэка не могут оставить равнодушными. И мы ждали четвертую книгу, выкристаллизовывая в душе любовь к одним и неприязнь к другим. Лишь в конце четвертого курса (тома) Гарри и читателям приоткрывают покров тайны над прошлым профессора Зельеварения. Но если «пожирательское» прошлое Снейпа вполне вписывается в концепцию малоприятного образа, то до понимания того, что стоит за безграничным доверием вроде бы неглупого директора этому типусу, и того, насколько искренен разрыв Северуса с риддловской братвой, еще очень далеко. Снейп в очередной раз приходит на помощь Гарри, но вот беда (это чисто субъективное), на первый план все же выходит трагедия Барти-младшего — мальчишки, не нужного собственному отцу и осужденного, по сути, без следствия, вопреки отрицанию вины в применении пыток к Фрэнку Лонгботтому. Этот вопрос, кстати, так и остается без ответа, и он отнюдь не риторический, если принять во внимание то, как обошлись с невиновным Блэком. Заметим, Сириус ему сочувствует, хотя, казалось, меньше всего склонен сочувствовать «пожирателям». Да, Крауч-сын канона преступник, но его осуждение в преканоне, трусливая расправа над ним в каноне, так возмутившая Макгонагалл, потрясают, как всякий правовой беспредел. Потом снейпоманки будут не раз говорить, что у бедного, но гордого Принца-полукровки просто не было иного выхода самоутвердиться, кроме как идти за Гонтом-полукровкой. Может быть. На мой взгляд, это очевиднее в отношении Барти-младшего: трудно принять сторону «добра», когда оно — это безусловно авторитетный, но авторитарный, холодный, вечно недовольный отец-карьерист. Его невозможно игнорировать, сказав себе: «Он жалкий магл». Но от такого «добра» с возрастом хочется держаться подальше. А когда оно настигает, то сначала бросает тебя без следствия в тюрьму, отряхивает, как прах со штиблет, чтоб уж никто не мог усомниться в его принципиальности, заметим, вполне позволяющей идти на сделку с доносчиком Каркаровым. А потом, сведя в могилу мать, все же выполняет ее последнюю волю. Но как? Годами упражняется на тебе в Непростительном заклятии, мстя за неподчинение, страх, позор, неудавшуюся карьеру и семейную жизнь — за все, чему сам же и стал причиной давным-давно, когда был холоден с сыном, невнимателен к его успехам, интересам и притязаниям. Не знаю, кому как, а мне и сейчас первый урок лже-Грюма кажется не менее потрясающим, чем сцена на кладбище, как и его «горький» смех, его «думаете, это смешно?» Вот когда детская книжка окончательно перестает быть детской. Лично для меня. Гром грянул в пятой книге. Нет, Снейп продолжает вести себя в своем репертуаре: придирается к Гарри, явно доволен его дисквалификацией, провоцирует Сириуса, сочится злорадством. Это его студенты составляют Инспекционную дружину, и только к нему у министерской жабы нет претензий. До поры. Но, заглянув в Омут памяти вместе с Гарри, читатель испытал едва ли не большее смущение, чем сам герой*. Понятно, что, взрослея (а перед нами именно роман взросления), всякий ребенок проходит этот этап — понимания, что самые близкие и горячо любимые могут быть, мягко скажем, небезгрешны. Да что там — вы же помните историю с пресловутыми грязными подштанниками, которые почти метафора чужого (ах, если бы чужого!) грязного белья. Разумеется, Поттер-младший требует разъяснений от Сириуса и Ремуса, и мы вместе с ним. А те, нет чтоб развеять его сомнения, поведать, например, при каких обстоятельствах Джеймсу стало известно авторское заклинание Снейпа, если тот первым не попрактиковал его на недруге, — смущаются, признают, что были охламонами… Дети задохнулись от возмущения, а читатели постарше поняли: вчерашние «гриффиндурки» выросли в порядочных людей, им стыдно, они не ищут себе оправдания типа «сам дурак» там, где уместнее повиниться. Хотя, конечно, имели что порассказать: на мальчика из церковного хора владелец учебника Принц-полукровка по-любому не тянул, как мы убедимся позже. Пока же мы видим профессора с неизменным покерфейсом в самый критический момент истории. Он одинаково спокойно отказывает Амбридж в Веритасеруме, пробрасывает ее угрозы и делает вид, что ему безразличен «бред» Поттера, не отказав себе в удовольствии язвительно прокомментировать услышанное. У него нет оснований сомневаться, что мальчишка знает, о чем говорит. И, в общем, имей мы дело с таким Снейпом, как кажется Гарри, вряд ли он упустил бы возможность потянуть время и чужими руками расправиться с давним недругом, попавшим как кур в ощип. А главное, чисто и не придраться: не сразу понял, о чем «бредил» ученик. Но Дамблдор утверждает обратное: «со всей возможной поспешностью» сообщил об опасности, грозящей Блэку, а перед тем снабдил Амбридж поддельным Веритасерумом, чтобы та не выведала у Гарри местоположение его крестного. Видимо, следил за развитием событий, если вслед за первым сообщением пришло второе: дети не вернулись из Леса, и есть подозрение, что они в отправились в Министерство. А значит, если бы не изобретательная Гермиона, вполне возможно, готов был бы вмешаться, дойди дело впрямь до Круциатуса. И, пока Гарри разносит с горя кабинет директора, читатель, которому тоже жалко Сириуса, вынужден решать вопрос, что же значат наши слова, пусть самые обидные, но, в общем, пустые, против наших действий? И кто, черт возьми, он такой, этот Северус Снейп? На шестом Гарри, сам того не подозревая, сближается с ненавистным зельеваром, мальчишкой из прошлого, который так неосмотрительно оставил свой учебник, а по сути, лабораторный журнал, в бывшей вотчине. Вместе с тем читателю становится очевидно, что Снейп с первых страниц за спиной директора ведет игру на стороне противника. А мы только ему поверили! Напряжение нарастает по мере того, как становятся очевидными опасные провокации, за коими стоит Малфой (но мы-то знаем, что и Снейп, в силу Обета, тоже). А директор все спускает на тормозах, занят крестражами/хоркруксами, ему, казалось, нет дела до реальной угрозы, нависшей над ним и школой. И подозрения читателей, наконец, сбываются самым трагическим образом: Дамблдор на глазах у Гарри гибнет от руки предателя (да кто б усомнился!) Снейпа, выполнившего условия Обета. Шок и разочарование могут помнить только те, кто ждал каждого тома и не знал, чем все это закончится. Хотя вроде должно же хэппи-эндом, ибо сказка? Седьмую книгу ждали, как ждут разгадки самых жутких тайн, — со страхом и надеждой на милосердие сказки. А тайны оказались многим не по силам. Зревшее недовольство порой откровенно резонерской, дидактической позицией Дамблдора, его манерой недоговаривать самого главного, так похожей на склонность к манипуляциям людьми, вещать прописные истины — под влиянием откровений Скитер все это выродилось в популярный штамп, который позже назовут «дамбигадом» и о котором мы еще поговорим. Гарри переживает тяжелый кризис, на помощь ему приходит разумница Гермиона. А Снейпу, с его Always, казалось, предстоит навеки забронзоветь в сознании потрясенных читателей символом служения любви, памяти, идее. И в сиянии чудесной Лани показались вдруг постыдно мелочными, незначительными и померкли наши обиды, его грешки. Все, что из книги в книгу так раздражало в этом персонаже, оказалось наносным, а настоящим — совсем другое. Как будто тело уродливого Щелкунчика раскололось, выпустив на свет прекрасного Принца. Но — поздно. Да и незачем вроде, ведь канонному Снейпу и не для чего жить, когда месть свершилась. Дальше — тишина… И вот тут началось самое интересное: читатель вслед за героем Драгунского сказал: «Ша! Не пиф, не паф, не ой-ей-ей, не умирает зайчик мой!» Он будет жив и счастлив, мы об этом позаботимся. Сказано — сделано. Вопрос, как именно и с кем. По законам этого мира, конечно, с Грейнджер. Вот только здешняя Грейнджер не та, что в Драмионе, хотя канонный прообраз тот же самый. Гермиона Снейджера, за редкими исключениями (в основном фантазии очень молодых авторов, если судить по стилю изложения) прежде всего умница. Это не мешает ей быть красавицей (образ, созданный Уотсон, чаще всего прочитывается здесь, как и в Драмионе, хотя есть те, кто представляют ее иначе, автор этой статьи в том числе). Оно и понятно: Северус не Драко — хорошенькой чувственной инженю его вряд ли проймешь, да и на магические фокусы не больно-то купишь, особенно в пределах канонного времени. Это не значит, что мотив магической предопределенности как обоснуй, имевший такую силу в Драмионе этого периода, в Снейджере вовсе не встречается. Встречается, конечно, но не так часто, как можно было бы предположить, учитывая род занятий нашего героя, имеющего дело и с Амортенцией, и с ей подобными зельями. Гораздо чаще Снейпу дают проявить качества спасателя, апеллируя к канону, в котором он хотел – не хотел, а спасал положение. Гермиона таких историй лишь на словах позиционируется как умница и девушка волевая (об этом рассуждают немало, в то числе Снейп), но на самом деле в фанфиках такого рода она скорее дева в беде — мотив, очень давно прописавшийся в литературе, в том числе английской. Это до некоторой степени лишает героиню инициативы. Иначе как дать герою спасти ее, если она сама проявит все лучшие качества бойца? А так есть он, который в нужный момент вырастет на пути у Амбридж, у ее ставленника, грязно домогающегося ученицу, у Малфоя, между прочим, — такая вот своеобразная полемика с Драмионой. Даже у Дамблдора — окончательно выжившего из ума диктатора. Да хоть у чуда-юда беззаконного, которое обосновалось на дне Черного озера и страсть как хочет жениться непременно на девственнице в обмен на услугу, оказанную все тому же пакостнику Малфою. Недостаток инициативы со стороны нашей девы в беде с лихвой компенсируется таковой у профессора, а также обилием всякого рода событий, сплетающихся в запутанный дженово-приключенческий сюжет, где чего только не намешано — и магические прибамбасы, и неведомые твари, и фашистские подводники… В какой-то момент понимаешь, что ты попал, как бразильский мегабобер. Одна надежда — вот сейчас явится Жека Воробьёв и разрулит весь этот аморальный тестостерон (или темпоральный парадоксон?). Но явится Снейп и да, разрулит, и женится, вынужденно, но не без удовольствия, на нашей героине. И даже обрюхатит, что довольно смело для четвертого курса. Но такой сюжет скорее исключение, да и снейджеров с пассивной Гермионой немного. Это не значит, что героине не приходится подчиняться обстоятельствам. Еще как приходится! Мотив вынужденного брака в Снейджере этого времени часто сопряжен с весьма мрачными и серьезными сюжетами позднего Хога. Скажем, Гермиона вынуждена заключить брак со Снейпом, потому что это единственное, что может спасти маглорожденную волшебницу от расправы временно победивших «пожирателей». Она недавно потеряла Рона и Гарри, погибших в неравной борьбе, либо они где-то в подполье, скитаниях и не в силах ей помочь. Гермиона очень далека от любви к Снейпу, он тоже никак не демонстрирует, что заинтересован в ней как в женщине. Ситуацию еще больше обостряет то обстоятельство, что брак должен быть фактическим, а не фиктивным, и магический обоснуй подведен — не отвертишься. При таком раскладе узаконенное изнасилование неизбежно. Но и в такой чудовищно унизительной ситуации героиня сохраняет присутствие духа и даже язвит, обнаруживает редкую выдержку и остроумие — сквозь слезы. Сила канонной героини, ее воля, здравый смысл, терпение и выдержка — вполне надежная опора для такого построения, несмотря на всю его неканонность. Нет, потом, когда он уйдет, ее скрутит, конечно, но это будет потом. Мне встречалась и еще более страшная завязка подобного сюжета: Гермиона попадает в плен к «пожирателям», и вынужденное публичное надругательство Снейпа над ней призвано «закрепить» ее как игрушку именно за ним и тем самым спасти от участи куда более ужасной — таковы нравы в банде, и Снейп, «свой среди чужих, чужой среди своих», вынужден играть по правилам. Отношения в таких сюжетах выстраиваются постепенно. Сначала она, все еще переживая стыд и унижение, получает доказательства, что только так ей удалось избежать куда более худшего («он не насильник, а спаситель»). Затем понимает, что они по одну сторону баррикад. Совместная борьба сближает, сглаживая ужасные впечатления от столь экстремальной первой близости, и постепенно она начинает смотреть на него иными глазами. Эпизоды в которых герои должны приходить на помощь друг другу, спасать один другого, переживая всякого рода приключения, вынужденная уединенность, даже интимность, продиктованная необходимостью, позволяют открывать друг в друге неожиданные личные качества, и вот уже момент физической близости желанен для обоих и служит продолжением близости духовной. Это подобно приготовлению зелья: герои проходят этап за этапом, каждый привносит что-то свое — и вот он, «котел крепкой, горячей любви», который всегда будет полон, как бы ни менялись с годами ингредиенты. Сцены интима привлекают не только изобретательностью, порой изяществом и остроумием диалогов, придающих прелюдии особую изюминку, но и неслащавой нежностью, свежестью подлинного чувства, которыми отличаются лучшие образчики Снейджера. В них герой в не свойственных первоисточнику обстоятельствах и ведет себя неканонно. Но при этом сохраняет тождественность себе канонному — в ссылках на некие факты и реалии первоисточника, но более в манере вести диалог, остроумии, не лишенном язвительности, умении быть «вещью в себе», находить выход из самых сложных ситуаций, действуя когда хитро и скрытно, а когда и решительно, магически искусно, и даже наводить ужас на недругов, не повышая голоса и не становясь хамом, сквернословом, истериком. Возможности интриги, в том числе психологической, уже заложены в качествах самого героя. Особенно удачен бывает ход, при котором повествование ведется хоть и от лица автора, но с позиции Гермионы. Это, кстати, вполне канонный прием. Роулинг тоже ведет повествование от себя, но при этом с позиции Гарри и его друзей, отчего степень нашей осведомленности определяется тем, насколько осведомлен заглавный герой. Мы видим мир его глазами, вместе с ним проходим долгий путь взросления и понимания, постижения тайн и умолчаний канона. Здесь же Гермиона долго не может понять, что за человек скрыт в футляре мнимой холодности, постепенно открывая героя для себя и для нас. Психологические нюансы, если они переданы достаточно талантливо, захватывают не меньше реальных приключений. Увы, не все снейджерорайтеры могут похвалиться умением передать эту неповторимую, полную противоречий харизму умного, нервного, реактивного, язвительного, но в то же время сильного и достаточно закрытого, а значит, сдержанного в сокровенном персонажа. Порой, глядя на фанфишного профессора, видишь и слышишь не зрелого мужчину, а изнеженную благополучием капризулю девочку, его сочинившую. К счастью, такие работы мне попадались редко. Видимо, сам пейринг, в отличие от Драмионы, привлекательнее для взрослых людей, которым более интересен зрелый персонаж «с историей», чем избалованный юный метросексуал. Даже коротенькие PWPшки, которые мы договорились не брать в расчет, больше напоминают изысканную любовную игру двух остроумных, неглупых и сексуально весьма мотивированных людей и никак не тянут на типично пубертатные потрахушки. Причем Гермиона в них, даже если и берет на себя роль ведомой, вполне равноправный партнер в ролевой игре. Что до Гермионы, ее образ, в отличие от образа Снейпа, в каноне лишен налета таинственности, мрачноватой харизмы, умолчаний, выраженных противоречий. Он интересен тем, что, как и образы Гарри и Рона, дан в развитии. Повторюсь, это роман взросления. И логический итог этого взросления — весьма умелая, находчивая и смелая волшебница, девушка не просто умная, но по-женски мудрая, ставшая в седьмой книге друзьям не только товарищем по борьбе, но в чем-то даже матерью-защитницей. Благодаря ее уму, предусмотрительности, магическим умениям и навыкам, быстроте реакции и решительности, а в иной ситуации рассудительной неспешности они не раз выпутывались из самых сложных ситуаций, связанных не только с «экшоном», но с нравственным выбором. Именно Гермиона приходит на помощь Гарри в его метаниях и сомнениях, когда того накрывает кризис доверия Дамблдору. Вместе с тем ничего от терминатора-всезнайки в ней нет. Она мучается ревностью, обидами, страхами, как и все девчонки ее возраста, просто потому, что живой человек с огромным спектром чувств и эмоций, с даром эмпатии. Все мы помним, как она пыталась растолковать друзьям, что может чувствовать Чжоу. Со временем смешная детская демонстративность, максимализм уступают место сложным чувствам, неочевидным движениям души, сохранившей, впрочем, преданность принципам — релятивизм ей не свойственен. Она по-прежнему открыта с друзьями, но вдруг мы с удивлением узнаем: давно поняла, что их учитель оборотень, однако молчала, и словом не обмолвившись никому. Оказывается, это она дала Джинни совет не зацикливаться на безответной любви к Гарри, не быть рабой химер, а постараться найти счастье с другим. И мы не знаем, с какого момента она сама обдумывала эту позицию, пытаясь ей следовать. Впрочем, без особого успеха, как и Джинни. Не знаю, для кого как, а для меня Конфундус в отношении Маклаггена не стал сенсацией. Героиня действительно достаточно сложна, темпераментна, интересна именно умением сохранять цельность натуры при всем многообразии и порой стихийности ее проявлений. И Снейджер, в отличие от Драмионы, гораздо активнее, на мой взгляд, играет на сложности образа, богатстве натуры героини, что находит отражение и в сюжетах, где психологические нюансы, сопровождающие медленное сближение героев, не менее интересны, чем сами приключения, и в стилистике изложения. Это не значит, что нет произведений, в которых героиня выступает в амплуа инженю-наив. В них перед нами предстает милая, романтичная, слишком неопытная в делах сердечных девушка, причем эта неопытность вполне канонна и узнаваема. Она тоже дева в беде, но это, что называется, «беда от нежного сердца», от неопытности, а не следствие трагических коллизий войны. Сюжет, который встречался мне, заметно оппонирует Драмионе: Драко — беспринципный, расчетливый сердцеед, отношения с ним, не полноценные, а на уровне его домогательств, приводят Гермиону к жестокому разочарованию, но, благодаря вмешательству мрачного декана, ни к чему худшему. Мисс Грейнджер тяжело переживает обиду, не посвящая в свои переживания друзей, и долго попросту не замечает ненавязчивого участия Снейпа, который, впрочем, и сам не рад тому, что с ним происходит. Внезапно пробудившееся чувство к ученице профессора, мягко скажем, застает врасплох. Как ни странно, глаза героине раскрывает преподаватель Предсказаний, когда-то, еще на третьем курсе, назвавшая ученицу сухарем, чья интуиция спит. Каково же удивление Гермионы, когда на дне кофейной чашки она видит знакомый силуэт грозы всея Хога! Удивлению читателя тоже нет границ. Если до этого момента ассоциации еще неясны, туманны, на уровне «что-то такое где-то когда-то…», то с этого момента киноаллюзии становятся явными: полковник Брэндон/Марианна Дэшвуд и ее добрый ангел Элинор, вовремя натолкнувшая на благую мысль. Малфой-Уиллоуби выведен из игры весьма решительным образом. Все, кому положено, счастливы. Это, конечно, исключительно мое восприятие, автор ни о чем подобном не упоминает. Но кто знает, как взаимодействуют образы, созданные в разное время одним и тем же актером, в нашем сознании? Позволю себе еще одну крамольную ассоциацию, возникшую у меня при описании романтической любовной игры нашего профессора с мисс Грейнджер, в ходе которой юной инженю предлагается с завязанными глазами определить ингредиенты будущего зелья, прежде чем соединить их в «дивную симфонию». Если это не Месмер, слывший едва ли не волшебником, способным вторгаться в чертоги разума (практически легилимент), и не его слепая Мария, между прочим, специалист по симфониям… Браво, мистер Рикман! Ну, да ладно. Заметим еще одну чрезвычайно важную для Снейджера особенность канонной Грейнджер, наряду с ее умом, талантом и зрелостью вундеркинда. Это возраст. На момент начала саги ей не хватило без малого трех недель, чтобы учиться курсом старше. Однако на третьем она в течение учебного года активно пользуется хроноворотом, проживая два дня за один, поскольку надо же не только посещать занятия, но иметь достаточно времени готовиться к ним. Таким образом, Гермиона не только получает переутомление, но и накручивает себе возраст как минимум на полгода, даже если выбросить треть суток на сон. А значит, во втором семестре шестого курса перед нами совершеннолетняя даже по магловским законам барышня. Что, конечно, неплохо, ибо снимает проблему underage. Не то чтобы этим кто-то всерьез грузился, но все же Снейджер позднеканонного времени — это уже отношения двух взрослых людей, не уступающих друг другу в уме и способностях. Отсюда еще одна особенность, на которую часто упирают в этой вселенной, — незаурядный ум и способности обоих героев в качестве мотива к сближению. С ним связан и мотив сотрудничества, общих интересов в несексуальной сфере. Он возникает уже в этот период и может быть связан как с общностью научно-практических интересов (Гермиона — способный зельевар либо боевой маг), так и с общей борьбой, о чем писалось выше. Интересно, что в контексте этих мотивов Гермиона выглядит вполне вканонно, совершенно в своей манере остерегая друзей от поспешных обвинений в адрес Снейпа, настаивая на обоснованности его требований, которые Гарри и Рон, тоже вполне в духе канона, склонны считать пустыми придирками. Гермиона — старшая сестра — вот что порой прочитывается в ее отношениях с друзьями. Причем то ли мне уж так повезло, то ли это и впрямь так и есть, но, несмотря на жаркие дискуссии с Роном относительно Снейпа, до «уизлигада» в прямом смысле не всякий сочинитель снейджеров опускается, а если такое и происходит, это в значительной степени вредит самому образу профессора. Ну, согласитесь, Снейп, который собачится с хабалистой Молли, желающей оставить талантливую девочку за своим сынком, теряет лицо, харизму, даже самоидентичность, когда начинает в совершенно хамской манере прочить Гермионе роль производительницы очередного поколения тупых, дебиловатых Уизли. Это уже не Снейп и не Снейджер. По счастью, такие выверты в фаноне редки, что, конечно, делает честь авторам, которые если и не четко формулируют это для себя, то на уровне чутья не позволяют штампу ударить рикошетом по образу главного героя. К несчастью, во вселенной Снейджера, пусть на задворках, прописался и другой бич фанона — «дамбигад». На его примере особенно хорошо видно, как следование «гадским» штампам разрушает образ, казалось бы, любимого автором персонажа. Позволю себе остановиться на нем поподробнее, чтобы уже больше не возвращаться, аки пес, на эти блевоты. Для наглядности приведу целиком фрагмент из одного снейджера, в котором, по собственному признанию автора, «обоснуй провалился в сугроб». Заметим, много глубже и вместе с главным героем, увы. Итак, разговор в кабинете директора. <...> - А не кажется ли тебе, старик, что ты просишь слишком много? Не приходило ли в твою мудрую голову, что я рано или поздно откажусь выполнить очередной приказ? Хватит с меня твоих игр! Снейп ходил по кабинету, изредка останавливаясь перед столом директора, и смотрел на Альбуса испепеляющим взглядом. Оба противника были упрямы и со стойкими жизненными убеждениями. За столько лет они так и не пришли к какой-то золотой середине в отношениях. - Успокойся, Северус! – прогремел на весь кабинет голос Дамблдора. – Ты уйдешь только тогда, когда я сочту это нужным! Хватит строить из себя святую невинность, у которой руки по локоть в крови. Ты будешь делать то, что я говорю. Или ты забыл, чем мне обязан? «Мерзкий старик! Постоянно напоминает мне о долге перед ним, когда я не хочу выполнять его поручения. Но сегодня он превзошел сам себя. Грейнджер?! Чем эта девочка ему помешала? Талантливая, сильная, умная, - думал Северус, злобно глядя на Дамблдора. – Успокойся. Твои мысли могут зайти слишком далеко!» - Нет, к сожалению, я все прекрасно помню, - сказал он вслух. - Но Грейнджер, Альбус?! Я не буду этого делать! Тебе мало жертв? Сколько еще унесет невинных жизней эта призрачная война? И скольких еще убьют по твоим приказам? - Чего только не сделаешь ради победы Гарри! - ответил директор и сам удивился своим словам. Он впервые произносил вслух то, о чем до сих пор лишь думал. На волшебников печально взирал со своей жердочки феникс Фоукс. Грустная трель вырвалась из его горла, заставив спорщиков вздрогнуть. Феникс, символ жизни и света, не мог долго находиться рядом с директором. Ему претила его испорченная и развращенная душа, старательно спрятанная за маской добродушного дедушки. Лишь немногие знали истинное лицо великого чародея. Когда-то Альбус избавил Северуса от неминуемого поцелуя дементора, связав его клятвой повиновения своим приказам. Точно так же Дамблдор в свое время спас и феникса. Еще совсем молодой птицей Фоукс был атакован василиском и в преддверии смерти не смог сам сгореть. Дамблдор нашел его в пещере Сарма и сжег. Так Фоукс выжил и теперь принадлежал директору до самой его смерти. С портретов, что находились в кабинете, смотрели прежние директора Хогвартса. Многим из них не нравилась политика Дамблдора. Они принимали, когда убивают врагов, но чтобы уничтожать союзников… Это было неприемлемо. Некоторые портреты имели двойников в других зданиях волшебного мира, и почти все — в Министерстве магии. Кто-то даже был не прочь рассказать кому-нибудь о делах директора. Но то, что было сказано в круглом кабинете, там и оставалось. Заклятие, предусмотрительно наложенное на портреты, не давало им даже рта раскрыть, когда речь заходила о нынешнем директоре. Поэтому им оставалось только молчать и с презрением смотреть на Альбуса. - Ты сам взращиваешь Темных лордов, старик. Нравятся разрушения? Нравится играть людьми, словно они и не люди, а бездушные существа, для которых неважно кто они и что с ними делают? Решил сыграть на гриффиндорском безрассудстве и жажде мести? Нет, Дамблдор, я не позволю тебе сделать из Гарри марионетку! – рявкнул Северус и развернулся, чтобы уйти. - Не так быстро, Северус, - прошептал директор и направил палочку на мага. Яркий черный луч пронесся к Снейпу и ударил в спину. <...> Так и напрашивается закончить: «Вот как развлекается наша псевдоученая буржуазия. Семь комнат каждый умеет занимать до тех пор, пока блистающий меч правосудия не сверкнул над ним красным лучом!» Не стоит вдаваться в анализ стиля, схожего со стилем совковых фельетонов в духе товарища Швондера. Автор не пожалел обличительного пафоса и сомнительной фантазии, чтобы нарисовать самый отвратительный портрет «врага народа» гр. Дамблдора. А что за ним? Нет, я не хочу касаться скользкой темы права фикрайтера на любое извращение канонных фактов под видом OOC и AU. Это слишком тонкий вопрос даже для субъективного обзора. Меня интересует другое. Каким макаром старый мерзавец, наглый шантажист, жестокий и беспринципный манипулятор и, судя по этому отрывку, далеко не самый умный человек добился столь высокого положения в обществе, отнюдь не обделенном талантливыми, благородными, отважными и неглупыми магами? Ну, он сильный, хитрый, двуличный, скажут мне. Но сильный не сильнее целого мира. Риддл/Реддл, например, это понимал и озаботился сколотить группу единомышленников, которым, кстати, не врал. Он четко формулировал свои принципы, и они нашли отклик в умах части магического сообщества. Глобальная ложь, конечно, лежала в основе его позиции, однако самому Волдеморту и его сторонникам была неочевидна. Хитрость и обаятельное двуличие, способное ввести в заблуждение, тоже явно не сильные стороны такого карикатурного Дамблдора. Конечно, при столь очевидной тяге к шершавому языку плаката нетрудно придумать страдательный сюжетец и для Сириуса, и для Макгонагалл, и даже для Грюма/Муди — типа всех наш дедушка поимел. Но дело не в абсурдности такого Дамблдора. Не директор напрягает в этом балагане, а Снейп. Что ж это за нереально крутой маг «со стойкими жизненными убеждениями», который полтора десятка лет пресмыкается перед этакой наглой, зарвавшейся сволочью исключительно из страха (а из-за чего ж еще!)? И всего-то его хватает на «испепеляющий взгляд», на истеричные тирады в защиту «умной и сильной девочки» да на монологи в стиле спившегося провинциального трагика с финальным «не позволю!» — смешным и жалким, как он сам. И вот эта истеричка — Северус Снейп?! Да полноте, Храбрый заяц у Мамина-Сибиряка выглядел не так смешно и нелепо, а ведь был, в сущности, герой анекдота. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты — это верно. Но также верно и другое: скажи мне, кто, твой враг, кого боишься, кому служишь порученцем (именно так, «поручениями», Снейп в этой сцене называет долгий путь очень неоднозначных, но вполне достойных отношений с директором в каноне), и я скажу, кто ты. Не знаю, чем завершилась эта «рождественская сказка», поскольку читать про такого Снейпа нет ни сил, ни желания. Обиднее всего, что первая фраза диалога отсылает к канонному разговору, исполненному подлинного драматизма, а потому прочитывается как дурная пародия. И кто бы мне ответил, почему «дамбигад» в ста процентах случаев палка о двух концах, и конец потяжелее уродует вроде бы любимых автором героев, которых призван возвысить по контрасту с опущенным директором? У меня нет ответа. То ли мир канона, который влияет на всех фикрайтеров, осознают они это или нет, так странно сопротивляется волюнтаризму авторов, огульной смене нравственных полюсов и примитивному упрощению сложных характеров? То ли связи этого образа с остальными образами канона глубже и многообразнее, чем мы порой осознаем? То ли этот штамп и впрямь удел не самых даровитых авторов, в принципе не способных осмыслить и создать талантливое сочинение? Так или иначе, всерьез он не прокатывает никогда. Только в качестве элемента стеба, пародии, сдобренных изрядной дозой качественного (!) юмора, исключающего в принципе и примитивную плакатность, и однозначность оценок. Но тогда это уже и не «дамбигад». От «дамбигада» следует отличать и работы, в которых образ директора неоднозначен. Там, как правило, он интересен автору прежде всего своей глубиной, сложностью, противоречивостью, интересны его эволюция, мотивы, удачи и промахи, игра, которую он ведет. Да и сам персонаж при таком подходе «гадом» не выглядит, поскольку никак не натягивается на колодку примитивного «дамбигада», — не по ней скроен. Как ни странно, если принять во внимание полемику с Ромионой и Драмионой, построенными если не на очернении персонажей — ровесников героини, то на определенных усилиях сюжетно вывести молодых людей за рамки отношений с ней (скажем, сшипперить с другими девицами), прямой полемики со Снэвансом практически нет. А ведь для этого периода профессорское Always еще сохраняет актуальность. Это не может не радовать, поскольку отражает, на мой взгляд вполне трезвую мысль: мы имеем дело с AU, в которой Снейп способен составить пару Грейнджер. Так стоит ли упорно тащить из канона то, что альтернативной вселенной чуждо, чтобы это что-то непременно скомпрометировать, не понимая, что есть риск тем самым скомпрометировать и героя, который предан всей душой не любви к возвышенному, а страсти к недостойному? Некоторое подобие мягкой полемики со Снэвансом я встретила лишь в хронофиках, где Гермиона-старшекурсница попадает в середину 70-х и встречает юношу Снейпа, с которым у нее завязываются отношения. Причинами такого попадания могут быть интриги Малфоев, неосторожность героини при обращении с хроноворотом, стремление самого Снейпа переиграть прошлое, желание Гермионы оградить будущего профессора от рокового выбора «темной стороны» — фантазия авторов многообразна. Свалившись буквально на голову тогдашним школярам, наша героиня пребывает в беспамятстве от столь жесткой «посадки», с успехом демонстрируя непорядок в одежде и неоспоримые прелести плоти, обнажившиеся по случаю. Конечно, честь нести ее в школьный лазарет выпадает Северусу. И он добросовестно несет, походу любуясь дивной красотой незнакомки и с удивлением отмечая, как меркнет по сравнению с ней образ Лили Эванс. Последняя, между прочим, уже благополучно встречается с Поттером, так что все довольны, и каждая при своем. Вполне естественно, учитывая, что на Снейпа-юношу, в отличие от Снейпа-мужчины еще не давит чувство вины и невосполнимой потери, консервирующее идеальный образ возлюбленной лучше любого янтаря, в особенности на безлюдье. Если вспомнить, как в пейрингах с иными героинями, и особенно с «ОЖоПками» в главной роли, из Эванс делали дуру, эгоистку, насмешницу, двурушницу, бездаря, примитив, по сравнению с которой Лав-Лав — лауреат Нобелевской премии и мать Тереза в одном лице, Снейджер, даже подростковый, остается на высоте. Возможно, причина того отчасти традиционно теплые отношения между Гарри и Гермионой, которые делают очернение его матери, даже в ретроспективе детства и юности, несколько затруднительным. Вместе с тем традиция приписывать профессору иной, не канонный, патронус мягко снимает проблему роковой привязанности к давно умершей женщине без «лилигадского» бреда. Снейджер восьмого года обучения, как и Снейджер пост-Хога, в качестве исходного условия принимает то, что было плодом фантазии авторов и результатом приключений во многих произведениях предыдущего периода, — профессору Снейпу удалось выжить. В отличие от Драмионы восьмого года, в сюжетном плане эти снейджеры заметно проигрывают хоговским коллизиям, на мой взгляд. Если в Драмионе окончание войны и примирение сторон открыло для героев новые возможности к сближению, кроме как зов плоти, то для Снейджера отсутствие общего дела, испытаний, тревог, интриг, которыми было богато предвоенное и военное время, стало шагом назад по сравнению с предыдущим периодом. Теперь апеллировать к уму, воле, отваге труднее: мирная школьная рутина мало располагает к героизму. Положение дел стандартное: она возвращается за парту, чтобы завершить образование. Он, чудом спасшийся (в ряде сюжетов благодаря ей же, имевшей всегда безоар про запас и навыки парной трансгрессии/аппарации) — за кафедру, причем вновь как зельевар. Видимо, предполагается, что Слагхорн вернулся к жизни обеспеченного пенсионера, а полномочия директора Снейп с радостью передал Макгонагалл. Здесь ретроспективой, в предыстории, возникает мотив, который я определила бы несколько комично как джентльмен в беде, исключительно чтобы подчеркнуть зеркальность уже знакомому дева в беде. Уже не Северус Гермионе, а она ему приходит на помощь, спасая в роковой момент не только для себя, но для целой вселенной Снейджера, которая существует благодаря допущению, что профессор не умер на полу Визжащей Хижины майской ночью девяносто восьмого, в самый разгар Битвы за Хогвартс. Этот мотив будет звучать и позже, в ряде сюжетов пост-Хога, определяя героиню как равносильную герою, несмотря на значительную разницу в возрасте и опыте. Построить сюжет, способный дать развернутую картину постепенного сближения героев на фоне неких испытаний-приключений, трудно. Даже если взять на роль антагониста Уизли или Малфоя. Так что к этому периоду относятся все больше миниатюры в духе PWP либо короткие романтические истории. Но даже они, как я уже писала, отличаются довольно оригинальным, напряженным, часто остроумным диалогом, в котором героиня редко уступает герою в стремлении открыть дверь в его спальню, «четвертый закон Ньютона», новые грани сексуальности... В этих историях угадываются, а иногда впрямую прочитываются и предыстория, и будущее отношений. Но в целом это период, когда собственно чувственность выходит на первый план в сюжете и мотивациях героев. Заметим, пройдя практически через опыт смерти и возрождения, наш профессор оставил позади все, что служило источником душевных мук в той, прошлой жизни. Его теперь на вполне законных основаниях не трогают потери и обиды далекой юности, и это позволяет выстраивать вполне нормальные отношения с Гарри, который, в свою очередь, пройдя мастер-класс у Принца-полукровки, продолжает делать успехи в Зельеварении. Так сказать, вошел во вкус. Юмор, легкая ирония, остроумные диалоги и сексуальность (в меру вкуса и способностей фикрайтера) в целом приправлены флаффом и занавесочностью, определяя настрой, как правило, небольших произведений этого периода, которые пользуются неизменным успехом. Если сравнить наиболее популярные (отмеченные бóльшим числом лайков) «школьные» снейджеры с таковыми же драмионами, в первых значительно меньше стилистических и языковых штампов, обычно кочующих из фика в фик и особенно потешных в эротических сценах. Герой как будто забывает, что надо непременно «вколачиваться» в героиню, хвалить ее «узость», рычать и кусаться, а она в момент оргазма почему-то не орет и даже не «выстанывает» его имя. И от этого им веришь, несмотря на игривую беспафосность, порой даже иронию, за которой чувства угадываешь безошибочно. И это вернее, чем выспренние декларации, что скорее смешат, чем вызывают доверие. Снейджер пост-Хога — самый интересный и разнообразный, пожалуй. Он вновь апеллирует к уму, магическим способностям и человеческим качествам героев не меньше, чем к их чувственности. Герои давно сбросили оковы отношений «учитель-ученица», могут смотреть друг на друга иными глазами, многое позабыв, на многое глядя иначе по прошествии лет. Сама завязка сюжетов уже многообещающа. Профессор-Который-Выжил и Девочка-Которая-Выросла — их встреча может произойти при любых обстоятельствах: по службе в органах магического правопорядка, в силу научных интересов, в качестве коллег (Гермиона — новый преподаватель Хогвартса, где по-прежнему подвизается Снейп), на конференции по практической магии, на отдыхе, на званом вечере, на улице магического или даже магловского Лондона… Жизнь вне школы предоставляет фикрайтеру полную свободу фантазии. Случается, героев сводит общий знакомый. Скажем, Гарри, давно и прочно забывший вражду к бывшему учителю и нынешнему сослуживцу. Заметно большее число сюжетов, в которых Гермиона — умный, способный, подающий надежды молодой специалист с хорошей деловой репутацией, говорит о том, что и в этот период отношения будут строиться на гармонии интеллекта, духа и плоти. Теперь она вполне равна ему, хотя первое время по привычке тушуется и пытается называть «профессором», чем вызывает то насмешки, то досаду, за которой вскоре угадывается вовсе не учительский интерес. На более взрослом этапе и интрига, как правило, взрослее. А совместные расследования, часто весьма опасные, работа над редкими зельями, исследования в области ментальной магии, к которой у героини обнаруживаются недюжинные способности, и пр., порой не менее увлекательны, чем борьба с Волдемортом когда-то. Тем более, что нередко именно его последователи «бермудят воду во пруду» мирного пост-Хога — сводят счеты, занимаются подпольным оборотом темных артефактов и даже пытаются возродить своего Лорда. На фоне захватывающего «экшона» разворачиваются отношения героев, причем если Снейп вполне в рамках уже сложившегося в фаноне образа, то Гермионе приходится мастерски сочетать в себе самодостаточную женщину, сильного мага и способного коллегу в одних ситуациях с девой в беде — в других, оставаясь при этом цельной и целостной личностью и не впадая в шизофрению. Порой фикрайтерам это прекрасно удается, порой похуже. Именно сложность и многогранность образа Гермионы в лучших произведениях этого времени привлекает лично меня. Это не значит, что Снейп упрощается, но к его многогранности мы уже как-то попривыкли и даже научились находить типичные черты, так или иначе обыгрываемые разными авторами. А вот попытки создать взрослую, многоплановую и в то же время гармоничную Гермиону, хоть и предпринимались, только в пост-Хоге, на мой взгляд, некоторым авторам удаются. Таков, во всяком случае, мой субъективный читательский опыт. Иногда правда есть ощущение, что с девой в беде перебарщивают — ну, не так она беспомощна, право слово, в предлагаемой ситуации с предлагаемыми действующими лицами. Но это вопрос личного восприятия. С Драмионой этого периода Снейджер роднит драма личной неустроенности героини, проблема неверного выбора, так что Снейджер — тоже вариант работы над ошибками. Правда, в отличие от попадавшихся мне Драмион, эту вселенную отличает бóльшая вариативность отношений с Роном и самого образа отставного мужа/бойфренда. Он далеко не всегда с бутылкой на продавленном диване, хотя есть и такое. Мне встречался и более безобразный вариант: героиня — жертва домашнего насилия, скажем больше — изнасилования, что вообще изумляет применительно к школьному другу, поскольку, как и в случае с «дамбигадом», вопрос уже к самой героине: как же ты, подруга, докатилась-то до жизни такой? И какая ты после этого Гермиона, а тем более взрослая Гермиона Снейджера? Та бы точно ничего подобного не допустила да еще проверила, что за кент под личиной мужа ее грязно домогается, прежде чем плакаться второму школьному другу или (о ужас!) бывшему учителю. Но наряду с попытками решить все просто — излюбленным штампом, мне попадался сюжет, в котором автор пытается честно говорить о том, что два неплохих человека порой настолько разные, что им трудно быть вместе. Гермиона уходит к Снейпу, но уносит сознание того, что это она бросает мужа — человека, который был ей долгие годы другом, но не смог стать супругом. И это не его грех. Как не ее грех, что она другая и не может быть такой, чтобы жить с ним долго и счастливо. И все же свой груз вины за неверный выбор, за чужие несбывшиеся надежды она не сбрасывает на фикрайтера, готового предложить избитый ход: «Он законченный мерзавец. Он сам во всем виноват». Здесь у проблемы, в общем, открытый финал, поскольку она не имеет решения, кроме как простить и отпустить, объясниться, повиниться и быть отпущенной с миром. Нередко в дело вмешивается четвертая сторона, и треугольник превращается во вполне уравновешенный квадрат. Рон находит себе кого-то (чаще это все та же Лаванда, но не обязательно), и в зависимости от того, кто первым находит себе другого партнера, это может быть либо завязкой (брошенная, страдающая, но свободная Гермиона встречает Снейпа), или развязкой (она ушла, но для Рона это не стало долгой трагедией, поскольку он нашел другую). Как ни странно, попытка заинтриговать читателя порой приводит к совершенно маргинальным решениям. Уизли оставляют в покое, зато маньяком-убийцей, готовым свести счеты и с Гермионой, как с нежелательным свидетелем, оказывается… Гарри Поттер, истребляющий на досуге тех, кто, как ему кажется, ушел от ответственности после войны, — Люциуса, например. И снова Снейп спасает свою Грейнджер, походу поясняя, что давно подозревал Поттера, в свете чего вся канонная вражда обоих персонажей приобретает иное звучание. Но, если честно, внутренний читательский протест настолько силен, что оценить такую «оригинальную» сюжетную находку да еще и порадоваться за героев нет ни сил, ни желания. Мотив ухода Снейпа также встречается и в Снейджерах этого периода, и в Снарри. Профессор далеко не всегда оказывается вовлечен в жизнь послеканонного магического общества. Нередко, начав жизнь с чистого листа, вырвав ее у смерти, он не хочет прежних знакомств, связей, обязательств. Скажем, долгое время живет в эмиграции, в уединении, сохраняет инкогнито, меняет имя, род занятий. Чаще это связано с желанием порвать с прошлым окончательно, но может быть следствием травматического шока, амнезии или сознательного юродства под видом амнезии. И тогда бывший профессор, находит свое место в мире маглов, умышленно или вынужденно отказываясь от магии. Причем весь магический мир пребывает в уверенности, что он погиб. Встреча с Гермионой происходит случайно, и тогда с развитием их отношений, в которых поначалу определяющую роль играет ее стремление к сближению, становится для Снейпа возвращением к себе. Таким образом, наш джентльмен в беде получает избавление от одиночества, половинчатого существования, иллюзорных надежд обрести полноту жизни вне собственной природы мага. Ему вторично возвращают жизнь, на этот раз исцеляя от сомнений и безнадежности, способных ранить и отравить не хуже змеи. Тем самым оба обретают любовь и смысл жизни, походу разбираясь с внешними проблемами, если таковые сопровождают выход экс-профессора из тени. Есть также вариант джентльмена в беде, решенный в рамках хронофика с канонными в значительной степени исходными: Снейп погиб. Гермиона вышла замуж за Рона, родила дочь и сына, сделала блестящую карьеру, достойную Министра магии. Правда наряду с узами брака ее связывают узы долгой любовной истории с Люциусом Малфоем. А еще — грустные воспоминания о профессоре Снейпе, погибшем на излете минувшего века. Героиня была в него влюблена когда-то, и по прошествии десятков лет она находит способ вернуться назад во времени и возрасте, чтобы спасти человека, которого так и не смогла забыть. Это уже иная Гермиона: в теле юной девушки многоопытный маг почти в два раза старше самого профессора. Она точно знает, чего хочет. И кого. Это не исключает страха быть отвергнутой, но привкус неизвестности в, казало бы, известных обстоятельствах особенно интригует. И можно ожидать, что ей удастся спасти того, кого безнадежно пыталась забыть в объятиях двух очень разных и по-своему любимых мужчин. Однако при таком раскладе есть серьезная опасность обрести соперницу в себе самой образца девяностых — в той самой деаочке, беззаветная и безответная любовь которой спустя полвека заставит Гермиону-бабушку замутить весь этот квест. Всё запутывается в паутине мотиваций, на мой взгляд, безвыходно, если только «старой» не хватит великодушия сойти со сцены, уступив место юной, уж коли интрига первой свела вторую со Снейпом, дав надежду на иную, счастливую судьбу. Но впроцессник тем и интересен, что предполагать можно всякое, а будет то, что сочтет нужным автор. Поживем — увидим. Есть еще одна общая черта, объединяющая многие Снейджеры, — многочадие в финале. В эпилогах сколь-нибудь продолжительных историй любви Снейпа и Грейнджер герои предстают в окружении двух, а то и более детей, да еще нередко в ожидании очередного отпрыска. Так что, войдя во вкус, со временем вполне могут составить конкуренцию Артуру и Молли. Стремление ли это по контрасту с прошлой жизнью скомпенсировать профессору годы горького одиночества или доказательство его мужской состоятельности, крепких любовных уз, несмотря на разницу в возрасте? А может, просто нормальное представление: семья — это любовь, дом и дети. Как видим, вариантов истории любви Северуса Снейпа и Гермионы Грейнджер много, и во многих угадываются сходные мотивы, сюжетные ходы. Однако это именно сходные черты, определяющие сущестаование альтернативной вселенной Снейджера, а не штампы, когда служат внятному, художественно оригинальному, талантливо воплощенному замыслу. Часто сами эти черты продиктованы особенностями характеров героев, их, если можно так сказать, тональностью, заданной каноном. Могут ли они стать штампами? Могут, если сюжет построить только на них, исключив эволюцию образов, достаточно сложных, чтобы можно было ограничиться оценочными ярлычками публицистической тональности и репортажем о действиях в рамках типичных сюжетных ходов. Не бывает персонажей, которые бы укладывались в схемы, как не бывает таких людей. И хорошей литературы не бывает там, где читателю с плакатной прямотой указывают, что он должен думать о героях, вместо того, чтобы дать пройти с ними долгий путь эволюции характеров и отношений, зарождения, осознания и развития чувства. Честно говоря, в Снейджере мне мало подобного попадалось. То ли дело в харизме самих героев именно как пары, то ли в том, что пейринг привлекает больше взрослых, чем подростков, — не знаю. Хотя случалось, конечно, наталкиваться на компот из обезличенных типовых ходов и наблюдать их именно в роли штампов. Это и позволяет одно и то же рассматривать двояко. Что касается «дамбигада», его, как и «уиздигад» я склонна считать исключительно штампом, поскольку, призванный обличить и принизить одного персонажа, он бьет рикошетом по другому, окарикатуривая, уродуя даже тех, кого автор изо всех сил пытается возвысить. Причем это происходит настолько последовательно и неизменно, что я готова верить: они и впрямь волшебники, если умеют так за себя постоять. Нечувствительность некоторых авторов к такого рода вещам удивительна и достойна сожаления. Dixi.