Корица и имбирное печенье

Близилось рождество, и одиночество Чонгука заиграло новыми красками. Течка без истинного грозила стать настоящим адом, Чон обещал себе, что справится, что его упорства хватит на ещё одно испытание, но сдался. Бороться было невозможно, и дело было не только в слабости плоти — голова решила, что борьба не имеет смысла. Ради кого ему быть хорошим? Ради себя? Ради себя он лучше станет настоящим чудовищем — чтобы не множить тоску по Тэхёну, а затопить её чем-то более сильным. Отвращением? Чон набрал номер Хосока. Сомнений в том, что он делает то, что должен, не было, но ненависть к себе уже начинала зреть, густой чёрной краской покрывая мир вокруг. — Помнишь… — без приветствия прохрипел Чонгук, и у Хосока волосы встали дыбом. Звонит кто-то незнакомый, чужак, притворяющийся Чонгуком. — Как-то раз мне предлагали — за большие деньги, очень большие…. — он прочистил горло, вдохнул и быстро выдохнул. — Несколько альф. У тебя остались контакты? Новая крайность, ставшая заменой добродетели, за которую Чонгук пытался цепляться после ухода Тэхёна. — Господи, Чонгук, ты совсем с ума… — в ужасе проговорил Хосок, но Чон его перебил. — Я всё равно сделаю это. А так мы можем заработать на моём разбитом сердце. «Боль не может быть в двух местах одинаково сильной. Пусть моей больной точкой будет уважение к себе, а не Тэхён». После этих мыслей, идущих из самой его души, Чон чуть не бросил трубку. Стало страшно от того, каким человеком сделало его горе, а следом — смешно. Он-то действительно считал, что чего-то стоит, что он сможет быть сильным, найдёт своё счастье, пусть даже единственный, с кем хотелось его иметь, от него отвернулся. А в итоге Чон возвращался в ту же яму, в которой нашёл его Тэхён. «Ты шлюха — вот и живи шлюхой. Не надо обманывать себя». — Я, конечно, найду, но… — Хосок заговорил мягче, но Чону казалось, что он ощущает аромат неодобрения. Может, это его собственный? «Не надо, не пытайся говорить со мной… Я не слышу никого и ничего сейчас». Чонгук молчал. Хосок, вздохнув, постучал пальцами по чему-то твёрдому. — Ладно, я позвоню тебе позже. Завтра нормально? Не хочу слишком, ну, знаешь, много шума поднимать. Если сделать всё быстро, собрать самых… — Плевать, — выдохнуть Чонгук. — Но это должна быть ночь, обязательно ночь. «Не хочу видеть на себе дневной свет, я совершу этот прыжок в пропасть в темноте. В той самой, которую после себя оставил Тэхён». — Лучше бы ты нажрался или накурился, — цокнул языком Хосок, кладя трубку. Но в сценарии Чона не существовало понятия «лучше». Как, впрочем, и «хуже». Всё было одинаково пустым, потому что он, носитель своей вселенной не оставил в себе ничего. Короткими вспышками Чонгука мучила совесть. Метка горела, напоминая о том, что её оставил не просто случайный, а его истинный. Он существует, он был рядом, говорил о любви и дарил своё тепло. «Но ты его не дождался — кто виноват, кроме тебя?» Чон обращался к тому средству, к которому привык. Оно близко и понятно. Мерзкое, но знакомое. Известное и недопустимое. Оно должно помочь, иначе… Иначе снова пустота. Чонгук не знал, чего он хочет добиться этим безобразным шагом и просто спешил скорее его сделать. Прежде Чон отказывался принципиально. Несмотря на работу, которая, казалось бы, подразумевала, что «клиент всегда прав», у Чонгука существовали внутренние запреты. Наличие нескольких партнёров было одним из них, но теперь он достиг дна, на котором не существовало никаких ограничений. Хосок не стал звонить — написал смс. «За тобой заедут в двенадцать. 6 альф, элита, без кинков, купили четыре часа, так что придётся поработать». И гонорар. «Огромные деньги… Работа… Зачем она мне? Уеду, сбегу отсюда. Тэхён же просил…» Каждый раз, произнося это имя про себя, Чон замирал. Его мир переставал вращаться, переставал существовать — как и он сам. Но сейчас сердце не отозвалось ничем. Оно привыкало к боли, закалялось. Или просто перестало чувствовать? До вечера следующего дня Чонгук небрежно разобрался с оставшимися в Сеуле делами. Работа, жильё, Хосок… С последним пунктом получилось сложнее всего. Старый друг боялся отпускать Чонгука, прочитал лекцию, почти расплакался, но безучастный даже к своим переживаниям Чон не проникся и его словами. Он их толком и не слушал. Кое-как уловил основную суть: «Не делай глупостей». «Больше не буду. Сегодня вечером последняя». Ровно в двенадцать раздался звонок в дверь. Лежавший на постели Чон медленно встал и осмотрелся. Внутренний голос перестал направлять его. Он замолчал, чтобы, заговорив в следующий раз, быть кем-то другим. Всё было культурно, если так можно говорить о групповом сексе, в котором Чонгука использовали как игрушку, предназначенную для удовольствия. Таковым он и был в ту ночь. Ни на что не претендовал, становился в позы, в которые велели голоса и руки, не жаловался на боль. Только с трудом справлялся с запахами. Тряпичное тело не желало подчиняться сошедшему с ума хозяину, безумной болью горела метка. Но Чон не жаловался. Нет. Он только ненавидел каждую секунду этих часов и себя в них. Когда время кончилось, его отвезли обратно. Чонгук даже не зашёл в квартиру. Немного постояв у двери, он с пустым взглядом спустился вниз, вызвал такси, попросил отвезти его на вокзал и купил билет на ближайший поезд. Пусан? Пускай будет Пусан. Чону было всё равно. Обновившийся Чонгук стёр из памяти эту ночь. Сделал её чертой, за которую больше старался не заглядывать. И оставил за ней Тэхёна. Для Кима эти месяцы тоже стали другими. Можно было бы сказать: «Я же себе говорил», но Тэхён позволил себе это лишь раз. Да, говорил, да, надо было прислушаться. Омеги одинаковые — мерзкие, слабые. Только его оказался ещё и предателем. Да, он ошибся. Тэхён счёл эту ошибку непоправимой. Он уволился из детективного агентства, в причинах обозначив «некомпетентность», и устроился в библиотеку. Почему библиотеку? Это было первым местом, которое он увидел после недели алкогольного забытия. Туда брали без опыта (о своей прошлой работе Ким не упоминал), обещали кормить. А ещё библиотека — источник знания, а его Тэхёну стало критически не хватать. Знания о мире, людях, законах — чтобы отвлечься, наполнить голову не сожалениями, а… чем угодно, лишь бы не Чонгуком. Ким не мог простить осквернённого омегу, который так долго обманывал его, притворяясь невинным. По вечерам, когда разум расслаблялся и позволял вспомнить имя Чона, Ким думал о его будущем. Никогда о настоящем или прошлом, особенно том, в котором они были вместе. Чон стал для Тэхёна омегой в вакууме. «Интересно, чем он занят? Наверное, нашёл другую работу? Или остался на старой? Город с разной периодичностью говорит о нём, но, кажется, Пак Минхо больше не работает». Эти мысли не вызывали удовлетворения. Только внутреннюю тоску, которую Тэхён никогда не облекал в слова. Изменилось и отношение Кима к омегам. Сущность альфы, познавшая радость обладания истинным, не удовлетворялась сильным полом, требуя кого-то похожего на Чонгука. Омегу. Тэхён не сопротивлялся. Его принципы пали вместе с Чоном — к чему пытаться беречь их теперь? Обычно это были течные омеги — самые беспринципные создания, которые никогда не просили перезвонить и не настаивали на отношениях. Ким не желал связываться ни с кем больше, чем на одну ночь. Правда, однажды небольшой роман у него всё-таки случился. Омега, Хёнвон, часто приходящий в библиотеку, пригласил его на свидание. Без течки — сам по себе. Они переспали раз, второй, третий. А потом омега пропал. «Может, нашёл истинного и постеснялся в этом признаться? Или его похитили?» Старые рабочие привычки едва не послали Кима в полицейский участок, но он легко убедил себя, что это не его дело. Любые дела — не его. «Один раз ты уже вмешался — хватит с тебя». Пару раз он вспоминал Хёнвона, фантазировал и о его будущем, но потом всегда переключался на мысли о Чонгуке. Когда наступило рождество, сложное для его омеги время, Ким едва не бросился его искать — ему казалось, что он слышал отчаянный призыв о помощи, — но принципы оказались громче едва уловимого голоса в голове. «Я — рука правосудия», — повторял про себя Тэхён, словно и не помня о том, что он отказался не только от своего прошлого с Чонгуком, но и от работы. Летели месяцы. Жизнь Кима была серой и неинтересной. Никаких расследований, загадок, переживаний. Ничего. От апатии не пробуждали даже омеги. Разбитое сердце всё ещё стремилось к Чонгуку. Глупо и стыдно, но весь прагматизм Кима вылетал в трубу от одной только мысли об улыбке, запахе, прикосновении Чона. Тэхён не представлял, чем живёт его омега, но, чем больше времени проходило, тем интереснее это становилось. Указатель настроения с ненависти и отрицания сменился на непрекращающееся скучание. «В сущности… Я ведь даже могу его понять. Он просто был чертовски одинок и потерян». Первое время Ким отгонял эти мысли, не позволял себе задуматься и рассуждать, но год спустя допускал, что, окажись Чонгук рядом, Тэхён попробует хотя бы рассмотреть вариант, в котором он его простит.