В ноль

2012 1 января Наблеванно. Здорово. Что это? Футболка, Бивис и Батхед. Чужая. Сэма! Кто наблевал на футболку Сэма? А зачем он ее здесь оставил? За ним что, постирать теперь? Очень мило. А, вот где было одеяло. Чужие гондоны. Конфети. Стреляные хлопушки. Холодно в коридоре. Вчера отлично поиграли в твистер. Только бок побаливает. Как же треснулся. Сэм выиграл турнир в Мортал Комбат. На елке не осталось шариков, все разобрали на память. Отличная была идея. Ну кто курил в чашку? Балкон открыт. Снег намело. Ух ты, даже осталась бутылка. Хотим? Не хотим. Чайку, Сашенька. И покрепче. У Лены Семиной – дочка, четыре года. Серьезно? Хорошая. Кудряшки. Похожа на папу. Если это с ним Лена пришла. Иначе дочка похожа на нового маминого ебаря. Но он забавный. Что-то есть. Когда в Каннах дурачились, и потом в машине, это же все в этом году, да? Это все осенью? А она уже была мама, точно, и может быть даже была чья-то женщина? Чья-то еще. Теперь что, получается, ни секса, ни минета? Или нет? Или да? Как-то неловко теперь ввязываться: серьезные ставки. Лампочку разбили пробкой от шампанского, бывает же, надо же. Синий лифчик на спинке стула. Мэри вернулась из Эл-Эй, и он, кстати, ее не приглашал. Колин обрадовался. Допустим. Много выпили. Байки из прошлого. Лицо незнакомки. По всем формальным признакам – вообще не изменилась. Знакомил ее с Борей Климовым, сказал: «Моя подруга». Даже не рядом. «Моя никто», не бывшая – не встречались, не женились. Я спал когда-то с этой женщиной, закопал ее как-то раз в песке, мы ели замороженный банан в парке Universal, и день за днем в нее утекал мой мир. А потом я не вспоминал о ней три года, чтобы не вспомнить ее снова – когда она придет ко мне домой. Все, что ты скажешь о любви и нелюбви, будет банально и тщетно. Откуда здесь проектор? Речь президента. «Этот год был трудным». Кому как, ребята, кому как. Бумажки в шапке. Штрафные шоты. «Шикака – шиш-кебаб – ЧИ-КА-ГО»! Чайник вскипел. Надо умыться. В мойке гора посуда. На балконе снег грязный, в нем бенгальские огни и окурки, этим умываться катет не катит. Значит, ванная. Да и пописать неплохо бы. Вода шумит. Кто-то остался с ночи? Пол – влажный, пар в воздухе, запотело зеркало, в душе – двое. В кабинке - судорожное движение. Рука дергается вверх, ищет опору. Пальцы едва достают до стенки. Бездумное ласковое бормотание. Потом к стенке прижимается чей-то бок, широкий. Тихая возня, в полдвижения. Рывок. Жалобный стон. Так откровенно, что не по себе. Ух ты, стульчак опущен. Поднимаем. С первого раза – в яблочко. Кто здесь волшебник? Дверь открыта, пар уходит. Сведенное, застывшее тело вздрагивает – под вторым, третьим толчком, а потом сдается в одну секунду. Стенка скрипит. Не снесли бы. Жизнерадостная, размеренная поебка не прекращается, не замедляется, даже когда смываешь. Теперь отчетливо видно: выставленные лопатки, робкую спину Тима, руку Колина, поперек туловища, все это славно, но пора бы налить чайку, щедрые трели, круглые вздохи, его слышно из кухни, время заказывать завтрак, к тому моменту, как перезванивают с подтверждением, голос Тима начинает затухать, и его не слышит оператор, но это даже как-то жаль, и его настойчивая, назойливая беспомощность гораздо сильней подкупает, чем прошлой ночью. Вчера чуть-чуть загнался, пошел проверить, что у них и как. Нашлись в кабинете. Запомнилось: Колин гладил его по животу, сунув ладонь под футболку. Переплетения рук и ног. Упрямое, неуклюжее копошение. Тим пытался взять бутылку с шампанским, она стояла у дивана. Промахнулся, сжал в кулак воздух, но очень уверенно пытался поднести кулак ко рту. Понял, что вроде бы что-то не так, и пробовал сесть, но Колин притянул его к себе. Только тогда он заметил – ошеломленный – что лежит спиной у Колина на груди, что захватан – как экран смартфона. Хотел отстраниться. Когда Колин поцеловал его, почему-то целовал в ответ – напористо, как будто перебивая, «Да подожди ты, сейчас не о том». Но Колин взял его за волосы, и уже не выпустил, и заставил перевернуться, под широкой тяжелой ладонью эта тощая задница в узких штанах смотрелась жалко, но в целом ебабельно. В коридор кто-то вышел. Собирались ребята, уезжал Боря с девчонкой-малявкой. Первокурсница ВГИКА? Чья-то дочка? Интересно? Не очень. Потянул за ручку и захлопнул дверь у себя за спиной. Колин тебя заметил. Тим – как будто бы нет. Он уперся Колину в грудь локтями, все пытался подняться. Оставалось только шагнуть вперед, прихватить по пути бутылку. - Having fun? Колин улыбнулся в ответ. «Я пришел посмотреть, не наебнулись ли ваши блядки. А то у меня к ним контракт привязан, и было бы как-то не кстати». Этого говорить не стоило – жаль – а больше сказать было нечего, и если ты пришел не посмотреть, значит, пришел поучаствовать, Колин протянул руку к бутылке, ты протянул руку к Тиму, и тебе не так уж хотелось – но буквально пришлось. Это как лишняя рюмка на пьянке. Если уже налито, если кусок на тарелке, все равно все будет выпито и съедено, даже если в брюхе нету места. Раньше как-то не отследил, но внутри было нехорошее чувство, весь вечер. О чем волновался? Вряд ли о скандале. Не в их духе. Точно не о Тиме. Точно? О несовпадении. Почему-то казалось, что он не монтируется с такими плясками. Ну что тут скажешь? Зря казалось. Тим встал на четвереньки, с трудом. Увидел тебя. - Мы… Виноватая улыбка. Голубые глаза. Не нашел, как продолжить. Потом отвлекся. Ладонь Колина была у него на спине, другая - на шее, на секунду, бездумно, он подался под нее. Ощущение было – как будто тебя наебали. Лучше было бы, чтобы он был против? Лучше было бы, если б ты не загонялся. Ради бога. Взял Тима за ремень, оттащил вперед, Колин дал вам места. В четыре руки раздели его. Когда снимал с него трусы, он попытался вывернуться, чуть не упал, схватился за твое плечо, губы приоткрылись, раз, другой, но не было ни звука: не знал, что сказать. Мучительная растерянность: кажется, даже расслабился, когда ты влил ему еще шампанского в рот, а потом перегнул через подлокотник. Когда нанимал его на работу, еще не было офиса, встретились в Кофемании. Он взял себе блинчики с яблоком – после того, как ты сказал, что заплатишь. Блинчики с яблоком – самое дешевое, что там есть. Вопрос про зарплату: «Ты на какую сумму рассчитываешь?» поставил его в тупик. «Я бы хотел, чтобы ты поработал месяц, и мы поняли, в одном ли направлении мы смотрим». Он сломал ручку. Он взял на встречу блокнот для заметок и сорок минут рисовал в нем круги и прямые. «Я… я готов, вообще-то, бесплатно». В ответ на твое недоумение: «Начать, я имею в виду». Так боялся сделать ошибку. Верил: есть список заповедей, которым следуют большие ребята, который знают все, кроме него. Ничего не поменялось. Ни звука от него – когда Колин расстегнул ширинку. Ни протеста, ни вопроса. Твои руки – у него на бедрах. У него на ягодицах. Два пальцы внутри него, на сантиметр, на два. Рваный выдох. Пьяный смешок. Колин провел головкой ему по губам. Все еще - ничего. Пальцы вошли до середины. Занятное чувство. Обхватывало так, что чувствуешь пульсацию: в его теле, у себя под кожей – одновременно. Внутри горячо. По спине - мурашки, короткой строчкой. Еще кружок, еще поглубже. Дернулся. Даже, видимо, член выплюнул. Потом тихое: - Нет. Слабая вспышка. - Нет, ну – подожди, нет… Вскинулся. Оттолкнул тебя, обернулся назад. Качнулся. И вырубился. Ты прижал его к себе. Его голова была у тебя на плече. И ты вернул пальцы в него, вставил два, потом три, можно было не тянуть, он все равно ничего не чувствовал. Колин стоял с расстегнутыми штанами и смотрел на вас, потом вышел за смазкой. Подрастянул Тима, размазал как следует крем из Four Seasons (Колин принес мелкий тюбик). Вспомнил, как обмазывал индейку в прошлом году, когда ужин готовили сами на праздник, есть захотелось, сбился. Встряхнулся. Сунул-вынул пальцы несколько раз – шло нормально. Держать Тима было тяжело, устала рука. Его член прижимался к твоему бедру, пачкал смазкой штанину. Сколько левой мороки. Колин смотрел на вас – похотливо, и при этом как-то растрогано, и усердно надрачивал. Передал ему тушку с рук на руки, он встал коленями на подлокотник, целовал Тиму спину, Тим висел кульком – очень мило – Колин вошел в него без резинки, потянулся поцеловать тебя – спасибо большое, не в этот раз, - ты отодвинулся, вы посмеялись, он что-то сказал, но ты плохо понял, Тим очнулся, потерся лицом о твою толстовку – просто чтобы прийти в себя. Поднял голову. Да ну на хер, если ты можешь из-за них двоих изображать сутенера полдня – он потерпит пятнадцать минут. Требовательное, надрывное недоумение – в его глазах. Он снова зашевелился, Колин не ожидал, опрокинулся на сидение. Поржали. Колин ебал его, тер Тиму губы, накрутил себя до синих яиц, повторял без конца: «You love it. You love it» (что, кстати, вряд ли, несмотря на то, что у Тима встал). Поменялись. Когда начал трахать – презерватив придерживал у основания члена, иначе тот съезжал, остался бы внутри: так тесно сжимало. Пару раз аккуратная белая задница дернулась куда-то в сторону, на входе, получилось резко, и Тим глухо стонал, пытался уйти из-под тебя, крепче вжаться в диван, ничего не вышло. Колин долбил его в рот, под сочные, громкие хлопки, он мычал, все настойчивей, наконец его вытошнило. И почти тут же он кончил тебе в кулак. Ты размазал сперму по узкой, теплой спине. Колин дрочил, по-прежнему держа его за волосы. Ты ускорился, чтобы не кончать последним. Тим монотонно, как-то лениво вскрикивал от боли, чуть слышно, потом застонал – тонко, брезгливо, со слезной ноткой, когда Колин спустил ему на лицо. Колин потрепал его по загривку: - Good job, good job… Снова заставил поднять голову. Ты все-таки отдуплился, скомкано: никак, проехали. Ушел выкинуть резинку и принести туалетной бумаги, чтобы убрать рвоту. Хозяюшка. Когда вернулся, оба спали. Ты выключил им свет. Курьер привозит доставку. Вареники даже не остыли. Колин вываливается из ванной, на ходу вытирает полотенцем голову. Садится завтракать. Пялится на логотип «Корчмы», потом говорит – его же водили туда в Нью-Йорке? Было, правда. Братья-хохлы идут по планете. Попробуй со сметаной. - Man, that was awesome. Отличная вечеринка, крутые друзья, все дела, и что это была за песня – когда все подпевали? «Новый год к нам мчится», трэшак. Плохая песня. Брось каку. Да, и кстати. Не кстати. Не важно. Вчера Тим показал две сцены. Из вашего кино, из немецкого? Почему русские шутят про немецкое порно, русские снимают вдвое больше. Погуглили, проверили, пожали руки. Все-таки: две сцены. Из нового фильма. Из "Харбина" Два больших пальца. - На каждую? На обе. Четыре больших пальца. Неужели? Мы старались. Нужен трейлер и сценарий. И давайте договариваться. Ты идешь в кабинет за сценарием, немецкую версию сделали на прошлой неделе. Тима нет в квартире. В прихожей нет ботинок. Не заметили, как хлопнула дверь. Оно и к лучшему. Смотрите «Гриффинов», Колин уезжает на такси, к пяти. Доедаешь оливье. Он не размок в холодильнике за сутки, не то, что мамин. Тим привез на флэшке сцены, целиком. Ну надо же. Хорошая мысль. Написать ему? Надо бы написать. Но не надо. И тут дело уже не в неловкости. Не в том, чтоб какое-то время не связываться. Не в пакостном чувстве в брюхе. Дело в обмякшем теле, под душем. В ярком, открытом стоне, когда Колин в него вошел. Пьяные блядки есть пьяные блядки, вчера Тим был просто кусок вареной колбасы, он не заметил бы, даже если б Годзилла снес стену и заглянул к ним третьим. Но сегодня он не был пьян. И вечеринка закончилась. И они все снова были – они. И жизнь шла своим чередом. И все равно – Колин просто зашел к нему в кабинку (так ведь?), и взял все, что хотел. Без единого слова. Эта мысль никуда не уходит – даже после того, как передергиваешь, чтобы снять накал.