* * *
Метро открывается в пять утра. До пяти утра у Кисаме есть возможность докурить пачку, зайти в круглосуточный минимаркет под подозрительный взгляд молоденькой кассирши и сесть в свете витрины за столик, чтобы хотя бы засунуть в рот онигири. Девушка опасливо зыркает из-за стойки на его расслабленно раскинувшуюся фигуру, но решается подойти, когда Кисаме начинает шуршать матовой фольгой от пачки мальборо. — Господин… Голос тоненький, как у птички, плечи хрупкие, как трясущиеся ветки кустарника. Кисаме исподлобья поднимает на неё взгляд, не убирая сигареты из губ. — Здесь не курят. Он усмехается, затягиваясь до ярко-алого уголька. — А тебе двадцать один есть, красавица? — насмешливо интересуется, откидываясь на спинку стула и расправляя плечи. Девочка боязливо вздрагивает и тупит глаза, стискивая в ладошках фартук. — Иди коробки поперебирай. Молчит. Кисаме выдыхает ей в лицо клуб дыма, чтобы маленький носик сморщился, а глаза заслезились. — Или хочешь составить мне компанию? — он довольно осклабливается. Она вздрагивает. С ужасом поджимает руки к груди, округляет невинные глаза и пятится. Кисаме хмыкает — он ведь даже не шелохнулся, чтобы подняться. Ему смешно, а девочка уже на грани истерики: кассирша заскакивает обратно в магазин со скоростью пули, только музыка ветра звенит ей вслед прощальным лепетом усопшего. Она действительно смешная. Кисаме горько усмехается, отводя сигарету от губ и выпуская дым в небо. Тёмное, мрачное, беззвёздное небо. Он всё равно скоро пойдёт к метро, зачем потешаться. Хотя, наверное, это его единственное развлечение: шугать излишне мнительных девок, считающих, что каждому встречному мужику нравится запах их трусиков. Захоти Кисаме её изнасиловать — изнасиловал бы прямо за стойкой. К чему прелюдия из еды, сигарет и выпивки?.. Такая пташка даже не пискнет, а он слишком огромный для её излишне тщедушной тушки. Кисаме слишком огромный. Он на секунду задумывается об этом уже в полупустом вагоне метро, глядя на свои руки. Широкие, мясистые, мозолистые — ни капли эстетики и красоты. По его тёмной коже мельтешит свет вывесок, пролетающих за окнами. Кисаме крутит на колене ладонь, разглядывая глубокие линии и сгибы. Сжимает, разжимает. Свет отпечатывается на суставах розовым, зелёным, голубым. Короткие ресницы вздрагивают. Кисаме в задумчивости поднимает руку и касается своей жилистой шеи. Сжимает. «Раз-два», «Раз-два». Качающаяся лампочка отсчитывает бой шагов, секунды. «Раз-два», «Раз-два». В солодовых глазах тенью мелькает одна и та же фигура, курсирующая из стороны в сторону. «Раз-два». Кисаме чувствует, как начинает задыхаться, и разжимает пальцы. В глазах мутнеет, свет пляшет размытыми пятнами, горло режет сухой неприятный кашель. Поручни, однотипные сиденья, тёмные окна. Нет, это точно не такие ощущения. Он откашливается, склоняясь к раскрытым коленям и с силой зажимает рот. Промаргивается, убирая влагу с уголков глаз, и полной грудью вдыхает затхлый воздух. «Ну и что мне теперь делать?.. — откидываясь обратно на спинку, философски думает он и усмехается. По привычке, нежели от желания. — Куда я еду?..» В красные отметины на шее впиваются чужие взгляды. Кисаме с неохотой поворачивает голову в сторону, чтобы встретиться глазами с ошеломлёнными пассажирками. Он смотрит на них с бренной тоской, а они — с ужасом и отвращением. Кисаме усмехается. — Вы меня сейчас взглядом разденете, красавицы, — осипшим голосом хмыкает он, и девушки спешно отворачиваются, плотнее придвигаясь друг к другу. Смешно. Прямо как с девочкой из минимаркета. Кисаме устало встречается взглядом со своим отражением в стекле. К тому моменту, когда он приедет в Момбецу, земные толчки должны прекратиться. И свет в его комнате снова будет гореть.* * *
Стандартный двухэтажный дом с несколькими квартирами. Ряд одинаковых дверей, картонные стены, минимум пространства и максимум шума. Снизу — музыка, слева — телевизор, со стороны дверей — хозяйка. Женщина преклонно-склочного возраста, живущая на первом этаже и донимающая всех то профсоюзом, то мусорным договором. Кисаме плевать на профсоюзы и сортировку мусора — его двери чаще всего страдают от нападений хозяйки, но, увы, кроме бесполезных споров, она не может сделать ничего. В общем и целом, ей даже нравится Кисаме: у неё какая-то своя романтика по отношению к крупногабаритным мужчинам с внешностью якудза, поэтому она больше треплется с ним из своей личной прихоти, чем по реальным проблемам. А Кисаме не жалуется. Может, так же, как и она, из пустого желания почесать языком перебросится парой фраз, покурит у перил, не обращая внимания на замечания, и уйдёт обратно прозябать в праздном одиночестве. Своих соседей он видит редко, да оно и понятно: здание ветхое, старое, едва адаптированное к землетрясениям, все, кто может, съезжают отсюда через пару месяцев. А те, кто остаются, такие же унылые работяги, как и он сам: работают, приходят спать, жрать, и снова на работу. Таким ещё больше плевать, кто дымит на лестнице, кудахчет с хозяйкой и выбрасывает банки пива вместе с упаковками от рамена. Кисаме живёт тут, потому что рента маленькая, соседей немного и ни у кого нет желания доставать его нормами поведения. К хозяйке он привык, к тому же от места лучшего сорта стоит ожидать многократных повесток в суд за очередные нарушения. Все любят судиться и жить в комфорте. А Кисаме не привык ни к тому, ни к другому. Поэтому привычно выходит покурить, с усмешкой и азартом ругается с хозяйкой, пробует персики, привезённые ей родственниками из Хосю, и уходит обратно пить пиво. Кисаме с малолетства пророчили жизнь отброса: ему забавно вспоминать слова насчёт его недалёкого будущего, ахи и вздохи мамашек одноклассников, взвывающих над ушибами и ссадинами чад, напряжённые лица полисменов, не способных определить, состоит он в какой-либо группировке или нет. Те, кто хочет смотреть в его рожу, — бегут, отворачиваются и сжимаются от одного его взгляда. Те, кто хочет смотреть в душу… «Йо, Кэп!» — усмешка Забузы за много лет блекнет и стирается, но ответную улыбку Кисаме до сих пор не в силах подавить. «Раз-два», «Раз-два». А, нет, вполне может. Кисаме никому не смотрит в душу, так пусть ему отвечают тем же. Именно поэтому его удивляет, когда он выходит на лестницу для перекура уже под вечер, отоспавшись с ночной смены. Странно, что его не будит хозяйка, но и у этой пронырливой женщины иногда возникают дела. Он падает локтями на тонкую перекладину ограждения и полусонно чиркает зажигалкой, нажёвывая горьковатый фильтр. Непонятно, то ли это из его рта так смердит, то ли табак в очередной раз стал хуже и пора переходить на самокрутки. Как только первая проседь дыма размывается в горизонте крыш и стёкол, в глаза бросается грузовик, остановившийся у ворот. Знакомый торопливый женский голос, скачущий с хоккайдо-бэна на тохоку-бэн, сразу выдаёт хозяйку — Кохаку-сан. В жёлто-рыжих закатных отсветах непонятно, то ли она красная от своего усердного расшаркивания с кем-то, то ли от освещения, поэтому Кисаме только задумчиво усмехается и от скуки смотрит на происходящее внизу. После торопливых объяснений, женщина резво протягивает руки в сторону дома — на, пожалуйста, извольте, проходите. Пара грузчиков подхватывают коробки и направляются в сторону лестницы. — Новый сосед?.. — провожая изучающим взглядом пыхтящих на лестнице мужиков, хмыкает Кисаме. Становится чуточку интересно. Мужики поднимаются на пролёт и послушными солдатиками шагают вперёд. Кисаме вполоборота следит за их направлением и с удивлением поднимает брови, когда коробки опускают у соседней с его двери. Приходится достать сигарету изо рта и присвистнуть. — Господин Хошигаки, у нас не курят!.. — оглушает с другой стороны Кохаку, и он с неприязнью морщится, поперхнувшись дымом. — Отойдите, дайте людям пройти! — А я никому и не мешаю, — с вызовом выдыхает он остатки дыма в сторону грузчиков, вызывая у женщины наигранно потрясённый вздох. — Пусть делают, что хотят. — Господин Хошигаки!.. — Кохаку пробивает новые низы плохой актёрской игры, но напряжённые лица грузчиков заботят её больше. — Ребята, я сейчас открою двери! Спуститесь пока за другими вещами Господина! Ребята молча косятся на Кисаме, но всё же покорно проходят мимо. Постукивание ботинок о железные ступени лестницы быстро сменяется на хруст гравия. — Кохаку-сан, тебе деньжонок подкинул твой Господин? — ехидно интересуется он у копошащейся в двери хозяйки, но та только нервно дёргает плечом. — Смотри, как засуетилась… — Кисаме, помалкивай хотя бы сейчас! — шипит через плечо она, гремя ключами. — Прошлые соседи съехали, считая, что ты якудза! Не втаптывай мою репутацию в землю! — А мне казалось, что твой покойный супруг был якудза… — посмеиваясь, затягивается Кисаме и оглядывается на ворота, где грузчики уже торопятся с новыми коробками. — Наверное, хороший был мужик, пока его ножом в переулке не прирезали. — Молчи ты! — злобно шикает она, наконец распахивая двери квартиры, и торопится обратно к лестнице. — Шёл бы, помог! — Как докурю, так сразу, — демонстративно затушивая сигарету в пепельнице, он сразу же поджигает новую. Кисаме ленно присаживается на край перил и наблюдает, как грузчики продолжают таскать коробки. В их унылых лицах он угадывает усталое раздражение: визгливая баба, важный хер на такси и мудак, выдыхающий дым прямо в лицо. Кисаме бы тоже обозлился, но он изначально зол на весь мир, поэтому привык к нейтральному состоянию похуизма. Спустя пару минут суетливой возни и перебежек хозяйки, дверь грузовика звучно хлопает, со свистом взвывает мотор. Водитель неслабо поддаёт газу, и Кисаме в который раз становится смешно, но это всяко лучше, чем злость. — Прошу вас, Итачи-сан! Осторожно, ступенька, Итачи-сан! Вот здесь перила, да, вот здесь! Всё-всё, хорошо, не тороплю вас, я пока подожду наверху! Я вам со всем помогу, Итачи-сан, не переживайте! — Итачи-сан, похоже, совсем не скупой… — иронично выдыхает Кисаме, заслышав шаги на лестнице, и с интересом оборачивается. Посмотреть на богатого бедняка ему любопытно. Первой поднимается Кохаку, злобно зыркая и поправляя растрепавшиеся убранные волосы. Она красноречиво фыркает, проходя мимо, а Кисаме отвечает ей нагловатой ухмылкой. Степенные шаги богатого господина продолжают медленно постукивать по дребезжащим железным ступеням. Кисаме предварительно затягивается, завидев макушку новоиспечённого соседа. Дорогое песочное пальто, по плечу которого шёлковой гладью стекают длинные чёрные волосы. Длинные пальцы, тонкая кожа, худосочный — массивные часы катаются вместе с рукавом по узкому запястью. Выглаженный воротничок, лицо без единого прыща и шрама — аккуратен, даже педантичен, следит за собой, как очередной малец из бойсбэнда. Взгляд пустой, поверхностный — точно высокомерный щёголь. Кисаме давится злорадной усмешкой. Ему никогда не нравились люди такого сорта, поэтому факт того, что этот красавец будет его соседом, ещё более веселит: что забыл пижон в разваливающейся халупе со своими дорогими побрякушками и гелем для укладки волос? Итачи-сан не торопясь идёт вперёд. Кисаме выдыхает дым рядом с ним, ожидая брезгливого взгляда или дрогнувшей маски непричастного лица. Клуб дыма рассеивается по ряду дверей, задев лишь кончики тёмных волос. Итачи не останавливается, не поворачивается, даже на мгновение не замирает от наглости — он просто проходит мимо, не замечая ни поддёвки, ни существования своего соседа. Кисаме удивлённо вскидывает брови. «Хорош, говнюк, — привычно давится усмешкой он, подавляя скользнувшее по пальцам раздражение. — Даже не поздоровался». Пепел опадает с сигареты уже у фильтра, и Кисаме, недовольно цокнув языком, скидывает окурок в пепельницу и уходит к дверям. Сосед явно не из простых, но большего внимания, чем наглое разглядывание при первой встрече, он не заслуживает. Кисаме плевать. И те, кто об этом не знают, узнают немного после.* * *
Однако, вопреки ожиданиям Кисаме, Итачи-сан оказывается менее значимой персоной, чем он его окрестил. Его не видно и не слышно, на пролёте выходящим из дверей его не увидеть. Из его квартиры не доносится музыки, вещания телевизора, даже порнушки. Девушек не водит (хотя Кисаме логично предполагает, что такой богатенький сынок точно снял халупу для разовых перепихонов с дамами лёгкого поведения), парней тоже. О том, что он вообще проживает в этом доме, свидетельствуют его частые появления на скамье перед домом в свете фонаря: Кохаку-сан некогда раскошелилась на личный фонарь на участке дома, якобы уберегая жильцов женского пола от маньяков, однако соседство Кисаме пугало их намного больше. Парень сидит и днём, и по вечерам на скамье и читает одну и ту же книгу. Кисаме предполагает, что он интеллигент, может, студентик, однако из вечного трещания Кохаку-сан становится ясно, что мальчишке двадцать пять, у него высшее образование и вообще парень он феноменальной вежливости и такта, что покоряет женщину из раза в раз. Кисаме думает, что, может, он ошибся насчёт состоятельности этого Итачи-сана: в конце концов, в брэндах и ценах на дорогие шмотки он никогда не был силён, а хорошее впечатление и он может произвести, если отмоется от запаха рыбы, масла и пота. Но и здесь в его выводах промашка: пару раз он сверкает вполне себе узнаваемой дорогой маркой часов, пахнет чем-то очевидно люксовым и при редких выездах за пределы территории жилища никогда не скупится на дорогой транспорт. Однако светит он своими богатствами неохотно. Скорее, просто не замечает, что на это обращают внимание. Часы через пару посиделок на скамье исчезают с руки, переставая утяжелять запястье, запах духов слышится только при близком столкновении, а дорогую машину едва увидишь за чёрной решёткой и рябью поредевших кустарников. Богат, но скромен — или в долгах? Вежлив и тактичен, но далеко не со всеми — высокомерный лицемер? Высшее образование, интеллигент — почему не работает? Кисаме приходит к этим выводам спустя пару недель унылого созерцания. Как обычно, ему после смен себя особо нечем занять, вот он и прохлаждается, стоя на пролёте, падая локтями на перила, и смотрит на недвижную статую нового жильца. Итачи-сан проходит мимо, когда выходит читать книгу, и на его пути стоит Кисаме. Он даже не смотрит, когда Кисаме провожает его взглядом, — а тут уж любой обернётся. Кисаме не против поддерживать атмосферу взаимного игнорирования. Богатенький сынок не лезет к нему, а Кисаме к нему — всё довольно честно. Но всё же горечь того, что скамья перед домом оказывается занята, когда землю сотрясают лёгкие толчки, прокатывающиеся внутри комнаты бренчанием и стуком, присутствует. Кисаме за две недели несколько раз просыпается ночью, обнаруживая вокруг себя кромешную тьму. Рефлекс быстрой сборки за тридцать секунд — и он уже стоит на пролёте, натягивая рукав и другой рукой подкуривая сигарету. «Раз-два», «Раз-два». Лампочка жужжит под потолком, накаляется. «Раз-два», «Раз-два». «Кисаме Хошигаки, выходи». «Раз-два». И свет погас. Кисаме устало прикрывает глаза, накрывая веки ладонью. Сигарета неприятно чадит дымом прямо в нос, но у него нет сил сдвинуть руку чуть в сторону. Что уж говорить, у Кисаме сил жить нет, не то, чтобы уж совершать простейшие действия. Взгляд плывёт по ночной улице. Холодный свет фонаря, рассеянный по скамье, голые сучья и хохочущие вдалеке голые суки. Он обречённо опускает взгляд к своей расслабленной ладони: сигарета едва заметно подрагивает, выдавая нервозность, но и это пройдёт, когда Кисаме опрокинет очередную банку пива. Ему всё равно, что будет дальше. Ему всё равно, что сегодня. Его руки сильные, мозолистые — такие убивают. Но себя убить не хотят. Тело хочет жить, рефлекторно, безумно, а мозг может вырабатывать только привычки, но не побеждать рефлексы. Ему смешно от самого себя. Тридцать пять, а он трясётся, как целка перед первым сексом, от погасшей лампочки. Ему смешно — ему плохо, но усмешка приклеена к зловещему лицу якудза. Кисаме давит болезненную ухмылку и тяжело вздыхает. Без никотина, просто так, чтобы насладиться прохладой осеннего воздуха. Где-то в других квартирах скрипит кровать — спят, причмокивают во сне; где-то бесперебойно гудит телевизор — новости, чемпионаты, спорт; где-то играет старая мелодия из фильма — хозяйка надирается саке и вспоминает любимого мужа, канувшего на дно океана. Раздаётся щелчок и скрип. Соседняя дверь открывается. Не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это. Итачи-сан тихо выходит наружу, прикрывая за собой дверь. Интеллигентно тихо, чтобы не разбудить соседей. Тактично прислушиваясь, что точно никого не побеспокоил. Итачи проскальзывает за спиной лёгким дуновением ветра, и Кисаме косится в сторону лестницы — он даже спускается беззвучно, будто привидение. Медленно спускается вниз, не пропуская ни одной ступеньки, и по прямому маршруту идёт к скамье. Ухватывается за спинку, садится. «Странная бессонница, — хмыкает про себя Кисаме, — неужели тоже боится землетрясений?» Вряд ли по тем же причинам, что и он. Кисаме по привычке стряхивает пепел с давно затухшей сигареты и оборачивается на свою дверь — щель под ней тёмная и длинная. Придётся подышать свежим воздухом, всё равно завтра к вечеру на смену, он ещё успеет отоспаться. Его шаги звучат громко и призывно: железо дребезжит под мощными ногами, стучит, как молот по колоколу. После гравий хрустит, как прибрежный песок под подошвами ботинок, — гадко, нехорошо и предостерегающе. Кисаме останавливается напротив Итачи, а тот как смотрел в книгу, так и смотрит. — Не будете против, если я присяду рядом, Итачи-сан? В тишине голос Кисаме звучит поразительно сипло, тягуче и насмешливо. Но Итачи неподвижен, Кисаме едва различает слабый кивок головой по колыхнувшимся возле лица волосам. Кисаме демонстративно расслабленно вздыхает, не ограничивая себя в наглости упасть рядом, а не сесть. Скамейка хлипко древесно скрипит под обрушившимся весом, но не выражает желания проломиться. Несколько секунд молча смотрит на небо — особо ничего не выискивает, так, разглядывает затуманенное неоном города небо. В порту ещё хуже видно, поэтому он привык к туману. Туман. «Раз-два». «Эскадренный миноносец Югири…» «Раз-два». »…принадлежащий порту Оминато…» «Раз-два». «Капитан первого ранга…» «Раз-два». — Не любите тряску, да?.. — чиркнув зажигалкой, решает первым начать диалог Кисаме. Он не особо словоохотлив, но сейчас лучше говорить на какие угодно темы, чем слушать свои собственные мысли. Огонь тускло пляшет отсветом по лицу. Итачи не поднимает глаз от книги. — Не люблю шум, привык спать в тишине, — из необходимости ответить, говорит он, и Кисаме даже не скрывает своей откровенной усмешки. — В Токио тише? — Поняли по диалекту? — не давая возможность разговорить, отражает. Кисаме затягивается глубже, начиная интересоваться диалогом. — Легко догадаться. Они замолкают, будто и не обменивались фразами пару секунд до этого. Кисаме непроизвольно начинает считать секунды: раз, два… — Интересная книга? — не выдерживая хотя бы некой заминки для приличия, такта или чего-то ещё, практически сразу продолжает. — Да. Коротко, лаконично и весьма информативно. Видимо, Итачи ещё меньший болтун, чем Кисаме — из него слова не вытянешь, он будто отрешён от мира повседневного. Кисаме хмыкает, затягивается и выдувает дым уголками губ. Не то, чтобы он сильно жаждет именно с ним разговаривать: по сути, Итачи просто подворачивается первым встречным, с кем можно вести лёгкую беседу. Выйди покурить хозяйка в тот же час, Кисаме бы поддержал диалог про якудза, даже не особо зная, про что говорит — пьяным вообще плевать, понимаешь ли ты их, они по-простому выворачивают душу наизнанку, а потом делают вид, что забыли. Не будь во дворе никого, Кисаме пошёл бы в кабак — там забулдыг побольше, с кем-нибудь языком зацепится. Как минимум, их продолжительный монолог заглушит то, о чём не хочется думать. А то, что Итачи-сан молчит, напрягает ещё больше, чем будь Кисаме один и смотри бы он в одну точку. Этим великолепно плодотворным занятием он настрадался в первый месяц. «Раз-два». Какузу говорит не благодарить, а Кисаме со словами благодарности и не спешит. Старый товарищ долго смотрит в его застывшее с ухмылкой лицо: пытается то ли понять, то ли увидеть безумного. Но Кисаме нельзя понять и свести с ума. С последним особенно тяжело мириться. Рядом с тихим шелестом переворачивается страница. Кисаме искоса оглядывает Итачи и книгу, лежащую в его ладонях, но напрягать зрение и вчитываться не хочет. Однако ради праздного интереса нарочито шумно, со скрипом скамьи, склоняется вперёд и заглядывает на обложку книги. Зрачки сужаются. Вдалеке каркает ворона. В подворотне кто-то получает размашистую оплеуху. Тапки на больших ногах медленно утопают в гравии, начиная колоть пятки. Кисаме осторожно отклоняется и затягивается. Спустя секунду натягивает странную ухмылку и интересуется: — Итачи-сан, а вы всегда книги вверх ногами читаете? В этот раз недвижимая фигура заметно вздрагивает. Кажется, даже длинные ресницы, видимые из-за завеси волос, подёргиваются неожиданным шоком. Кисаме доволен этой странностью и подколкой ровно три секунды, потом его голову пронзает вполне логичная мысль. — Вы слепой? — теряя в голосе насмешку, уже серьёзно уточняет. Итачи поворачивает голову в его сторону. Чёрные глаза с расширенными зрачками — слепые, смотрящие поверхностно пусто. Кисаме в прострации проводит ладонью между их лицами — не дрогнул, не пытался увести взгляд за пальцами. Полностью слеп. — Так вот почему вы не здоровались ни разу… — усмехаясь самому себе, глухо выдаёт вердикт он. — Вы меня просто не видели. — Прошу прощения, — глядя в бездонно чёрные глаза соседа, Кисаме кажется, что он сам сейчас ослепнет. Голос у Итачи ещё более монотонный и унылый, чем он слышит до этого, а, глядя в слепые глаза, он ощущает подползающий холод. — Если я вас этим оскорбил, то прошу простить… Кисаме обрывает фразу резко, невольно отводит глаза в сторону и дополняет: — Кисаме. Кисаме Хошигаки. — Приятно познакомиться, Кисаме-сан, — Итачи неглубоко кланяется, скорее, кивает, и Кисаме жутко от того, что вместо движения глаз, этот парень качает головой. — Кохаку-сан упоминала, что у меня есть сосед, но сказала, что я редко могу с ним встретиться. Не знал, что мы встречались. — Зачем тогда читаешь книгу? — прерывая поток пустых любезностей, нахмуривается Кисаме. — Ты не выглядишь слепым, когда сидишь с ней. — Поэтому и читаю, — резонно отвечает он. — Ты хоть знаешь, что за книга? — усмехаясь, решает поддеть, но расколоть ледяное лицо собеседника совершенно непостижимая задача. — Да, начинал её читать ещё до травмы. «Ослеп недавно?.. — Кисаме сильнее нахмуривается и затягивается. — Ну, конечно, часы носил по привычке, пользуется только такси, чтобы его встретили у дома. Я мог бы и раньше догадаться». На мгновение Кисаме улавливает перемену, которую не замечал до этого раньше: на идеальном дорогом пальто на плече осталось пятно от пыли — не мог заметить; под углом челюсти проступают едва видимые пеньки щетины — не может побриться начисто; на переносице красноватые следы от креплений очков — видимо, до этого было плохое зрение, привык носить их дома, но на улице никогда не надевает. Итачи отворачивается, продолжая слепо смотреть перед собой. Кисаме задумчиво разглядывает его, и становится очевидно, почему тот хочет отвернуться: почувствовать кожей взгляд может каждый. — Сколько успел прочесть? — останавливая взгляд на закрытой книге, сложенной на коленях, узнаёт он. — Только начал. «Надеется, что зрение вернётся», — логично заключает Кисаме и в ещё большей задумчивости затягивается. Страшно. — Что за книга? — уже отворачиваясь сам, Кисаме уныло уставляется в чёрные кустарники. Холодает, и ветки чутко дрожат на холодном ветру. — Кобо Абэ «Человек-ящик», — пальцы Итачи сжимают углы книги. — Не очень жизнеутверждающее название. — А книга сама не жизнеутверждающая, — едва слышно хмыкает он, и Кисаме из интереса переводит взгляд на чужое лицо. Ему кажется, что на нём проступает эмоция. — На какой странице остановились? — На двадцать седьмой. — Позволите? Итачи протягивает одной рукой книгу в его сторону. Угол переплёта небольно врезается в плечо, и сам Итачи вздрагивает: не понимает комплекции собеседника, поэтому ощущает себя неловко. Кисаме без ненужных слов принимает в руки книгу и, бегло пролистывая страницы, ищет последнюю. »…до чего противна отсыревшая сигарета. Обещание?.. Запью его глотком виски. Мало осталось — меньше трети бутылки. А, всё равно. Если и обманула, то что тут удивительного? Наоборот, я бы удивился, если б она появилась, как обещала». — Какая-то унылая романтика? — Кисаме всё же позволяет себе усмехнуться. — Звучит дёшево. — Книга рассказывает про человека, который добровольно решил стать ящиком и жить в нём. Ящик — это маска, хранилище человека от жизни, общества. Человек-ящик пишет записки. Вокруг этих записей и происходит повествование. Любовь здесь тоже есть. Итачи больше похож на машину, нежели на человека. Смотрит в одну точку, говорит монотонно, сидит, как иллюстрация в книге про осанку. Кисаме горбится рядом, раскидывая локти по широко разведённым коленям и затягиваясь сигаретой, — он более приземлённый, реальный и по-человечески мерзкий. Но он не так пугает, как неживой Итачи-сан, смотрящий в пустоту. Хотя до этого он видел свет. Кисаме передёргивает — он думает о том, если бы он сам ослеп. И он точно больше не хочет об этом думать. — Почему не скачаете аудиокнигу? — Дикторов нельзя остановить для того, чтобы подумать: тогда фразы звучат оборванными, неполными и неправильными. Этот человек не знает, для кого и зачем читает, утрачивается связь с самой книгой. — Вот как… — Кисаме немного теряется, но в машинных ответах видит свою долю правды — ему тоже никогда не нравились аудиокниги. — Что ж, если у вас ещё бессонница, то могу немного почитать. Мне сейчас нечем заняться, а про Кобо Абэ я что-то слышал. — То, что это унылая романтика? Кисаме смаргивает, готовясь читать, поэтому не сразу слышит ответную подколку: он даже оборачивается на Итачи, но у того, как и прежде, совершенно нечитаемое лицо. Однако, судя по всему, небольшое чувство юмора у него ещё есть. — Вот это чаще всего, — хмыкает довольно Кисаме и откидывается на спинку. — А если честно, то ничего не слышал, но мне плевать. Нужно как-то скоротать время. Итачи-сан согласно кивает и закрывает глаза, готовый слушать. Через полтора часа перебои на электростанции прекратятся. Свет зажжётся в щели между полом и дверью, и Кисаме устало пойдёт спать. Вместе с его дверью скрипнет соседняя и донесётся тихое: — Спасибо, Кисаме. «Спасибо, Кэп!» — улыбнётся острой улыбкой Забуза, когда Кисаме неохотно закроет глаза. «Раз-два». Свет горит.