Какузу спрашивает, стоит ли ему что-либо передать Миру. Он говорит это из формальности, уж точно не из дружеских или жалостливых чувств. Они оба скупы на жалость, поэтому привыкли выяснять рабочие вопросы без лишних эмоций.
Какузу нравится, что Кисаме ведёт себя холодно и беспристрастно. Даже тогда, когда стоит взвыть от отчаяния и податься в религию.
Кисаме смотрит на свои ладони, думает. Не о заданном вопросе, а так, о жизни в целом. Как она прошла, что удалось, что не очень. К чему он пришёл по итогу.
К чему он пришёл по итогу.
«Раз-два».
Когда он заходит сюда впервые, лампочка вяло качается на цоколе и покрыта пылью. Не успевают протереть, а, может, им вообще плевать.
«Раз-два».
— Мы расстались год назад, что ей передавать? — Кисаме поднимает смеющийся взгляд, расплывается в ехидной усмешке. — Могу передать её покойному отцу, что он был мудаком. А так больше нечего.
— Как скажешь, — Какузу пожимает плечами и ведёт белым рукавом рубашки по свежим росчеркам ручки. Тёмно-синие иероглифы размазываются: что по бумаге, что по ткани. Он устало вздыхает. — На этом всё, с остальным я сам разберусь.
Стул лязгает по бетону железными ножками. Каблуки начищенных туфель звонко простукивают до двери.
Три удара.
— Какузу.
Тот оборачивается, через плечо оглядывая ссутуленную фигуру за столом.
— Есть одна просьба по старой дружбе.
Бровь Какузу недоумённо ползёт вверх. Старыми их ещё можно назвать, но вот друзьями — с трудом.
— Какая же?
— Не пускай сюда Хидана, — Кисаме хмыкает, подавляя смешок. — Вот уж его я точно не хочу видеть.
Тёмно-зелёные глаза прищуриваются с искрой смеха.
— Это я и так сделаю, — выдавливая из себя ответную усмешку, обещает он. — Его и так вряд ли позовут, но я перестрахуюсь.
— Спасибо, — кивает Кисаме, и, кажется, говорит за всё сразу: за прошлую помощь, за то время, когда они были товарищами, и в особенности за то, что он не увидит сраного Хидана. Какузу можно благодарить за многое: несмотря на свои откровенно алчные взгляды, человек он, в общем-то, неплохой.
Какузу кивает, не прощаясь. Замок в двери щёлкает.
«Раз-два», «Раз-два».
Лампочка на потолке опасливо моргает. Кисаме напряжённо поднимает голову, заслышав электрический треск, но свет всё же остаётся в комнате.
И это радует.
Сегодня должны прийти счета за коммуналку, нужно выплатить остатки по мусорному договору и отдать хозяйке ренту. Кохаку знает, что Кисаме после смены, поэтому не суётся к нему в квартиру раньше трёх часов дня — наверное, жалеет по-женски, ну, а Кисаме не против этим пользоваться.
Он всё равно живёт здесь достаточно давно, и его платёжеспособность проверена временем. Кисаме живёт скромно, но до долгов не опускается. Лучше обойтись без банки пива, чем без крыши над головой.
Поэтому он спокойно отсыпается, по привычке бегло моется и щёлкает каждым выключателем в квартире: проверяет состояние лампочек, поскольку не только из-за землетрясений может пропадать свет.
Одна из ламп недобро тускнеет на кухне. Кисаме трёт полотенцем волосы, глядя на потолок, и хмурится — нехорошо, надо заменить.
Влажные ступни шлёпают по грязным татами к шкафу, отбрасывая пинками гремящие банки. Тихо щёлкает дверца, отъезжая в сторону, несколько секунд проходят в спокойной возне в коробках. Картонки из-под ламп, самые дешёвые, но долговечные.
Кисаме чешет щёку и перебрасывает полотенце на плечи.
Все пустые. Нужно в магазин.
Полотенце с бёдер летит куда-то в бесформенную кучу для стирки, которая уменьшается раз в месяц. Счёта за электричество хватает с лихвой, ещё не хватает тратиться на воду.
Чистых трусов Кисаме не находит, но, в принципе, плевать. Хватит спортивных штанов, растянутых настолько, что сползают ниже лобка, и резиновых тапок. В этом виде он часто выходит прогуляться за сигаретами до ближайшего минимаркета, стесняться нечего.
Очень своевременно раздаётся настойчивый стук в дверь — по Кохаку-сан часы сверять можно, ровно три.
Кисаме неохотно тащится в коридор, открывая чуть взъерошенной женщине.
— Чего вам? — с очередным вызовом бросает он, наваливаясь на косяк и насмешливо вздёргивая бровь.
Кохаку-сан неизбежно падает смущённым взглядом вниз, прямиком к волосяной дорожке, и торопливо оглядывает открытый торс. В чём Кисаме не превзойти, так это в идеальности телосложения: мезоморф, которому стоит хоть изредка делать простенькую зарядку, чтобы иметь выраженные кубики, эстетичные косые мышцы и широкую грудь, на которой хочет побывать как минимум каждая вторая девушка. Но речь идёт только про грудь, с самим Кисаме вряд ли каждая десятая согласится лечь в постель — побаиваются, что он дрочит на теги «изнасилование», «жестокость» и «побои».
А Кисаме побаивается, что именно Кохаку-сан предпочитает вбивать такое в поисковую строку: он-то свои предпочтения знает, а вот её оголодавший взгляд даже у него вызывает незаметный ужас.
— Чего яйцами светишь?! — фальшиво взвизгивает она, заставляя поморщиться от резкого звука.
— Вы что, сквозь одежду смотрите? — устало интересуется он, после чего замечает опасно блеснувшие искры в глубине карих глаз хозяйки и спешно напоминает первоначальный вопрос: — Чего вам?
— Ренту плати, чего мне! — надувается Кохаку, усердно стараясь отвернуться, но всё равно продолжает коситься в район бёдер. — Или ты натурой решил расплачиваться?
— А можно натурой? — осклабливается он и сразу об этом жалеет. Она для приличия поражённо округляет глаза, но даже не дёргается уходить. Видимо, в таком виде с ней вообще невозможно шутить.
— Сейчас заплачу, дайте одеться.
Кисаме во избежание недопонимая хочет захлопнуть дверь обратно, но Кохаку-сан настырна, как муха, разлучённая с дерьмом: она наученным движением выставляет носок туфли в щель и ухватывается за ручку.
— А как же натура? Я даже готовить буду!
— Не интересуют женщины за пятьдесят.
— Ишь какой, — Кохаку-сан искренне пытается перебороть Кисаме в силе, но одна его рука, не особо применяющая силу, стоит её упора обеими ногами в порожек, блокировки плечом и натужно-красного лица. — Да попросить тебя кое о чём хотела, стой ты!..
— Давайте быстрее, — всё же оставляя в покое несчастную, сдаётся он и даёт ей возможность снова расслабленно встать напротив.
— Мне по делам срочно нужно к дочке, ты, это, можешь помочь Итачи-сану с покупками?
Просьба оказывается настолько странной и неожиданной, что Кисаме решается открыть дверь шире. По его настороженному взгляду становится очевидно, что просьба переспать с ней была бы намного логичнее и уместнее.
— Итачи-сану? — в задумчивости переспрашивает он, но быстро понимает глупость последующих вопросов, кроме одного: — А до этого вы ему помогали?
— Бедный мальчик, как же не помочь! — искренне всплёскивает руками Кохаку-сан. — Он так стесняется своей проблемы, что не решается никого постороннего о помощи попросить! Я-то как хозяйка знаю, а тут услышала от него, что и ты в курсе… Помоги ему по-соседски, а? Он ведь в жизни сам не подойдёт, засмущается! Бедный мальчик, за что ему такое…
— Сопли не разводите, — фыркает, не особо проникаясь женским сочувствием к жизни любого сирого и убогого. — Вечно ему еду таскать будете? Пусть справляется со своими проблемами самостоятельно.
— Чёрствый ты, Хошигаки!.. — в сердцах бросает она, напоминая по уровню нравоучений заправских училок. — Надо помогать ближнему!
— Легко добро делать, когда тебе платят, — усмехается он, и лицо Кохаку-сан заметно подёргивается смущением: естественно, такой добросердечной и участливой её может сделать лишняя бумажка в кошельке. — Схожу, не войте только под дверью.
— Вот и ладушки! — окрылённо улыбается она, мгновенно теряя прежнюю пристыженность. В конечном счёте, вдовы якудза умеют крутиться в этом мире, как белка в колесе, винить её не в чем. — Тогда зайди к нему, попроси список!
Дверь хлопает облегчённо и одновременно безрадостно. С одной стороны, в доброхоты Кисаме никогда нельзя было записать, а с другой, попросить ту самую сумму, которую приплачивают хозяйке, у него совести не хватило.
Он сам собирается в магазин, так что попросту возьмёт его с собой. Делать ему нечего, как бегать с его поручениями, а так скрасит свой не шибко интересный досуг.
Кисаме завязывает шнурки на штанах, вспоминая строчки из книги Итачи-сана.
«Любопытство невозможно как следует удовлетворить, не дотронувшись рукой до заинтересовавшего тебя предмета. Невозможно определить, что он собой представляет, не пустив в ход пальцы: не помяв, не пощупав, не покрутив, не повертев. Всегда стремишься вдоволь потрогать и погладить. А тут этот отвратительный чешуйчатый мешок».
Верёвки, натянутые в ванной, дёргаются и резонируют несколько секунд. Ещё чуть влажная белая майка холодом прилегает к телу.
«Собрав все силы, ты пытаешься сорвать его с себя, но единственное, что удаётся, — напрягши спинной плавник и широко раскрыв жабры, выдрать из себя зеленовато-жёлтое дерьмо».
Кисаме натягивает на босые ступни порванные кроссовки. Находит на коридорной тумбе кинутый кошелёк, угрюмо проводит пальцем по ряду однотипных купюр. Щёлкает железной кнопкой.
«Лжерыбой, содрогающейся от судорог так, что всё тело наливается кровью, овладевает роковое подозрение: а вдруг я лжерыба? Но стоит закрасться сомнению, как начинают происходить удивительные вещи. Рыба, у которой не только нет рук и ног, но нет и голосовых связок, испытывает непереносимые муки, когда ей приходит это на ум. Зудящая раздвоенность».
Он шагает за порог, оборачиваясь привычным движением к освещённому коридору, — нигде не меркнет свет. Захлопывает дверь, проворачивает ключ в замке.
«Но разве это происходит не во мне?»
Кисаме хмурится, думая об этом вопросе.
— Но разве это происходит не во мне?.. — повторяет он себе под нос, поворачиваясь к залитой серым светом улице. Предзимнее запустение, бетонные коробки, готовые рухнуть в любую секунду.
Всё настолько голо, что он невольно и себя чувствует голым.
Но в отличие от него, улица стыдливо прячет свою наготу в блеске фальшивых стёкол, оградах, перекличке машин, суетливо ходящих людях. А он не имеет права. Он…
«Раз-два», «Раз-два».
Это унизительно, но Кисаме плевать на унижение. Наверное, у него давно нет гордости.
«Раз-два».
«Вам объявят об этом за полчаса».
Три стука в соседнюю дверь.
— Итачи-сан, это Кисаме из соседней квартиры, — фраза звучит по-новому странно: он ещё никогда самолично не приходил к своим соседям, поскольку ему ничего никогда ни от кого не требовалось. Разве что от Какузу, но он предпочитает телефонные звонки и факсы. А лучше — краткие помарки на купюрах.
В квартире ни звука. Создаётся впечатление, что там вообще никто не живёт, но Кисаме даже больше нравится эта мысль — стучать в пустоту вполне в его духе.
Однако через минуту в замке раздаётся лязганье. Дверь открывается.
Итачи выглядывает в открывшуюся щель, как обычный человек, но смотрит невидящим взглядом перед собой. Для ясности он поворачивает голову в предположительную сторону собеседника, но для рослого Кисаме становится очевидно — он даже теоретически не предполагает, какого роста стоящий напротив него.
— Кисаме, — напоминает он на всякий случай, и толстая лента чёрных волос, покоящаяся до этого на плече, неловко соскальзывает вперёд. Итачи слышит, что голос доносится сверху, и поднимает бледное лицо выше. — Мне тут хозяйка сказала, что вам нужно в магазин.
— Подождите одну минуту, — без лишних приветствий и отступлений.
Дверь закрывается обратно с едва слышным скрипом. Кисаме хмыкает, не удивляясь такой короткой беседе, и подходит к перилам, шарясь в кармане в поиске сигарет.
Дым размазывается по небу неразличимым перистым облаком. Небо такое же серое, вязкое и низкое в преддверии зимы и заморозков. Придётся доплачивать за расход воды и отопления, брать у хозяйки котацу, чтобы не сдохнуть от холода.
Остаётся надеяться, что в эту зиму обойдётся без лекарств. Цены на них кусаются, как бешеные, а здоровье всё ещё не восстановилось.
«Ещё никогда не видел тебя таким дохлым, — смеётся Какузу, попивая кофе в ресторане. — Выживание у тебя в крови. Странно, что не довелось сдохнуть раньше. Я бы не удивился».
Замок щёлкает, и Кисаме оборачивается на Итачи через плечо.
Всё в том же песочном пальто, даже без шарфа. Он и так выглядит не слишком крепким, а в таком прикиде невольно кажется, будто он умрёт от переохлаждения на следующем повороте.
«Пижон», — усмехается Кисаме.
— Идём? — уточняет, пока Итачи с силой проворачивает ключ в замке.
— Да, — кивает тот и слишком резко поворачивается в сторону Кисаме, что невольно холодит спину при встрече с бесцветным взглядом. Итачи смотрит куда-то в район ключиц, потом так же неожиданно поднимает голову, стараясь угадать местонахождение его лица.
— Даже лучше, что Кохаку-сан попросила вас об услуге, — после небольшого молчания говорит он, постепенно опуская голову — до сих пор не понимает, какого сосед роста, и чувствует его неловкость. — Я давно прошу её показать, где находится магазин, но она отказывается и просит список покупок.
— Вот оно как, — усмехается Кисаме, понимая план пронырливой женщины: наживаться, пока можно. В этом легко угадать Кохаку-сан. — Надеюсь, вы не думаете, что я каждый раз буду вашим провожатым.
— И не собирался, — холодно отвечает Итачи.
Мальчик с характером. Кисаме довольно хмыкает, зажимая сигарету в зубах, и нарочито громко делает два первых шага.
Итачи идёт рядом, но провожать себя за ручку не просит. Во дворе он ещё соблюдает тактичную дистанцию, но после выхода на улицу старается идти плечом к плечу. И если честно, Кисаме это поражает — он немногое знает о жизни слепых, поэтому совсем не понимает, как следует себя вести.
Однако после недолгих наблюдений, он приходит к выводу, что Итачи более подготовлен, чем кажется на первый взгляд: он пару раз достаёт телефон из кармана и бегло клацает по огромным цветным клавишам, растянутым во весь экран; замечается провод, идущий от мобильного — какое-то приложение для навигации.
Но, судя по всему, сведения в его картах старые, поэтому Итачи время от времени поворачивает голову в сторону новеньких ограждений, останавливается напротив отстроенных домов и только после движения Кисаме в нужную сторону едва заметно хмурится.
Ему тяжело. Хоть и не показывает этого, но без зрения ему явно несладко.
Кисаме нарочито резко останавливается на перекрёстке, так, чтобы сосед почувствовал, как замирает его рука рядом.
Пытается не выбиваться из толпы, не создавать лишних проблем. Вежлив, но отстранён. Эмоций не показывает, при возможности соблюдает дистанцию.
Итачи точно не подходит под описание богатенького сынка, слишком самодостаточен.
— А кем вы работаете, Итачи-сан, если не секрет? — решает прервать молчание Кисаме, ленно глядя вперёд на проезжающие мимо машины.
— Логистом судоперевозок, — ответ всё такой же быстрый и лаконичный. — А вы?
— Тем, кого ебут в жопу логисты судоперевозок, — усмехается он, автоматически доставая новую сигарету из пачки. — Но с вами до этого я не сталкивался. В какой компании?
— Аматерасу Групп. — Кисаме зависает, лишь единожды чиркнув зажигалкой. — Вы?
— В компании помельче, — чуть раздражённо сплёвывает и подкуривает.
Итачи замечает проскользнувшие нотки злости — поворачивается и поднимает голову, но быстро одёргивает себя. Ничего не увидит.
«Раз-два», «Раз-два».
— Кисаме, ты ведь хорошенько подумал? — Забуза настойчив, как школьница, наивно ждущая ответного признания. Кисаме нехотя отпивает из кружки пиво. — Никаких рисков нет.
— Я военный, я не работаю на частников, — он утирает губы от пены и поднимает на друга раздражённый взгляд. — Ты долго будешь мне этим мозги ебать?
Взгляд у Забузы озлобленно-жалкий, ждущий, как у голодной псины.
— Я не прошу тебя работать на частников.
— Я знаю, о чём ты просишь, — Кисаме усмехается. — Но я уже ответил тебе.
— Ублюдок, — фыркает и откидывается на спинку стула, теряясь в тусклом свете бара.
«Раз-два», «Раз-два».
— Тебе стоит поблагодарить Момочи, что он так рано сдох, — выдыхая густые клубы дыма, констатирует факт Какузу. — У мальца было много полезного.
«Раз-два».
— Уже зелёный? — интересуется Итачи откуда-то снизу, и Кисаме отмирает, нерасторопно поднимая глаза на светофор.
Люди снуют по перекрёстку, задевая плечи, не удивительно, что Итачи понял это раньше него. Кажется, что где-то мелькает знакомая фигура, и Кисаме осторожно оглядывается, но, убедившись, что ему чудится, выговаривает:
— Да, синий.
Ближайший супермаркет располагается в квартале от дома. Дойти до него несложно, вовремя сворачивая на светофорах. Кисаме больше не думает заводить диалог, а Итачи вовсе не интересуется ни внезапно воцарившейся паузой, ни самим разговором.
Возле входа приходится затушить сигарету о мусорку и подойти к вставшему прямо напротив автоматических дверей Итачи.
— Можете говорить, где какой отдел находится? — он снова поднимает голову, но на этот раз слишком высоко, как будто обращается к навесу.
— Без проблем, — пожимает плечами Кисаме и усмехается. — Моя голова чуть ниже.
Итачи опускает подбородок на пару миллиметров.
— Какой у вас рост?
— Метр девяносто пять.
— Высокий, — задумчиво проговаривает Итачи, опуская невидящий взгляд к земле, затем снова поднимает голову.
И в этот раз пустые чёрные глаза смотрят в самую душу. Кисаме передёргивает.
— Не пробовали заняться модельным бизнесом? — неожиданно продолжает, и от такого вопроса в совокупности с безэмоциональным лицом напротив Кисаме пропускает нервный смешок:
— Рожей не вышел.
— По голосу не скажешь, — слишком легко говорит он и сразу же отворачивается. Кисаме теряется, не понимая сразу нескольких вещей: что вообще можно сказать по голосу о внешности и как просто абсолютно слепой шагает вперёд к дверям, не боясь вписаться в стену.
Итачи-сан и вправду занимательный человек. Немного жуткий со своим стеклянным тёмным взглядом, но как личность — интересный.
Кисаме давно не занимают люди, особенно его соседи. Но в мерно покачивающемся хвостике на песочном кашемире, в спокойном движении рук, поправляющих наушник в ухе, есть что-то в меру увлекательное — не настолько, как покер, но настолько, чтобы не игнорировать его проживание по соседству.
— Как узнаете, что вам нужно? — интересуется, подходя к стоящему напротив полок с пастами Итачи. — Простое любопытство.
Итачи протягивает руку к полке и берёт первую попавшуюся банку. Кисаме смотрит на неё, читая на наклейке что-то про баклажаны. Итачи несколько секунд вертит в её руках, ощупывая этикетку, затем достаёт телефон.
— Открой Кэм Файнд, — командует, зажимая клавишу, и на экране по воле его голоса начинает разворачиваться приложение с камерой. Отводит руку с банкой подальше, ориентировочно наводит фокус, делает снимок.
Унылый металлический женский голос начинает начитывать про название, содержание, фирму, производство, входящие в эту же линейку продукты.
«Понятно, — беззвучно усмехается Кисаме за его плечом, — для связи с миром использует телефон. Естественно, что, зная дорогу до магазина, в услугах Кохаку-сан он больше нуждаться не будет».
— Вот как, — уже вслух хмыкает. — Думаю, это может затянуться.
— Я никуда не тороплюсь, — холодно оповещает Итачи, сбрасывая ненужную информацию и ставя банку обратно, и ухмылка на лице Кисаме расползается шире.
— Как скажете.
Его не нужно просить два раза, в конце концов, он не нанимался в помощники.
— Буду в соседнем отделе, — напоследок говорит и уходит в другом направлении.
Итачи-сан слишком самодостаточный. Даже для того, кто ещё не научился жить с ограниченными возможностями.
Кисаме это веселит, но ради приличия он всё же выглядывает пару раз, ходя между полок, и смотрит на методично перебирающего банки соседа. Лицо у него всё такое же спокойное и терпеливое, его упорству можно позавидовать.
За то время, пока Итачи стоит у одного стеллажа, Кисаме успевает набрать корзину с новыми лампочками, взять пару быстрых обедов, несколько банок пива и упаковку риса. Побродив ещё несколько минут по магазину, он рассматривает какие-то журналы, добрасывает к остальным покупкам носки и наконец идёт на кассу. Но, даже расплатившись и убрав всё в пакет, он снова добредает до того же ряда и видит немного сместившуюся в сторону фигуру Итачи.
«Так и стоит, — меланхолично думает он, глядя, как он берёт очередную банку и сканирует через телефон. — Будет тут до закрытия, не иначе».
Кисаме совершенно не жалостливый: ему безразличны судьбы сидящих в коробках на улицах котиков, плачущих на скамейках девушек и смурных мужиков за барной стойкой. И вид одинокого слепого, стоящего перед полкой и из раза в раз старающегося найти нужную банку, тоже не вызывает у него жалости и сочувствия.
Все живут так, как могут. Плачут, страдают, умирают.
«Раз-два», «Раз-два».
— Какой ужасной жизнью ты живёшь… — по подбородку Миру медленно скатываются прозрачные дешёвые слёзы. Её трясёт, она дёргано прикрывает одеялом грудь, переступая замёрзшими ногами по паркету. — На всё тебе плевать. И на меня тоже, Кисаме?..
— Ты выбрала не лучший момент для своих душеизлияний, — ядовито усмехается, глядя на спадающие на белую ткань каштановые волосы. — Оденься и проводи друга домой.
— Всегда такой… — она его даже не слышит. — Всегда холодный, чёрствый, закрытый… Я столько лет… Столько лет… Как ты… Как ты можешь и сейчас быть таким спокойным?!..
На мгновение уголки губ у Кисаме ползут вниз. Всего на мгновение.
— Работа такая, милая.
«Раз-два», «Раз-два».
— Говорят, она сейчас крутит с каким-то ларёчником, — Какузу тушит сигарету носком туфли. — Видел месяца три назад. Про её счастье-несчастье не спрашивал — мне всё равно.
«Раз-два», «Раз-два».
— Ты не плохой человек, Кисаме, — улыбка деда совершенно не похожа на его, она по-стариковски добрая, беззаботная. — С кем по молодости не бывает… Главное, чтобы у тебя всё было хорошо, а в остальном я ни за что не волнуюсь.
«Раз-два», «Раз-два».
Лампочка качается в такт шагов этажами выше. Бесконечный строевой бой, хуже, чем обрушивающиеся на палубу волны. Моргает, трясётся, трещит.
«Раз-два».
Он военный, он приспособится. К двум пролежням на заднице, к обморожению, к постоянным взглядам.
«Раз-два».
— Нашли что-нибудь? — Кисаме подходит к Итачи с другой стороны, и тот снова ставит банку на полку.
— Нет.
Как он и думал. Кисаме окидывает взглядом длинный ряд различных добавок, маринованных овощей, консервов. Если бы он оставался в темноте, что бы он сам выбрал?
«Но разве это происходит не во мне?»
— Предлагаю сделку, — волосы Итачи вздрагивают на плечах, и он поворачивает голову вместе с невидящим взглядом. Кисаме усердно старается не смотреть, но по коже ощутимо ползут мурашки. — Вы скажете, что вам нужно, я расскажу, где это находится. Будете готовить — пригласите на ужин. Я давно не ел ничего домашнего.
Итачи смотрит. Кисаме хочется так думать, понимает, что это звучит странно, но он чувствует что-то, похожее на пристальный взгляд.
Если бы слепой мог видеть.
«Раз-два».
«Я ничего не вижу, — в холодном ужасе думает Кисаме, когда свет гаснет. — Это и есть смерть?»
— Карри, — говорит он, и Кисаме заинтересованно поднимает бровь. — Буду готовить карри.
Кисаме усмехается.
— Значит, пасту карри… — ему хватает беглого взгляда, чтобы найти банку на ряд выше, взять её и положить в пока пустую корзину. — Полка выше, чуть правее вас. Где-то середина прилавка, между томатной пастой и огурцами.
Итачи моргает. Это неожиданное действие становится понятным по неожиданно опустившимся и вновь поднявшимся ресницам.
Взгляд мёртвый.
— Спасибо, — коротко благодарит он и наклоняется за корзинкой. — Нужны овощи.
— Это в другом конце зала, — рефлекторно качает головой в нужную сторону, но затем, одёрнув себя, осторожно касается локтем соседнего плеча. Итачи будто оттаивает из недвигающейся фигуры и разворачивается. — После полок с рисом, дальше холодильников. Пойдём по краю зала.
— Понятно, — кивает он, и Кисаме снова нацепляет привычную ухмылку.
Это не помощь, а взаимовыгодная сделка. Прямо, как у Кохаку-сан с Итачи, но Кисаме делает условия ещё более честными. Наверное, потому что привык играть по правилам, хоть и с азартом.
Но за многое он уже поплатился.
* * *
— О, вы ходили вместе? — на пороге дома их встречает Кохаку-сан, мирно чешущая языком со своей дочкой Мей. — Кисаме, я всегда знала, что ты добрый и отзывчивый человек!
— Прикусите язык, Кохаку-сан, — шурша пакетом, сплёвывает он, после чего останавливает свой взгляд на рыжеволосой девушке. — Давно не виделись, Мей. Всё ещё не замужем?
— Ты в претенденты явно не годишься, Хошигаки, — мило пропевая фразу, чуть раздражённо поводит плечом она. — А это новый жилец?..
— Итачи-сан, да, это он, — Кохаку-сан торопливо кивает из-за плеча дочери, очевидно подталкивая последнюю подойти. — Интеллигентнейший человек!
— Приятно познакомиться с вами, Итачи-сан, — бегло обшаривая взглядом его лицо, любезно представляется она: — Я Мей Теруми, дочь хозяйки. К слову, раз уж зашла речь о замужестве, вы не женаты?
— Не женат, — всё так же краток, но на лице появляется маска ложного дружелюбия и вежливости, и Кисаме становится забавно оттого, как непробиваемый Итачи-сан легко изображает участие, — пока что не встретил подходящего человека. Приятно познакомиться, Мей-сан.
— Мей-сан! — шёпотом взвизгивает от восторга, пихая локтем активно кивающую матушку.
С дочкой якудзы всегда общаются уважительно, но отношение к ней как к пацанёнку из соседнего двора: знакома с детства, всегда маячила перед глазами, и её третий размер груди не искупит того факта, что она — мелкое хулиганьё.
Кисаме спокойно наблюдает, как от восторженного потрясения Мей быстро настраивается на обольстительный лад. Судя по тому, как она не опасается выдать своих намерений, о зрении Итачи она уже осведомлена.
— Поиск подходящей девушки — дело трудное, — очаровательно-тягучим голосом размеренно начинает она, придвигаясь ближе, — иногда сама судьба может указать на человека где-нибудь совсем рядом, вы так не считаете?
Встреча начинает отдавать комизмом, а Кисаме, хоть сам и не против хорошего юмора, но явно не чувствует подходящего настроения.
Он нарочито громко чиркает зажигалкой, подкуривая, и шуршит пакетом — уговор дороже денег.
— Кто знает, что нам преподнесёт судьба, — расплывчато отвечает Итачи и незамедлительно кланяется, не давая Мей подойти ближе. Она в нерешительности замирает, оставляя между собой и Итачи около полутора метров. — Прошу простить, меня ещё ждут дела. Рад был познакомиться.
Итачи оборачивается через плечо, оставляя взгляд где-то в кустах.
— Кисаме-сан?
— Чуть позже подойду, — обозначая свою заминку, отвечает сквозь фильтр. — Начинайте без меня.
Он качает чёрными волосами и неторопливо уходит к лестнице.
— Очень рада, — не давая голосу дрогнуть от разочарования, мурлыкает Мей и помахивает тонкими пальцами, но, как только потенциальный жених оказывается на приличной дистанции, тотчас обжигает Кисаме раздражённым взглядом: — Кисаме, ещё одно слово, и я тебя убью.
— Давно ожидаю, — бесстрашно хмыкает он, отводя сигарету от губ и обдавая разъярённое личико Мей дымом. — Не совестно пользоваться чужими недостатками?
— Он бы ничего не потерял, увидев меня, — самодовольно улыбается она, элегантно складывая руки под грудью. — А вот узнай, с кем он по магазинам ходит, господин явно бы разочаровался.
— Кстати, Кисаме, — вклинивается Кохаку-сан, округляя глаза от неожиданно пришедшей на ум мысли, — тебя тут одна девушка искала, довольно красивая.
Кисаме искоса оглядывает её лицо и нахмуривается. Затягивается.
— Как выглядела?
— Чёрные длинные волосы, большие карие глаза, — оперативно выкладывает информацию она, параллельно пытаясь показать рост неизвестной от земли, — невысокая. Одета прилично.
— В моде разбирается, — меняя раздражённый тон на серьёзный, дополняет Мей и откидывает прядь волос за спину. — Говорит с токийским акцентом, денег немного, но хватает. Представилась Хаку.
Хаку.
«Раз-два», «Раз-два».
— И что Хаку думает по этому поводу? — смеясь, подносит ко рту кружку Кисаме и смотрит на усердно чиркающего спичкой Забузу.
— Ничего не говорит. Я его спрашивать не стал.
— Вот оно как…
Кисаме усмехается и пьёт.
«Раз-два», «Раз-два».
— Хаку хочет встретиться с тобой, просил адрес, — Какузу говорит без интонаций, смотрит на дорогу.
Кисаме переводит взгляд со стекла на него.
— Я его не дал.
«Раз-два», «Раз-два».
Лампочка светит без перебоев. Долго, мучительно долго.
«Раз-два».
Гаснет.
Кисаме поднимает голову в безликое серое небо. Выдыхает дым.
— Что сказали?
Теруми стоят близко друг другу, но далеко от него. Однако расстояние практически ничего не значит.
— Сказали, что не знаем таких, — подаёт голос Мей, серьёзно разглядывая его профиль. — Не поверила ей, когда сказала, что старая знакомая.
— Спроваживать в случае чего? — уточняет Кохаку-сан.
— Спроваживай, — опускает взгляд Кисаме к своим кроссовкам. Подошва совсем отошла. — Не знаю таких.
На фоне серых зданий робко проскальзывает к чёрным веткам первая снежинка.
* * *
Квартира Итачи по планировке точно такая же, как у него, но отдаёт запахом моющих средств и лекарствами. Всё идеально чистое, лакированное, новое, если не знать настоящее состояние вещей.
Кисаме ловит своё отражение в столешнице тумбы и усмехается — действительно педант.
Итачи идеальный японец: никаких излишеств и эстетики, всё строго по предназначению и надобности. Обувь стоит параллельно друг другу, ручки дверей сверкают приглушённым матовым светом. На раковине одна зубная щётка, аккуратно подогнутая с конца паста и кусок мыла. Все ванные принадлежности и бельё спрятаны.
Шкаф закрыт, на полу чистые татами и заранее приготовленный к зиме котацу. Пока что без одеяла, но система обогрева кидает под ним неровную тень.
Пакеты разобраны, свёрнуты и убраны. Овощи разложены на доске для резки строго по размеру и очерёдности нарезки.
Кисаме неловко подгибает чуть потемневшие от грязных стелек ноги и водит заинтересованным взглядом вокруг себя: хочет найти хоть одну фотографию, чтобы подтвердить, что Итачи реально живущий человек, но не находит ничего лишнего кроме книги.
Кобо Абэ, «Человек-ящик».
Подогнутый Кисаме уголок расправлен и специально примят закладкой.
— Готовить удобно? — не вынося молчания в гостях, осведомляется из комнаты, лениво пролистывая книгу, пока Итачи довольно бойко стучит ножом на кухне.
— Достаточно, — совсем тихо из-за бурлящей воды слышится монотонный голос.
Кисаме наскучивает разглядывать ничего не выражающие из себя стены и унылые строчки на страницах. Он гремит тяжёлыми шагами к проёму кухни.
— Не боитесь отрезать себе палец? — усмехается он, глядя из-за угла, как ловко и едва не профессионально кромсает мясо Итачи. — Будет грустно потерять ещё полруки.
— В своих способностях я уверен, — холодно отвечает он, заставляя Кисаме ещё больше кривить усмешку, — вот если я предложу нож вам, велика вероятность, что вы зальёте кровью весь пол.
— Интересное заявление, — хмыкает Кисаме, падая на косяк двери плечом, — но, должен отметить, не совсем правильное.
— Вот как? — он даже вопросы задаёт в одной интонации с повествованием.
— Если вам интересно, то по молодости я подрабатывал в камбузе помощником кока. Могу сказать, что с готовкой у меня проблем не возникало. Я даже хотел одно время стать поваром, но не срослось.
— Почему?
Кисаме оглядывает подобранные на затылке чёрные волосы и думает, что ему так даже больше идёт.
— Не люблю готовить, — логично заканчивает он, — особенно для других. Паришься на кухне кучу часов, а по итогу наедаешься во время готовки и не можешь попробовать что-то лучше. Такая себе жизнь.
— Я уважаю труд поваров, — Итачи смаргивает, бегло скидывая нашинкованное мясо в отдельную миску, — люди, которые действительно имеют вкус к жизни и чему-то новому. Многие блюда, даже давно известные, каждый повар готовит со своим уникальным подходом.
— Разбираетесь в кулинарии?
— Немного, — тонкие пальцы умело бегают по форме овощей, выбирают, а затем рубят, безжалостно, но с каким-то своим странным изяществом, — ходил в школьные годы с матерью на курсы.
— Оттуда такая сноровка? — Кисаме пытается отследить взглядом каждый надрез, но лезвие мелькает за морковкой, не давая взглянуть в отражение. Здесь Итачи точно не требуется ничья помощь.
— Не только, я ещё много лет готовил дома, — продолжает он, лишь на мгновение останавливаясь, когда прядь тёмных волос выбивается из-за уха. Осторожно убирает её костяшкой пальца, — это скорее опыт, нежели курсы.
— Вот оно как… — Кисаме даже нравится то, как складывается их разговор. В тепле кухни, под мерное нарезание овощей и бурлящую воду невольно вспоминаются и его старые деньки школьной юности. Он задумчиво прищуривается, но не даёт ностальгии захватывать его более, чем на одну сотую. — Сейчас не готовите?
Нож врезается в доску с оглушительным стуком. Кисаме удивлённо поднимает брови.
Итачи замирает на мгновение, не отпуская из рук ножа.
Но неожиданно поднимает голову и с картонной улыбкой вежливости прищуривается, будто видит собеседника намного глубже его лица.
А себя увидеть не даст.
— Хотите данго? — прорезается по-странному высокий голос, и Кисаме сглатывает:
— Из того магазина, что я вам показал?
— Да, там большой ассортимент.
— Давайте, — безропотно соглашается, ощущая, как под оболочкой вежливого и гостеприимного хозяина прорезается совершенно неуправляемая злость.
Такая жуткая, нездоровая и… легко маскируемая привычным действием.
Такая же, как у него.
Кисаме смотрит несколько секунд, как Итачи отходит к холодильнику и достаёт с полки сладости. Его лицо совершенно спокойное, но улыбка пару секунд назад была ещё более страшной, чем пустой чёрный взгляд.
Глаза Кисаме меркнут.
— Я отойду покурить, — глухо оповещает он, не дожидаясь ответа.
Неожиданно с Итачи-саном становится невозможным находиться в одном помещении.
«Значит, семья, да? — привычным движением складывая на перила локти и горбясь, думает Кисаме и жуёт фильтр. — Странно, при условии того, что он говорил о недавней травме. Бьют? Нет, слишком взрослый, да и не выглядит зашуганным. Умерли? Говорил о них без трагизма, скорее всего живы».
Внезапный переезд состоятельного и молодого парня с травмой глаз — странное событие, как ни крути. За этим точно стоит что-то позначительнее, чем обычные тёрки в семье.
Кисаме выдыхает дым за решётку: сизоватое облачко цепляется за перекладины и вяло стекает в черноту первого этажа, оставаясь размытыми отсветами фонаря.
Он падает на ладонь щекой и уставляется в прозаическую темноту улицы. За распластанным кругом света уныло чертится чёткая линия ограды, режутся хаосом ветки деревьев, спокойно идёт невысокая фигура, цепляя остатки освещения.
На секунду Кисаме концентрирует взгляд на человеке, затягиваясь, и узнаёт что-то знакомое.
Длинные чёрные волосы. Невысокий рост.
Человек потерянно останавливается за оградой и осматривается, будто не решаясь зайти.
Кисаме напрягает плечи.
«Хаку? — фигура заглядывает в телефон, что-то в нём проверяя, и профиль отчётливо освещается. — Какой настырный».
Вдалеке гавкает пёс, и Хаку невольно вздрагивает, вглядываясь в темноту противоположного двора.
Кисаме раздражённо выдыхает дым и отщёлкивает сигарету за перила. Уходит обратно внутрь квартиры.
Дверь звучно хлопает, и фигура во тьме поворачивает голову в нужную сторону.
* * *
Спорить Кисаме не станет — Итачи отлично готовит. К моменту его возвращения он уже скидывает всё в кастрюлю и выглядит так же, как и много раз до этого. Сдержанным и хладнокровным.
Ужинают они за столом, не перекидываясь поначалу ни единым словом. Но опять же первым надоедает поддерживать тишину Кисаме: он что-то спрашивает про специи, а Итачи размеренно отвечает. В этот раз более подробно, чем он любит, поэтому развить диалог не представляется трудным.
По разговору Итачи-сан действительно интеллигентный, но не до той степени, которая начинает раздражать излишней чванливостью и высокомерием. Скорее он входит в тот редкий тип людей, который имеет свою точку зрения, но не хочет оспаривать чужую, придерживаясь мирного русла диалога.
Это можно посчитать за обычные посиделки со знакомым: немного о политике, о мироустройстве, переходя на быт, типичные неинтересные дрязги и обмен незначительными фактами друг о друге.
Что точно можно понять и без слов — Итачи любит данго. Из выложенных на стол Кисаме с неохотой съедает одну палочку, все остальные же планомерно подчищаются сидящим напротив.
Это забавит и в какой-то степени выглядит милым.
Кисаме далёк от понимания «миловидности», но что-то ребяческое и задавленное внутри Итачи его всё же по-хорошему радует. Может, интересный диалог, может, атмосфера чего-то домашнего и тёплого — а может и то, и другое — приятно нежит его порядком зачерствевшую душонку.
С Итачи приятно: как с человеком и хозяином, у которого ты в гостях.
Но тарелки убираются в раковину, чашка с чаем остывает и разговоры подходят к концу.
Кисаме хочет засобираться без лишних деликатных напоминаний, но Итачи сам останавливает его, как только он поднимается.
— Что вы думаете о книге, которую вы читали тогда? — спрашивает, не поднимаясь с колен. — Мне интересно мнение.
— Не думаю, что вам интересно именно моё мнение, — ухмыляется Кисаме. — Я не особо разбираюсь в литературе и не могу назвать себя опытным чтецом.
— И всё же? — проявляет такое же упорство, как и в поиске нужной банки. Кисаме смотрит на его сложенные вокруг чашки ладони и на прикрытые глаза.
— Странная книга, — почёсывая щёку, решает разориться на откровенность он, — странные мысли, странный герой. Не люблю подобного рода чтиво. Хотя последние размышления насчёт лжерыбы показались мне интересными.
— Вы же не считаете себя лжерыбой? — Итачи чуть склоняет голову набок, его лицо с закрытыми глазами больше похоже на спящее: расслабленное и спокойное.
— Если так можно сказать — в некотором роде, — хмыкает Кисаме и по привычке тянется в карман за сигаретами, но вовремя напоминает себе, что он в чужом доме.
— Люди не рыбы, — логично напоминает Итачи. — Хоть речь ведётся и про людей, но герой, скорее, утрирует, проводя такую аналогию. Может, он и чувствует себя лжерыбой, но он всё же идентифицирует себя как человека-ящика. Это разное.
— Вы правы, — пожимает плечами Кисаме, — но все мы в том или ином роде лжерыбы — утрированные человеческие копии. Простите, не люблю уходить в философию, из неё рискуешь не выбраться до конца времён. Слишком много дилемм, которые не решить без практики.
— Это верно, — по губам Итачи скользит хилое подобие улыбки, — не стоит уходить в софистику. Просто я хотел продолжить чтение.
— Вам нравится, как я читаю? — Кисаме откровенно издевается и не прячет усмешки, но ответ выбивает его из колеи:
— Знаете, если и слушать чьё-то стороннее прочтение, то только с правильно подобранным голосом. И именно ваш голос, мне кажется, максимально отражает написанное.
— Это сравнение с героем? — уточняет.
— Вовсе нет, но смысл книги приобретает более близкое мне значение, — честно отвечает он, и Кисаме замирает. — У вас хриплый и насыщенный голос, с оттенками старческой насмешки. Мне нравятся подобные голоса, они будто выставляют все серьёзные мысли глупыми, несерьёзными. Тогда и сам поневоле начнёшь сомневаться в том, правильны ли эти мысли и действительно ли они реальны? Это даёт по-новому оценить и свои мысли, и мысли героя.
— Вот оно как… — на выдохе говорит Кисаме, ещё не зная, как реагировать на такое откровение.
Уже по их небольшому опыту общения ясно — Итачи-сану совершенно не свойственно открываться и делиться своими внутренними мыслями и переживаниями. Даже будь это сраная книга именитого писателя, про которую уже сказали все, кто хотел, и всё, что хотели.
Кисаме рефлекторно усмехается и в задумчивости проводит большим пальцем по нижней губе.
Если так подумать, ему только что сделали комплимент — от этой мысли становится ещё более неловко.
— Вы… — приглушенно начинает он, продолжая разглядывать тонкие пальцы, греющиеся о тепло чашки. — Вы весьма странно интерпретируете мой голос. Мне странно такое слышать. Даже внешность предполагаете, только услышав меня.
Чёрные ресницы подрагивают. Итачи медленно приоткрывает глаза и заглядывает своим невидящим взглядом прямо в душу.
Кисаме невольно сглатывает, сидит на месте. Однако выдерживает прямой взгляд едва ли секунду: смаргивает и уводит глаза в сторону.
— Ваш голос и манера речи совсем не отражают человека страшного, — голос Итачи слабым эхом бьётся о пустую стену, — скорее усталого и измождённого. Но, даже если вы с тёмными кругами под глазами и испорченной кожей, это не значит, что вы уродливы. Содержание важнее обложки, как в обычном мире, так и в модельном. Главное то, как вы себя подаёте и что даёте почувствовать другим. Поэтому я и предположил, что вы бы могли попробоваться в модельном бизнесе: острый язык, умение выдерживать долгие физические и моральные нагрузки, живая мимика лица — ведь вам не чужда постоянная ухмылка.
— Соловьём поёте, Итачи-сан, — усмехается Кисаме, дивясь подобным выводам. Острый ум тут однозначно не у него одного. — Вы помните, на какой странице мы остановились?..
— На сорок третьей.
— Тогда я начну с того, на чём остановились, — он поднимается, упираясь в колени, и находит на комоде книгу с подвёрнутой сорок третьей страницей.
Излом остался, хоть Итачи и положил на это место закладку.
На мгновение Кисаме ловит себя на мысли, что закладка лежала не ровно на изогнутом краю, а по диагонали: это Кисаме смещает её местонахождение, пролистывая книгу, а не Итачи специально старается вернуть странице прежнюю форму.
Усмехается. Привычно, по-старому, но не так едко.
В этот раз они останавливаются на семьдесят третьей странице.
«Всё напоминало сон, в котором мой дух, воспарив к потолку, разглядывает мой же труп. Неужели это сожаление о ящике? Нет, не сожаление — тоска. Мне нужен тоннель, имеющий выход. А записки — наплевать, даже если они все до последней строчки будут уничтожены».
«Раз-два».
Свет горит в двух квартирах рядом до двенадцати часов ночи.
