Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

Рука взрывается болью, сквозь плечевой сустав шныряют стайки раскалёных иголок, просачиваясь сквозь мясо и выжигая в нем маленькие пиздецки болезненные пути к отступлению из поёбанного, увы уже не только жизнью, Роминого тела. Они пытаются выбраться отовсюду - из под ушибленных ребер, через разбитые губы и лопнувшую скулу, влажно оседая на коже липкой краснотой, особенно яро прогрызая себе дорогу сквозь вывернутую руку, заломленную почти до самого затылка, до отвратительно звонкого хруста прямо у уха, в котором осело презрительно выплюнутое "турецкая шлюха". Рома не может вспомнить вкус измочаленной его зубами простыни, блядская медь перебивает даже въевшийся кондиционер для белья, который используют в дорогих отелях. Вся его жизнь теперь со вкусом меди. Губы Джикии со вкусом меди, его пальцы, даже если они не во рту, а остервенело долбят его задницу, и особенно гладкий лак туфель, к которым его прижимают лицом, удерживая за волосы, с такой силой, что зубы оставляют отметины на искусственной коже, а Рома выпускает язык, касаясь им лакированных носов и чувствует, как разодранное горло заполняется все той же тошнотворной медью. *** - Эй, Ной! Шлюха говорит "что"! - Что? Вся компания взрывается смехом. Нойштедтер тоже смеётся. Ему нравится эта шутка, ему нравится озвучивший ее Джикия, ему нравится, когда он норовит сломать его запястья, удерживая руки над головой, и трахает, называя послушной сукой. Тогда, красная роза на его груди вгрызается в рёбра болью, жжёный вакуум долбится в уши нетерпеливым рычанием, а его задница рвётся, словно лист бумаги. Нравится. Главное почаще себе об этом напоминать. Джикия утирает несуществующие слёзы в уголках глаз, и Рома получает одобрительное, до дрожи, почти нежное, движение руки вдоль лопаток. На них уже никто не смотрит. - Молодец, хороший пёсик. - Рома слышит смех Джикии, и перед глазами сгущается чернота. *** - Кто здесь турецкая шлюха? - Мокрая от Роминых же слюней головка члена скользит по его губам, дразнит, давит, заставляет приоткрыть рот, послушно позволяя ей скользнуть по языку. - Я... - Одному богу известно, как вообще хватает воздуха даже для этого. Нойштедтер сосет качественно, глубоко, блядски причмокивая, как большая кукла, и чувствует себя конченой шлюхой, потому что ему действительно нравится. - Повтори. - Неисполнимый приказ застревает в горле. Джикия давит пальцами на шею, сжимает, обернув вокруг неё свою ладонь, сдавливает вокруг своего члена окончательно перекрывая доступ кислорода в агонизирующие за отбитыми ребрами лёгкие. Рома давится слюной и вакуумом, механически пытаясь дотянуться до своего лица, и получает в награду глоток воздуха и удар в лицо, похеривший симметрию его губ. - Ной, какой же ты жалкий и бесполезный, даже простую просьбу исполнить не можешь. - Джикия беззастенчиво водит членом по лицу Ромы, по щекам, по закрывающимся на мгновение воспалённым векам, размазывая по коже вязко тянущиеся за тяжёлой головкой слюни. - Ты мог хотя бы попросить меня... Горло сводит судорогой до горького привкуса меди на языке, Рома, кажется чувствует, как в попытках докричаться до гордости, ломается его шея. Бесполезно, эта сука давно его покинула. Глаза режет от соли и белого потолка наверху, на фоне которого адом выделяются глаза Джикии, но Рома смотрит, преданно, наивно, играя на публику, выдирая с мясом из себя желание угодить, подчиняться, стелиться, цепляясь пальцами за собственный рвущий штаны член, стискивая в ладони, лишь бы просто не орать. - Джи, пожалуйста, я хочу чтобы ты кончил мне на лицо, прошу, прошу, я так хочу, чтобы ты испачкал свою шлюху, я твоя турецкая шлюха. - Нойштедтер обнимает Джикию за бёдра, далеко высунутым языком пытаясь поймать болтающуюся перед лицом головку, за что и получает очередную пощёчину. Щеку съедает пламя. Георгий цепляется пальцами за длинные волосы, тянет голову назад, и шея уже не сопротивляется, подставляя зубам хищника бледное незащищённое горло. Жемчужные капли прилипают к лицу, вязко стекая со скул, скрываются в волосах. Джикия проводит головкой по лбу, поддаваясь порыву, наматывая прядки на пальцы, и вытирает испачканный член о мелированные кудри. Джикия смотрит прямо в глаза, заставляя пьянеть от черноты, тонуть в ней, словно щенок в мешке, делать очередной вздох, пуская кровавые пузыри, и вновь травиться отсутствием кислорода. - Даже такие неумелые шалавы как ты иногда заслуживают поощрения. - Вынутый из заднего кармана бумажник шуршит смятой купюрой, усердно проталкиваемой в рот Ромы пальцами спартаковца, острые края режут язык, вгрызаются в нёбо, и мир начинает отдавать привкусом меди.