Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

У Далера перед глазами очередная вспышка, остро колющий воздух, разрезающий стремительный подкат, выносящий мяч из-под ноги бразильца прямо к нему. Рефлексы срабатывают раньше осознанных мыслей, и Кузяев понимает, что забил, только когда в бок врезается что-то горячее и жёсткое, руша его на прохладу газона и одновременно сжигая сверху скопившимся под формой жаром, выдыхая в шею задушенную португальскую благодарность. Табло сменяет цифры, знаменуя победу сборной России, тонет в звуковых волнах, в чужой эйфории, в кружащем голову мареве. Марио = марево. Далер всегда это знал. Особенно это чувствуется зимой, когда не обязательно даже прикасаться к бразильцу, достаточно просто услышать смех, или увидеть улыбку, застать неловкий жест, когда он смущенно и немного нервно поправляет непослушно вьющиеся волосы. Стоит только моргнуть неосторожно рядом с Фернандесом и даже холодом простуженных Питерских улиц неделями стирается странное ощущение коснувшегося кожи солнечного тепла. Жаль только Марио всегда стремителен, словно вспышка на солнце. Солнечный протуберанец, что палит собой, сжигая до основания, и тут же рассеивается, исчезает в подтрибунке, стоит утихнуть третьему свистку, виртуозно избегая привилегированных болельщиков, просочившихся к раздевалкам, папарацци и журналистов. Кузяеву едва удаётся выбраться из общего счастья победы, девяносто процентов которого, даже не смотря на ревущие Лужники, создаёт Артём Дзюба. Он догоняет Марио уже в раздевалке, цепляет пальцами худое запястье и давится словами под удивлённым вопрошающим взглядом. Марио всегда такой. Ошеломляющий, врезающийся в душу, круша стройный ряд здравых мыслей. Он улыбается, не понимая даже в чём была суть жеста, кивает несколько раз и хлопает Далера по плечу, высвобождая руку и скрываясь в раздевалке, забирая с собой очередной похеренный Кузяевом шанс объясниться. Ужасно глупо вспоминать, что в Бразилии говорят на португальском, когда уже с неделю пылится на тумбочке разговорник русско-испанского. Ярко-красная обложка с быком мозолит глаза, выжигает уверенность, но всё равно липнет к пальцам, заставляя прошелестеть страницами и прочитать первую фразу на заломленной странице. - Irás a una cita conmigo? - Кузяев смотрит на перевод, и откидывается на кровать, прикрывая глаза, комкая в ладони мягкую обложку. - Пойдёшь со мной на свидание? Свидание… Какой же ты идиот… Ревущая эйфория притупляет мысли, вбивает Фернандеса в автора гола, обвивает объятиями, делясь теплом и щедро рассыпая его ртом благодарность, будто бы невзначай задевая на шее кожу, и, лишь спустя вечное мгновение, табло сменяет цифры и неловкость пожирает крылья за спиной. Хорошо, что в их команде есть человек, как Дзюба, за грохотом которого можно не заметить и ядерный взрыв, что уж говорить, про спешно отлипшего от обрушенного им же на землю тела, капитулировавшего бразильца. Дежурно вскинутые в сторону трибун руки, и Марио счастлив, что можно наконец-то скрыться от сотен глаз и объективов, сбежать привычно в подобие зоны комфорта, раствориться в гулкости длинного коридора, о стены которых он был бы не прочь стереть неловкий глупый румянец с щёк. Он всё ещё горит внутри, но, стоит добраться до раздевалок, и прикосновение к руке рушит стену, выбивает землю, оглушает ревущим в ушах пламенем. Далер не такой, как все. Он тихий, молчаливый, словно океан, который когда-то назвали Тихим, и Марио знает, что это столь же ошибочное мнение. В него можно влюбиться с одного взгляда, но можно и умереть, утонув, как тонет он прямо сейчас, захлёбываясь чужими невысказанными словами, молчанием... обвинениями? В горле распоркой умерший дар речи, Фернандес опасается лишних вопросов, за собственную неосторожность, и его хватает лишь на нервную улыбку, с кивком головы, да хлопнуть Кузяева пару раз одобрительно по спине, разряжая, как ему кажется, обстановку, чтобы вновь сбежать, молясь о чужом забвении. Горячий душ не возвращает к жизни, и пальцы медленно выкручивают кран. - Ты мне нравишься… - Шепчет Марио мокрому кафелю давно заученную фразу, и, прикрывая глаза, прижимается лбом к прохладным каплям. - Нра.. Нравиться… Idiota... Голос щебечущего с Гильерме в очереди у рецепции Марио впитывается в затылок, выжигает цветущие сады внутри. Далер слышит смех и, прежде, чем успевает задуматься, оборачивается, поймав краем глаза быстро испаряющееся солнце на губах Фернандеса. Улыбка бразильца стремительно тает, сменяется всё тем же удивлённо вопрошающим взглядом, который оказался не в силах донести до Кузяева, что это не вопрос, а просьба. Просьба перестать наконец-то убивать молчанием. - Что? - Нет, ничего… - Гильерме хороший парень, а в голосе Далера куда больше раздражения, чем тот заслужил одним своим существованием. И, тут же ощутив укол вины, Кузяев сгребает свои вещи с рецепции, спеша убраться в свой номер. В комнате тихо, спокойно и ужасающе давят стены, словно решётка вгрызающейся в тело клетки. Стены давят одиночеством, сожалением, грузом убивающего небезразличия, взрывающегося в голове Кузяева вспышками ревности, злости и жалости к самому себе. Он сам запер себя в эту клетку, не желая совершить что-то, что хоть немного потушит яркий свет, исходящий от бразильца, смиряясь с тем, что протянуть руку из созданной им самим полутьмы и ощутить на себе тепло - это большее, что он сможет получить. Стук в дверь, скорее неосознанно, дергает за шкирку, поднимая с кровати, и заставляя пойти в коридор, щёлкнуть замком, дождавшись второй очереди ударов, и открыть наконец-то дверь, вновь обжигаясь о пламя, мгновенно испаряющее кислород из лёгких. - Привет… - Произносит Марио почти без акцента, и мнётся на пороге, раз в секунду теряя в неловком переминании с ноги на ноги свою улыбку. - Ты чего-то хотел? Бразилец кивает. Фернандес понимает русский, беда только с произношением, и он многозначительно кивает внутрь номера, заставляя Кузяева пропустить позднего гостя и закрыть за ним дверь. Марио в его номере, слишком горячий, слишком ослепляющий, так, что щёки непроизвольно загораются, и Далер усиленно делает вид, что чем-то занят, перекладывая вещи из сумки на кровать, ожидая начала какого-то разговора, не чувствуя, как за его спиной умирает в агонии задушенный тишиной бразилец. - Ты мне… - Внезапно разрезает воздух голос, но тут же замолкает. Кузяев всё же отрывается от своего занятия, оборачиваясь на бразильца в полной уверенности, что тому опять мешает языковой барьер. И замирает. Потому что в лице Фернандеса не это. Там боль, смятение, желание и решимость, такая, что от неё колени подгибаются, даже у Далера, который стоит перед ним на расстоянии в пару шагов, и смотрит, как, будто бы в замедленной съёмке, Марио делает шаг вперёд, прямо в бездну, обнимая его лицо руками и прижимаясь к нему губами. Словно что-то мгновенно оторвало от пола, заставило зависнуть нигде, и оттуда, с силой швырнуло обратно, ударяя пятками о пушистый ковёр, вновь возвращая Кузяева в несмелое прикосновение сжигающих его пальцев. Перед глазами плывёт, вот как оно бывает, когда тебя касается Марио, когда ты впитываешь губами своё марево. Он смотрит, встречая взгляд напротив, впервые замечая в нём не вопрос, а мольбу и выпаливает, даже не думая: - Irás a una cita conmigo? Глаза по пять копеек, чуть приоткрытый рот и никакого болезненного излома бровей - действительно удивлённый Фернандес, оказывается, выглядит забавно. Бразилец улыбается, рассыпаясь на сотню солнечных зайчиков, ослепляюще скачущих по номеру, поправляет нервно непослушные кудряшки и наконец-то несколько раз кивает, целует вновь, едва касаясь, коротко, мелькнувшим отражением луча на открывшемся окошке… И взрывается сверхновой. Далеру остаётся только подчиниться, отступить под тяжестью ладоней, и рухнуть на кровать, сжимая пальцами ягодицы оседлавшего его парня, поверить, что минуту назад он лишь мечтал не замерзнуть, а сейчас уже весь горит.