Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

— Я найду тебя после матча! Сказано было громко, со злостью, но исландец вряд ли расслышал, и, не желая вступать ни в словесную перепалку, ни в какую-либо иную, просто напросто оттолкнул от себя Джикию, заявив этим, что конфликт исчерпан. Для него. Поражение забило голову ватой. Магнуссон первый ушёл от болельщиков. Острая резь в глазах от обиды, от дыма, а может от кольнувшей сердце признательности — одна команда, одна семья — не позволила надолго задержаться на поле. Он шагнул в гулкий подтрибунок, будто бы спиной улавливая вибрацию от громогласно хлынувшего на стадион скандирования имени «Виктор Михалыч», имени тренера его команды. Его кто-то окликнул. Хёрдур обернулся, высматривая в покидающей поле толпе сокомандников и соперников обращённый на него взгляд, и заметил широкую улыбку красно-белого защитника. Георгий шёл прямо на него. — Эй, брат, прости, я там на поле слегка переборщил. Хёрдур только пожал плечами. Слишком довольное лицо Джикии ломало что-то внутри, и это что-то выстраивало обломками баррикаду, не пропуская на хмурое лицо улыбку. — Нет проблем. — Он и правда не злился. Он был просто… опустошён. Всё, что хотелось сейчас исландцу, так это дойти до раздевалки, в которой скрылись уже все его сокомандники, раздеться, принять душ и поехать домой, чтобы, может быть, слегка помочь себе расслабиться огненной водой. Он развернулся, делая шаг, но на плечо упала чужая ладонь, требовательно, если не грубо, останавливая его, и вновь разворачивая лицом к спартачу. — Погоди, я тут спросить хотел… — Георгий замялся, глаза забегали по стенам коридора, и он жестом головы указал на дверь в какое-то, судя по всему подсобное помещение. — Это немного личное, может отойдём? Магнуссон нахмурился, словно вспоминая дерби. Нет, вот шушукаться по кладовкам в его планы точно не входило, ни в этот вечер, ни в какой-либо другой. — В директе мне отправишь. — Хёрд фыркнул с усмешкой, оценив собственную шутку — после проигрыша, гордость вопила хоть о каком-то реванше. А защитник народной команды явно не оценил его юмора. Улыбка сползла с лица Джикии. Магнуссон не успел заметить даже замаха — неуловимым движением ребро ладони Георгия нашло его шею. Кадык обожгло огнём, едкий ком рухнул вниз по пищеводу, заткнув собой дыхательное горло, из глаз брызнули искры. Хёрдур распахнул рот, без малейшего звука пытаясь урвать себе хотя бы глоток живительного кислорода, пальцы судорожно сжали предплечье вцепившегося в его майку спартаковца. — Как тебе такое сообщение… И Джикия, за шиворот, словно котёнка, затолкал армейца в подсобку. Словом, она была не маленького размера, но большую её часть занимал разложенный стол для пинг-понга, так удачно обнаруженный здесь Джикией. На этом столе, переступив порог не по своей воле, придавшей ему инерции, и распластался Магнуссон, мокро кашляющий, но уже способный наполнить горящие лёгкие так необходимым ему воздухом. — Я же сказал, что найду тебя после матча, белобрысый ты сучонок… Хёрдур замер, задерживая и без того редкое дыхание, будто бы собираясь и с силами и с мыслями для ответа — разумеется он вспомнил угрозу, но… исполнять её сейчас? После матча, когда улеглись уже самые сильные, выедающие дыры в груди эмоции? Грубый ответ вертелся на языке, но горько скользнул ледяным камнем куда-то в пустой желудок, когда сзади на него навалилось горячее тело. Запахло травой, пиротехникой и потом. Борода Джикии неприятно царапнула плечо и ухо, колко раздражая кожу, пальцы вцепились в плечи. Стоило исландцу дёрнуться, протестуя, упереться ладонями в край стола, пытаясь оттолкнуться, как чужие руки, скользнув по его плечам, сдавили ладонями запястья, вытянув их вперёд, и с грохотом пригвоздили к зелёному полотну. — Не рыпайся, златовласка, и тогда тебе возможно понравится. Спартаковец толкнулся вперёд, недвусмысленно упираясь нетерпеливой твёрдостью меж ягодиц сложенного пополам армейца. Очевидность грядущего раскалённой иголкой впилась в череп. Магнуссон дёрнулся, напрягая мышцы пресса, завертелся, пытаясь сбросить с себя Георгия, словно строптивый жеребец, но, вспышка короткой борьбы окончилась лишь тем, что его вновь жёстко приложили к столу, на этот раз щекой, заломив одну из рук за спину. Плечо вывернуло, руку тут же свело судорогой и во рту почувствовался лёгкий привкус крови из прикушенной щеки. — Я же сказал — не рыпайся… Горячее дыхание опалило шею, и следом за ним, кожи коснулся влажный язык, оставляющий дорожку дрожи от уха до плеча. Член всё ещё упирался между ягодиц, давил, раздвигая их, слишком интимно и близко, даже не смотря на количество ткани между ними. Хёрдур предпринял очередную попытку. Одна из его рук осталась свободной, и он, сосредоточив всю силу рывка в пальцах, царапнувших гладкий зелёный лак, резко подался наверх и назад. Врезать Джикии затылком по лицу не удалось, но теперь он хотя бы стоял выпрямившись и… Будто бы ожидающая этого рука защитника красно-белых скользнула спереди в его шорты, нескромно забрав в ладонь всё его достоинство. Магнуссон вновь потерял способность дышать. Он вцепился в мощное запястье пальцами, пытаясь отодрать его от себя, почти в панике, гораздо большей, нежели когда был прижат к столу, потому что теперь не было даже полоски ткани между кожей и кожей. Он чувствовал, как вспотела ладонь у Георгия, и то, что он сам не успел высохнуть после матча. Он чувствовал, как мелко подрагивают кончики его пальцев под его мошонкой. И ощущал, как почти что в унисон бьются два сбившихся на галоп пульса. Джикия фыркнул. Прямо ему в ухо. И в этом фырканье исландец, к собственному удивлению, услышал разочарование. — Хотелось преподать тебе урок, но я не подписывался доставлять тебе удовольствие. Фраза крайне странная, даже абсурдная, и с чего он взял… Хёрдур резко одёрнул руку от чужого запястья, будто от раскалённой сковородки. В щёки рванула краска и возмущение, отрицание, бывшие всё сметающей на своём пути волной, в мелкие брызги разбились о постыдную действительность — Джикия сжимал в своей ладони его каменный стояк. Георгий разжал пальцы и вынул руку из его шорт, легонько хлопнув по налившемуся кровью бугорку под ними. Он отпустил и руку исландца, предусмотрительно сделав большой шаг назад и, уперевшись задом в дверь, распахнул её, оказываясь в коридоре. Армеец медленно обернулся — взлохмаченный, раскрасневшийся, стиснувший зубы и сжавший губы в попытке вновь вызвать в себе ненависть к спартачу, но то, что плескалось на дне серо-свинцовых глаз не было ненавистью. Красно-белый задержался. Он смерил Хёрдура внимательным взглядом и вновь расплылся той самой широкой и очень хитрой ухмылкой, что и в самом начале. — Если продолжит свербить, можешь найти меня когда я перестану злиться. — И, хохотнув, Джикия наконец-то удалился. И исландец, сжимая пальцами край стола, надеялся, что он не слышал, как всё ещё неслось вскачь галопом его сердце.