Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

Неужели всегда происходит вот так? Ты несёшься по тёмному тоннелю, где-то считая прерывистые линии на асфальте, улавливая краем взгляда мусор и яркие граффити по стенам, где-то щурясь от ярких бликов фонарей, света которых хватает чтобы смотреть, но… возможно не видеть, потому что стоит тоннелю кончиться, и тебя подхватывает оглушающе яркий мир, поднимает на необозримую высоту, и там отпускает, позволяя вновь лететь к стремительно приближающейся земле. Сдавленный гул аэротрубы взрывается, разлетаясь по сторонам бесконечной вселенной, настолько большой, что она выкачивает воздух, оставляя в лёгких вакуум, и ты задыхаешься, только что освободившись, урвав мгновение безвременной бесконечности. Неужели, вот так и ощущается конец? Влад не уверен, что он умирает. Но уверен, что дышать стало в разы тяжелее. ____ Это не любовь с первого взгляда - влюбляются только девчонки, но манящая отсутствием горизонтов и направлений бесконечность вновь сжимается в светящуюся точку, концентрат большого взрыва за секунду до, рвущий изнутри на части без возможности выплеснуть расплавленную субстанцию и освободиться, притягивая к себе, словно вольфрамовая нить влетевшего по глупости во фрамугу мотылька. По началу это даже незаметно - основа сжирает львиную долю внимания на тренировках, в молодёжке попроще… Но требуется совсем мало времени чтобы до Влада дошло, что свет перед его глазами исходит лишь от одного человека, льётся из улыбки, голоса, движений и прыжков, прикосновений Ильи Помазуна. И с пониманием приходит боль. Боль, кольнувшая в межреберье, ободравшая сухим кашлем горло, поселившаяся где-то за грудиной, где горели прикипевшие к раскалённому стеклу крылья глупого мотылька. Боль растёт, рвёт на части его тело удушающими приступами кашля, расцветает тёмно-бордовыми, словно желудочное кровотечение, пятнами перед глазами и красит белоснежный фаянс раковины кляксами ярко-алых цветов, прорастающих сквозь его тело паническим ужасом. Влюбляются только девчонки… Пальцы судорожно крутят кран, выпуская воду, впитавшуюся в светлые пряди на подсунутой под струю голове, ресницы крепко смыкаются, разделяя мечту вернуться в уютную темноту бесконечного тоннеля, в гул запертого между изрисованных яркими граффити стен воздуха, но темнота настойчиво выбирается из-под век, покидая Влада, оставляя его мелкой незначительной чёрной пылью, на заслонившей внезапно всё небо светящейся точке, заполнившей всю безвременную бесконечность, поглотившую его и смешавшую верх и них, хорошо и плохо, перемоловшую его кости в труху и вновь возродив, забыв возвратить на место какие-то важные детали. Боль не уходит, вновь добавляя красок в белый мир кафеля с отблеском серебристого хрома, вместе с быстро растворяющимися алыми каплями пуская в незамысловатое плавание водоворота под лицом Торопа несколько помятых, тёмно-бордовых лепестков. ______ Сложно скрывать обломки, когда мир рушится под ногами. Боль то и дело рисует узоры контрастом на салатовой, темнотой на пурпурной вратарской форме и паникой на лице Влада. Она не реагирует на выхолащивание физической нагрузкой, на обезболивающие, на наивное и жалкое детское “не хочу” и “страшно”. Она лишь бросается вперёд послушно натасканным на прикосновения Ильи зверем, впиваясь в горло кашлем, от которого норовишь выплюнуть собственные лёгкие, а если не их, то обязательно горсть другую измятых и подранных ошмётков, бывших некогда, должно быть очень красивыми, но пугающе несдешними, никогда не видевшими света, убивающими людей изнутри цветами. Влада трясёт, разбивает о невозможность отдалиться от раскалённого стекла с прикипевшей выгоревшей тенью его крыльев, его тянет всё ближе, неумолимо приближая к вольфрамовой нити, выжигающей из его лёгких пригодный для дыхания кислород. Он стирает алый след на губе, с остервенением взбивая на руках жидкое мыло в пену, и знает, что это ненадолго, до следующей разбивающей в щепки улыбки, до очередного убивающего своей желанностью прикосновения, взгляда, запаха.. Что-то ползёт по пищеводу вверх.. В этот раз паника настигает быстрее боли, не прячет в её бессердечно холодной лунной тени огромный расплавленный шар кипящего, сжигающего, ослепляющего страха, бьёт под колени, обрушивая на пол, скручивая, выгибая горбом спину до треска спортивного нейлона, проедая себе путь наружу, добавляя к алым пятнам на содранной о кафель коже, новые, тёмно-бордовые сгустки убивающей его изнутри любовной болезни. Но влюбляются ведь только девчонки.. Тёплое прикосновение тянет к себе, игнорирует дрожь в сотрясаемом кашлем теле, попытки вырваться и дать себе больше пространства, словно бы это позволит наконец-то избавиться от удушья. Вернуться бы сейчас в тоннель хоть на минуту, вдохнуть затхлый запах с примесью пыли, вдохнуть полной грудью, не чувствуя запаха Ильи, к которому словно к солнечному свету тянутся проклятые цветы. Влад открывает глаза, врезаясь взглядом в обеспокоенные глаза второго голкипера напротив, и понимает, действительно понимает, что теперь в его мире достаточно света, чтобы не просто смотреть, но и видеть. Видеть, что он окончательно и бесповоротно.. безответно влюблён. Влюбляются.. не только девчонки. Но мальчишки всё ещё никогда не плачут. А в новом мире Влада есть и обжигающе горячий дождь, испаряющийся прежде, чем влага коснётся земли, и оставляющий разъедающие солёные капли лишь на его лице, смазывая изображение пробивающейся через чужой испуг жалости перед глазами. - Господи, Влад.. Влад! Кто это? Ты знаешь? Щека плавится о чужую ладонь, губы касаются чуть огрубевших от извечного контакта с перчатками пальцев, раскрашивая кожу смесью крови и слёз. Интересно… было бы действительно здорово узнать, понравились бы Илье эти чёртовы цветы? - Это ведь ты.. Мир продолжает разбегаться, но где-то далеко и за спиной, там, где ощущается вновь движение крыльев, отзываясь на мягкое прикосновение чужих губ к губам. Неужели, вот так и ощущается конец? Влад не уверен, что он умирает. Но уверен, что дышать стало в разы проще.