Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

Это проклятие… Они просто обнаружили его в один момент. В первый раз показалось случайностью, во второй совпадением, а третий... Поняли как-то, провели параллели, отбросили самое невозможное. Пробовали смириться не осознавая всей патовости ситуации. В конце концов с каждым случается, а у Феди и азарт, и молодость, и какие-никакие амбиции - тормозить из-за того, что что-то там показалось… А потом стало хуже. Каждый успех одного, означал травму другого, и чем успешнее был один, тем глубже в яму безвыходных неудач сваливался другой, цепляясь зубами за скользкий осыпающийся край, и тут же соскальзывая обратно на дно, разбиваясь ещё сильнее о растующую словно снежный ком зависимость. Как в той притче, про двух грызущихся между собой волков, чёрного и белого. И чем сильнее становился один волк, тем неизменно более слабым оказывался второй. Костя оказался слабым волком. Костя падал, ломался, задыхался… С каждым забитым Федей голом, с каждой полученной наградой, рождая у того паранойю, что любая похвала тренера или улыбка симпатичной девчонки из толпы окруживших автобус фанатов, могут стать очередным камнем, качнувшим равновесие весов, и повисшим на Костиной шее. И Федя держался, как мог, стал тенью, раздавая пасы всем, кто оказывался в зоне видимости у штрафной. Наплевал на собственный прогресс в статистике возомнивших себя богами спортивных монополистов Российских спортСМИ, лишь бы дать Косте время выкарабкаться, зализать раны, накопить сил для сражения и вновь показаться на поле. А потом… случилось это. Они поругались. Не то, чтобы сильно… но Кучаев умел обижаться, особенно когда затрагивалась какая-то особенно больная для него тема, которую, к ещё большему его неудовольствию, Чалов не понимал. Это было в день матча. Костя остался на скамейке, всё ещё дуясь, о чём свидетельствовала его нахохлившаяся, укутанная в плед фигура. План был примерно как и всегда - выполнить минимум, не пересекая хрупкую грань, за которой Костю ждал новый непосильный удар проклятия, но мяч слишком удачно попадает под ногу. Инстинкты ревут движком истребителя, заглушая все возможные мысли, и точный пас вбивает мяч прямо в сетку. Секунда эйфории проходит быстро, ещё до того, как затихает рёв трибуны и пропадают благодарные объятия команды, возвращая в голову горькое осознание того, что он только что натворил. Федя панически оборачивается в сторону скамейки запасников, но Костя, будто бы и не не увидев его гола, не почувствовав, продолжает надувшись разглядывать понуро возвращающихся на своё место вингеров соперника. Неужели пронесло? Проклятие спало? Нет… тут что-то другое, эта дрянь так просто в одно мгновение не отпустила бы их, удавилась бы потерять такую добычу. Но что разнит этот случай с остальными? Костя кидает на него хмурый взгляд, и демонстративно отворачивается, начиная с притворной весёлостью что-то рассказывать так же протирающему сегодня задом скамейку Ильзату. Вот оно - их ссора. Вот что иначе. Феде требуется весь вечер, чтобы через отрицание принять единственно верное решение. Они обнаружили силу проклятия почти одновременно с тем, как признались друг другу в своих чувствах. Словно само небо было против того, чтобы они были вместе. И чем сильнее их любовь друг к другу, тем глубже вгрызается проклятие, сильнее потворствуя славе одного и вырывая всё большие куски жизни из другого. У него нет выбора… и в следующем же матче, прикрываясь эйфорией, Федя совсем не по дружески обнимает отличившегося голом маленького исландца. Лучше бы пенальти доверили бить кому-то другому. Федя выдыхает, выбрасывая из головы все посторонние мысли, делает три шага к точке, уже заранее зная, куда отправит мяч и… На секунду, будто бы вспышка двадцать пятого кадра, перед глазами возникает Костя. Порванные кресты, операция на колене, те разы, что он находил полузащитника без сознания на полу их квартиры. Вспышка гаснет, отобрав у Чалова едва ли секунду, но он сбился. Последний шаг выходит неловким, и мяч, неловко соскользнув с носка бутсы, летит точно в руки голкиперу Урала. Хорошо, что ЦСКА ведёт в счёте на три мяча… В подтрибунке царит усталое оживление. Победа далась нелегко, но три добытых очка больше благоволят изнурённым улыбкам, нежели понурой молчаливости. Костя оказывается рядом как-то внезапно, молча тянет в сторону, где их никто не услышит, хочет как-то подбодрить, мнётся, пытаясь отогнать назойливо рвущийся наружу вопрос, но что-то внутри словно толкает в спину, придаёт смелости, и вместо слов поддержки Федя слышит: - Ты из-за меня не забил? Из-за проклятия? Федя фыркает, отводя взгляд, но выходит слишком неубедительно, и лицо Кучаева покрывается красными пятнами. - Идиот, тебя никто не просил жалеть меня… С оглушительным звоном в груди у Феди рвётся последняя нить, что ещё удерживала его. И он взрывается, кричит Косте в ответ, потому что так достала уже эта несправедливость, когда он должен выбирать: убить любимого человека или похоронить себя заживо за собственными нереализованными мечтами, достало чувство вины, за каждый раз, когда он видит рядом понурого Кучая, обнимая кого то из одноклубников на его глазах, достало это холодное тоскливое одиночество без него… - Мне что, следовало забить и наблюдать потом как ты на земле корчишься?! - А ты думаешь то, что ты делаешь сейчас - лучше? - Голос Кости звучит глухо, ломается на последнем слове, и Феде хочется ударить себя по лицу, затолкать обратно себе в глотку собственный крик, потому что видеть опустившего глаза полузащитника за плохо скрываемыми попытками не расплакаться, больнее даже, чем само проклятие, от которого он пытается их избавить. - Думаешь сейчас не больнее... без тебя… Костя разворачивается, быстрым шагом направляясь в сторону раздевалки, жалея, что не сдержался, что сказал. И ещё больше от того, что Федя не бежит за ним следом, не останавливает, и слёзы прорываются потоком. Он не видит, как прячет взгляд за его спиной Федя, стискивает кулаки, изо всех сил удерживая себя от того, чтобы не догнать, ведь тогда не будет никакого смысла. ______________ Алкоголь - это слабость, но Федя не видит сейчас иного выхода из забитого мраком длинного и нескончаемого туннеля, по которому он бредёт уже столько времени, что позабыл, как выглядит солнечный свет, в который он загнал себя так глубоко, что скорее упадёт в сам ад, нежели найдёт путь наверх. Очень кстати под руку попадается всё тот же Арнор, который вовсе не против пропустить стаканчик-другой в паузе между изнурительным чемпионатом. Наигранный смех довольно быстро становится настоящим, подогреваемый спиртом в крови. Федя хуже реагирует на алкоголь, и исландцу приходится волоком тащить его до такси и трамбовать на заднее сидение машины, укрыв мало соображающего сейчас форварда собственной курткой. Федя слышит обрывки английской речи, вяло улыбаясь в обивку сидения попыткам Сигурдссона объясниться с водителем, но не собирается ему помогать, да и, наверное, не в состоянии. Как и сообщить свой адрес, как то ещё умудрившись вспомнить, что исландец ни разу не был у него в гостях. Нужно бы потом это исправить… потом… А машина тем временем, всё же приходит в движение. Он не помнит, как они вдвоём добираются до квартиры Арнора. Наверное и к счастью, иначе Федю наверняка бы мучила совесть - где-то по пути он всё же умудряется упасть на колени и промесить джинсами густую грязь. Его кидают на мягкую кровать, и очень хочется просто забыться сном, проснувшись осознав, что ему просто приснился странный сон, и ему снова семнадцать, а тренер снова представляет ему лохматого мальчишку из Рязани, ставшего частью их команды. Но что-то идёт не так, когда для удобства севший верхом на Федины бёдра Арнор начинает стаскивать с того кофту, утягивая заодно вверх и футболку. Федя оглушительно горячий, и ладони Арнора так правильно скользят по его груди. Хочется трогать ещё и ещё... и что-нибудь сделать с подгорающими яйцами, на которые сверху давит не менее горячая промежность исландца. Возбуждение накатывает внезапно и сильно, преодолевая смытые алкоголем моральные рамки. Федя и раньше обнимал Арнора, прижимал к себе, запускал пальцы в короткие прядки, касался лбом его разгорячённой влажной кожи на поле... но это всё было не то. Не так жарко, как сейчас чувствовать чужую прижавшуюся обнаженной кожей грудь, врезающуюся в его рёбра скачкой сердца, не так сладко, как чувствовать на своих губах привкус одного из тех кислотного цвета приторно-сладких коктейлей, которые исландец пил весь вечер. Мысли все куда-то пропали. Федя отрывает пуговицы от чужой ширинки, просовывая ладонь Арнору в трусы, сжимая твёрдое возбуждение парня, в ответ чувствуя ловкие пальцы, обхватившие его собственный член, так правильно заскользившие вверх до самой головки, закручивающиеся вокруг. Гипоксия бьёт в голову, но перестать прижимать к себе парня свободной рукой, отчаянно целуясь с языком и судорожно дёргая бёдрами навстречу чужому кулаку - это за гранью возможного. Федя проснулся раньше Арнора, запутавшись в спущенных на бёдра штанах и чувствуя на животе липкие пятна. Он осторожно выбрался из-под коматозного исландца, пускающего слюни ему на грудь, и подошёл к окну. Улица пуста, даже дворников не видно, ни одной машины. Огромный неспящий мегаполис словно вымер. Наступил 2020 год. ___________ Костя не планировал отмечать. Новый год по сути своей просто дата, когда люди находят очередной повод оправдать собственное пьянство и празднуют тот факт, что после предоставленного им небольшого отпуска, они сменят в своих офисах и кабинетах потрёпанные тощие календари на их новеньких и тучных собратьев. Какой смысл отмечать, если ты не можешь сделать это с тем, кто каждый твой день способен превратить в праздник. Но он всё же не один. Кто-то ещё оказался в этот вечер столь же неприкаянным, чтобы позвонить ему и напроситься в гости. Он и не против. Во всём теле царит какое-то апатичное отупение, Костя смотрит на сменяющуюся картинку на экране, которую на мгновение заслоняет фигура Дани, руки обжигает горячий бок керамической кружки, запах корицы бьёт в нос. - У тебя совсем пустой холодильник. Я нашёл какао, но пришлось заварить его на воде… и добавил немного специй, так почти по-новогоднему. Костя смотрит в коричневатый напиток и вдруг понимает, что плачет, потому что благодарность за всё к этому ничем ему не обязанному парню слишком внезапно бьёт ему в голову. Даня в смятении забирает у Кости готовую вот-вот выпасть из рук кружку, ставит на столик и замирает, забыв сделать вдох, потому что Костя прижимается к нему всем телом, утыкаясь носом в его грудь, тихо всхлипывает, и Даня впервые думает, что ему наплевать на то, что Костя Федин, Федя не заслужил любви этого встрёпанного воробья, и крепко прижимает Костю к себе, гладит его по лопаткам, едва ощутимо касаясь губами макушки. Даня не понимает, что происходит между Костей и Федей. Он не раз ругался с Федей, с удивлением встречая в его взгляде полное понимание и всё ту же боль вперемешку с любовью, но... раз он понимает и всё ещё любит этого воробья, почему так с ним поступает? Ему больно видеть, как на глазах ломается Костя и всё сильнее хочется просто наплевать на всё и закрыть его собой ото всех невзгод, спасти, утешить, излечить собой и дать снова силы улыбаться. Он принёс с собой только шампанское и мандарины, в качестве подарка, чтобы не идти в гости с пустыми руками… знал бы - ограбил бы супермаркет у дома, но теперь ни за что не решится оставить Костю одного. Бокалов у Кучаева дома тоже не водится, а потому приходится разлить шампанское в керамические кружки. Даня приносит на балкон, на котором засел полузащитник, тёплый плед, накидывая его им обоим на плечи, и протягивает Косте кружку с весело пузырящимся символом уходящего года. Они долго сидят в тишине, не проронив ни слова, жгут бенгальские огни, вдыхая запах сгоревшего пороха, пока небо над их головами не начинает взрываться яркими звёздами, заглушая совсем далёкий бой курантов. На перилах разноцветными красками поблёскивает иней, но Дане тепло, как не было ещё никогда в жизни. Теплая щека покоится на его плече, и он, осторожно, стараясь не потревожить, шепчет в лохматую макушку: - С Новым Годом, Кость… И понимает, что Кучаев забылся сном.