Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

Огромная волна ударила в металлический борт, и её грохот, соединившись с воем ветра, заглушил собой даже протяжный вой сирены. Никто не ожидал, что ураган подойдёт к берегу так быстро, огромными волнами отрезая кораблю путь в открытое море, где он имел больше шансов, не получив пробоину о прибрежные скалы, остаться на плаву. Им нужно было отсоединить набитый рыбой трал, потеряв при этом всю добычу, но, тонна-другая рыбы казалась сейчас меньшей потерей, нежели всё больше заваливающийся на борт их небольшой рыболовецкий траулер, потеря которого означала также и вероятную гибель всего экипажа, ибо кидающие из стороны в сторону судно волны не оставляли шансов выжить тому, кому не посчастливится оказаться за бортом. Его страховка заела. Урошу оставалось каких-то десять сантиметров до рычага, отключившего бы лебёдку, что продолжала втаскивать на накренившуюся палубу рекордный улов, но трос застопорился раскиснув от солёной воды и застрял, не давая ему дотянуться. Сквозь неумолимый бой волн он слышал чей-то крик, но желание спасти корабль было сильнее страха, забивая собой инстинкт самосохранения, и он отстегнул страховку, прыгая вперёд и со всей дури отжимая рычаг. Массивная туша трала тут же заскользила обратно в море, трос со свистом вылетел из лебёдки, зазмеившись по палубе, траулер накренился ещё сильнее, и резко выскочил из воды, словно наполненная воздухом резиновая игрушка, которые дети безуспешно пытаются утопить на дне ванной. И тут море ударило снова. Чудовищная по своим размерам волна захлестнула корабль, ударив сверху, отшвырнула Уроша, словно мелкую щепку, вдавив в металлическую надстройку с такой силой, что грозила переломать рёбра, и схлынула, унося с собой в море всё, что ещё не было смыто. Спайич больше не слышал криков. Здесь, глубоко под неспокойно бурлящей поверхностью океана, было тихо, спокойно, холодно… Тяжёлая рыбацкая амуниция камнем тянула его на дно, всё дальше от света, на фоне которого, как показалось Урошу, он ещё видел меркнущий силуэт траулера, пропадающий толи от того, что темнело в глазах, толи от того, что его собственная кровь, оставляя за ним тянущийся наверх расплывчатый след, мутила прозрачную солёную воду. Спайич увидел, как что-то стремительно скользнуло мимо него, и последней мыслью, перед тем, как он отключился было “акула?”. Море шумело совсем близко, ветер доносил с него запах водорослей и крики чаек. А ещё - совсем не было качки. Это было непривычным, Урош почти всю жизнь провёл на палубе корабля, со временем осознав, что в плену твёрдой земли чувствует себя неуютно. Море было его домом. Живи он лет на четыреста раньше, какой-нибудь романтик изрёк бы, что он обручён с океаном. Да и сейчас поговаривали, если честно… Ветер коснулся его волос, ласково перебирая пряди, и Спайич приоткрыл глаза, вглядываясь в зависшие над его лицом серебристые пальцы ветра, нежно коснувшиеся его сухих обветренных губ. Он любил море, и его волны, и гуляющий над ним ветер… Какой красивый был этот ветер, представший ему вихрастым мальчишкой со светлым взглядом и полными губами. Век бы лежал вот так, чувствуя, как он играет в его волосах… Урош очнулся в больнице. Белый бинт опоясывал разбитую голову, у него было переохлаждение и чувствовалось послевкусие солёной воды в лёгких, но он определённо не походил на утопленника. Команда навестила его на следующий день, радуясь его почти что волшебному спасению не меньше, чем удивляясь, как это он не стал кормом для рыб. Рассказывая о том, что героически спасшего и корабль, и, должно быть, всю их команду, рыбака, смытого волной с палубы, нашли на берегу, без следов амуниции, которая, вероятно, лежала сейчас где-то на дне бухты. - Видать море тебя и правда любит, взаимно это у вас… - Усмехается кто-то, и Урош только улыбается в ответ. Ему не терпится поскорее покинуть враждебную ему сухопутную стихию, пахнущие лекарством больничные простыни, взойти на палубу, ощутив ногами качку, вдохнуть полной грудью солёный, пропитанный свободой воздух, и увидеть (увидеть?) скользящий над волнами ветер. В город словно приехал цирк. Всюду суета, толпы народа, даже на пристани людно, почти все причалы заняты не ушедшими отчего-то на промысел судами, лениво трущимися бортами об автомобильные покрышки, и Урошу нестерпимо сильно хочется наконец-то отчалить от берега и выйти в открытое море, перестав ощущать себя в клетке. Но его команда не торопится отчалить, как и все пав под чарами того самого чувства, что заставило когда-то человека отправиться через огромный и коварный океан - любопытства. Возле местного океанариума толпа сгущается. Гомон голосов жужжащим облаком повисает над столпотворением, слышны и восторженные восклицания, и жаркие споры, и плач детей, которых родители пытаются увести прочь, но те, словно увидев сказку, всё не желают покидать её и возвращаться обратно в свой обыденный, послушно семенящий за родителями мир. Что же там такое? По всему выходит, что одни из рыбаков выловили в море нечто особенное и, вероятно, взяв немалый процент, отдали в морской зоопарк на потеху публике. Вряд ли там что-то более необычное,чем то, что Спайич успел повидать за годы проведённые в море. Какой-нибудь кит-альбинос, или дельфин о двух головах… И тем не менее, Урош обнаруживает себя стоящим в длинной очереди ко входу, сжимая в руке недёшево обошедшийся ему кусочек картона с символикой океанариума. В помещении царит полутьма. В аквариумах снуют стайки ярких рыбёшек, обречённых всю оставшуюся жизнь плавать по кругу в ярко освещённых клетках, но никто не останавливается поглазеть на них, шуршащей, заинтригованной толпой скапливаясь возле большой, судя по по почти полному отсутствию в ней декораций наспех сооружённой, очередной водной тюрьмой. Столпотворение мешает увидеть, с кем на этот раз пришлось расстаться морю, Урош замечает лишь панический бой длинного серебристо-голубоватого хвоста неизвестного создания, что мечется в узкой, просматриваемой со всех сторон, лишённой укрытий банке. И он стал пленником чар коварного чувства, снедаемый любопытством и желанием увидеть чудо, рождённое морем. Спайич пробирается сквозь толпу, оказываясь вплотную к стеклянной преграде, и воздух предательски застревает в лёгких, словно он пытается дышать ледяной солёной водой. Гуляющий над волнами ветер, что ласково трепал ему волосы на берегу бухты, заперт в крохотную банку. Тот самый вихрастый мальчишка со светлым взглядом с испугом льнёт к пустому центру клетки, не зная где скрыться от сотни устремлённых на него глаз. Русалка… вернее русал. И правда сказка. Урош срывается с места, не в силах выносить метания волшебного создания, жестокостью людей отнятое у бесконечности моря. Он же не просто рыба… Хотя и рыбам от людей досталось - они травят их сотнями, сливая все отходы собственной жизни в оказавшийся слишком маленьким по сравнению с их алчностью и глупостью в океан, вылавливают выживших сотнями тысяч… И он в том числе. Урош выныривает из полутёмного нутра океанариума, словно из чёрной глубины, наконец делая вдох. Солнце слепит его после тьмы, но он не слеп, и понимание, что он должен делать, ярче самого солнечного дня. Это ведь он… он его тогда спас. И перед ним неоплаченный долг. Спайич возвращается уже после заката, оставив грузовичок с открытым багажником едва ли не под окнами океанариума, едва заметной тенью пробираясь в полутёмный зал, и без толпы, и с осознанием того, что он увидит, на него накатывает какая-то нездешняя нервозность, почти что страх. Но страх скорее того, что он ошибся, что за стеклом окажется не волшебное создание, а всего лишь рыба, а всё что он увидел было всего лишь игрой его воображения, так яро желающего поверить в то, что его любовь - море, способно на чудеса. Но он всё там же. Серебристо-голубоватый хвост длинным шлейфом гибко вьётся от талии вихрастого паренька, устало огибающего по кругу свою тесную клетку, бледные пальцы то и дело касаются прозрачной преграды, заточившей его в паре сотен кубических метров привычной стихии. Урош один, его трудно не заметить, и создание, обнаружив его, резко отшатывается вдаль, бьётся о стекло, безуспешно царапая его ногтями на серебристых пальцах, замирает, вглядываясь в очередного тюремщика, и… узнаёт. Страх в глазах создания тускнеет, и оно подплывает чуть ближе. Спайич перелезает через низкое ограждение, оказываясь вплотную к стеклу, всё ещё не доверяя ни своим глазам, ни разуму… Как такое вообще возможно?... Желание коснуться, чтобы убедиться в правде становится невыносимым, он ищет лестницу, и, обогнув тюрьму находит, как добраться до самого верха. Она заперта, но лишь от того, кто внутри, и, сдвинув тяжёлый засов, он открывает крышку. Отсюда кажется, что он смотрит в тёмный, бездонный колодец, посреди которого замерла едва высунувшаяся из воды мокрая макушка. - Не бойся… Я тебя не обижу. - Бездумно шепчет Урош, протягивая вперёд руку, даже не задумавшись о том, что существо, возможно, не знает его языка. Он не думает о том, что оно может быть и вовсе абсолютно глухо, привыкнув жить в безмолвии морских глубин. Этот мальчишка - сказка, а стало быть должен оставаться ею до конца. А что может быть более сказочно, нежели русалка, заслушавшаяся песен китов? Мальчишка осматривается, должно быть не доверяет, ищет новую ловушку, вроде той, которой удалось его поймать. К слову интересно, как… А потом слишком быстро, одним движением, оказывается рядом со Спайичем, показавшись из воды по самую грудь и запустив серебристые пальцы в его волосы. Совсем, как на пляже… Ветер вновь играл с его волосами, мокрый нос прижался к шее прямо под ухом, а чудо вдруг оказалось так близко, что ошеломлённого Уроша хватило лишь на то, чтобы протянуть руку, обняв покрепче гладкое тело под лопатками. Прохладное… - подумалось вдруг рыбаку, - но не холодное, не рыба. Он плотнее прижал к себе мальчишку, чувствуя, как намокла и прилипла к телу одежда и, тихо прошептав прямо в макушку “Я вытащу тебя отсюда”, рванул существо вверх. Спайичу пришлось постараться - скользкий хвост существенно прибавлял веса на вид хрупкой человеческой половине существа. Поначалу казалось, что самым сложным будет спуститься по лестнице, но, когда вслед отъезжающей от здания океанариума машине затрещала стрельба, он понял, что до этого самого момента были ещё цветочки. Грузовичок выжимал из себя все силы, трясся и скрипел на поворотах, рискуя развалиться на полном ходу, но Урош куда больше переживал за оставленного в открытом багажнике мальчишку, поминутно оглядываясь, чтобы выхватить из темноты на фоне слепящих фар преследователей напряжённое испуганное лицо. Их почти догнали. Спайич уже успел остановиться и вновь поднять на руки не способное к бегу по враждебной земле существо, быстрым, на какой был только способен, шагом под крики затормозивших рядом машин сворачивая на пристань. Выстрел раздался снова. Что-то ударило Уроша под лопатку, сильно толкнув вперёд, и он, сделав ещё два, крайне кривых и неловких шага, радуется - успел, и падает с края пристани прямо в воду, увлекая за собой и сотворённое его возлюбленной стихией чудо. Он снова в море. Здесь тихо, спокойно, холодно… Холод притупляет боль в медленно тонущем теле, и в тёмной воде нельзя разглядеть ничего. Только мелькнувший серебристый силуэт, словно… он знает, что это не акула, и закрывает глаза. Ветер касается его волос. Урош знает, что под водой не существует ветра, и всё же он здесь, касается его лица, закрытых глаз и, совсем чем-то иным, мягким, тёплым, его губ. Сердце должно умереть, но вместо этого ускоряет бой, гонит кровь к голове, и отчаянно требует сделать вдох. И Спайич подчиняется, набирает полную грудь воды… и понимает, что может дышать. Дышать ледяной солёной водой. Он дома.