Николенька

В тот день они не видятся. Яков хочет ответить, что он не может, занят или плохо себя чувствует, но рука не поднимается взять телефон и соврать Коле. Вечером того же дня парень снова спрашивает, опять же по смс: «Ты в порядке?» Яков не отвечает. Волновать Колю он не хочет, но если скажет, что всё нормально, нужно будет объяснить чем он так занят и почему не ответил раньше, почему не захотел увидеться. Объективно, ничего делать и уж тем более оправдываться Яков был не обязан, но…это Коля. Он будет волноваться и как всегда винить себя без повода. Так что проще было молчать. На следующий день пришло ещё одно сообщение: «Всё понял. Больше писать не буду» Яша пялится на экран телефона и уже мысленно жалеет, что не написал парню вчера хоть бы пару слов. Что это может значить? Он обиделся? Подумал, что не нужен и больше не интересен? Гуро набирает парня, слушает продолжительные гудки… Гоголь не берёт трубку. Почти по-военному быстро одевшись, Яков едет к дому Коли, проскальзывает вместе с какими-то людьми через железную домофонную дверь и поднимается на второй этаж. Одного звонка хватает, чтобы за дверью послышалась возня и топот. На пороге — растрёпанный Коля, сонный, помятый. В огромной футболке, которая прикрывала бёдра тоже, потому что ни шорт, ни джинс на нём не было. — Яков? — немного удивлённо говорит он, пропуская мужчину в квартиру. Тот снимает тёмные очки и смотрит в глаза Гоголю. — Я вчера был не в том моральном состоянии, чтобы увидеться с тобой. А сегодня ты пишешь странные сообщения и после — не отвечаешь на звонки. Как я это должен понимать? — его слова не звучат зло или строго, он держит себя в руках, но его тон всё равно пугает Колю. Он ёжится и отступает на шаг, непроизвольно охватывая себя руками, как бы обнимая. — Коля, пожалуйста… Я волновался, что ты придумал себе опять что-то не то, — пытается смягчить предыдущие слова Яков. — Просто работал всю ночь, а теперь вырубился, — с непониманием говорит он, — а сообщение… Я понял, что ты занят и ответишь когда сможешь и не хотел тебя напрягать смсками. Яков вздыхает. Гоголь мыслил рационально. Не отвечает? Занят. А вот Гуро наперёд придумал какую-то странную историю, где Коле плохо без него и он опять себя обвиняет в действии или бездействии других людей. Неужели он уже начал сходить с ума, раз думает, что парнишка настолько привязался к нему? Тем временем Коля оттаивает. — Хочешь чаю? — предлагает он, — я ночью ходил в пекарню, купил пончиков. Там и с черникой есть. Тебе же нравится черника? — Нравится. Спасибо, с удовольствием, — кивает Яша, глядя в светлые глаза парня. Тот смотрит на него тепло, с улыбкой, даже несмотря на недавние беспочвенные, как оказалось, придирки Гуро. Коля прямо так топает на кухню и начинает суетиться. Выкладывает пончики-берлинеры на тарелку, заваривает чай, который больше всего нравится Яше, зелёный, с нотками земляники. Мужчина любуется им, даже не замечая этого. Он же объективен, правда? Николай красив. Стройный, даже тонкий, изящный. Тёмные волосы, голубые глаза, на удивление чистая кожа. Его порывистые движения, его редкие, а оттого ещё более ценные улыбки, его голос и умение рассказать так, что заслушаешься, — всё это притягивало к нему Якова, точно магнитом. Оторваться Гуро не мог, как бы ни пытался. Коля пододвигает ближе к Яше тарелку с пончиками, а сам спрашивает: — Как день рождения? Понравился подарок? — Понравился, — хмыкает Яша, — да нормально посидели, душевно, знаешь, по-семейному. — Так хорошо, что празднования на два дня растянулись? — иронично любопытствует Гоголь. — Нет. Вчера я переваривал свалившуюся на меня информацию, так что нужно было побыть немного в одиночестве, — честно отвечает Гуро. — Понимаю, — Коля смотрит на мужчину внимательно, но больше вопросов не задаёт. Если бы Яков хотел рассказать об этом, он бы рассказал. А молчит — значит не хочет, значит не скажет, так толку-то спрашивать. — Ну, а ты? Разобрался со своими дедлайнами, статьями? Коля мотает головой, мол, да. Говорить не может, рот набит сладкой выпечкой. Яша ухмыляется. — Ну, искренне надеюсь, что ты не только булочками да пирожками питался два дня. Судя по застывшему Коле и его взгляду, — так оно и было. А всё потому что без Яши готовить не хотелось. И есть не особо хотелось, если уж на то пошло. — Коль, а когда ты дома у родителей жил, ты так же питался плохо? — издалека начинает Гуро, желая довести всё до определённой темы. В лоб спрашивать не хочется, но если аккуратно подвести, то может парень и сам расскажет. — Да нет. Лучше, наверное. Там же не я готовил. То мама, то бабушка, иногда Надежда Игнатьевна — это бабушка по отцовской линии. Да в общем, ел домашнюю еду, всё нормально было. Только очень давно. Я последние два года школы провёл в такой, знаешь, закрытой школе-интернате, а потом университет, так что я дома не жил, ну так чтобы долго, лет шесть точно. — Интернат? — удивился Яков, — а зачем? Я думал родители сейчас хотят держать чадо поближе к себе до последнего. — Отец настоял. Сказал, что я слишком привязан к матери, дому. Что мужчине не пристало…сопли разводить и за мамину юбку держаться, — Коля нахмурился. Вспоминать такие вещи Гоголь не любил. Но Якову Коля доверял на подсознательном уровне, так что делился даже больным. — Мне едва исполнилось шестнадцать, когда он умер. Мать запретила отпускать меня на похороны, о чём потом пожалела. Я писал ей от руки, как желаю выброситься с верхнего этажа этого интерната. Гоголь откидывается на стену и смотрит на Якова. Тот внимательно слушает всё, что говорит ему Николай, хотя, право, подвести он хотел совсем к другой теме. Но если парню нужно поделиться, выговориться, то он выслушает. — Знаешь, это была причина, по которой я начал писать. Психолог, там, в интернате, посоветовала мне вести дневник, чтобы, ну, облегчить моё состояние. Я ведь ни с кем не общался и только в дневниках были мои мысли и события, какие-то личные вещи. От описания своей жизни я перешёл к описанию сюжетов, историй и даже целых рассказов. Вообще-то книжка, которую сейчас печатают, ну, Ганц…я написал её в восемнадцать. А потом просто редактировал, переписывал, раз за разом. Но в итоге принёс Сергею Владимировичу, ему понравилось, он решил что она хорошо разбавит всякий романтический шлак на полках книжных магазинов. — Лизе очень нравится твоё произведение, — говорит Яков, улыбаясь, — она находит его необыкновенно интересным и необычным. А Лиза, в отличие от меня, много читает и у неё неплохой вкус, стало быть, ей можно верить. Коля смущённо улыбается, уже думая на куда более приятную тему, но Яков всё же намерен узнать то, ради чего затеял этот разговор. — Коль, я хочу у тебя одну вещь спросить, ещё с самого первого дня нашего знакомства. Вопрос личного характера и если тебе будет неприятно, ты можешь не отвечать, хорошо? Вообще-то, даже если Николай не ответит, Яков был почти уверен, он сможет понять по выражению лица парня каков всё же ответ на вопрос. Гоголь хмыкает. — Я заметил некоторые жесты. Твоё рефлекторное желание защититься, как будто ты…долгое время подвергался насилию. Я хочу спросить: имело ли место рукоприкладство в твоей семье? Взгляд у Николеньки стеклянеет и Яков вмиг жалеет, что спросил, хотя ответ на вопрос становится очевиден. Гоголь молчит и не двигается, почти не дышит. Лицо его, ставшее белее мела после вопроса, таким и остаётся. Коля молчит и Гуро тут же повторяет. — Ты не обязан отвечать, ты же понимаешь?! Гуро хочет прижать парня к себе, долго обнимать и шептать в ухо, что всё прошло и больше никто не посмеет его коснуться. Но как? Он не имеет права так сильно влезать в личное пространство парня и тем более не знает, как он на это может отреагировать. По опыту он знал, что некоторых людей лучше не трогать в такие моменты, а некоторым наоборот нужна ласка. Коля в себя не приходил. Он бездумно, казалось, пялился в стенку пустым взглядом. Руки вцепились в края футболки и сжимали её с такой силой, что даже пальцы побелели. — Коленька, — нежно и тревожно шепчет Яша, глядя на него. — Имело...место, — говорит так безэмоционально и глухо, что Яков едва-едва его слышит. Гуро мог бы надавить. Мог бы продолжить расспрашивать, но сейчас в этом нет никакого смысла. Мужчина чувствует, как Коле больно об этом вспоминать и думать, как он опять пытается забраться в свою скорлупу, из которой следователь так упорно вытаскивал его последние пару недель. Яков не знает, как правильно поступить и что сделать, чтобы было действительно хорошо. Он действует на интуиции и аккуратно беря Колю за подбородок, заставляет посмотреть на себя. — Что бы не происходило раньше, сейчас тебя никто не посмеет тронуть. Мне жаль, что я напомнил о таких вещах, я не хотел делать тебе больно, — искренне говорит мужчина, глядя в светлые глаза напротив. Коля прекрасно понимает, что Яков не специально. Но воспоминания из детства и юности леденят кровь и заставляют сжиматься, испытывая необходимость забиться куда-то далеко, чтобы никто не смог достать. Рациональная часть Коли в этот момент просто отключалась, неведомо как и почему. Гоголь смотрит осознанно только спустя несколько минут молчания, в котором потихоньку растворяется ужас и горечь воспоминаний. Яков всё ещё рядом. Смотрит внимательно и сочувствующе, но не позволяет себе прикосновений. Боится сделать хуже чем есть. Между ними не особо большое расстояние. Коля двигает стул и наклоняется, утыкаясь Якову в плечо, вздыхает, скидывая оцепенение. Яша гладит его по спине, чувствуя лёгкую дрожь, но постепенно и она успокаивается. — Зачем я тебе такой? У меня же с головой не всё в порядке, не говоря уже о куче болезней обычных, — спрашивает Коля, отстраняясь. — А зачем я тебе? Человек, живущий работой. Мы не выбираем тех, кто нам интересен, кто нам…нужен, — отстранённо говорит Яков, последними словами буквально подписывая себе приговор. — Не выбираем, — соглашается Коля и смотрит прямо на Гуро. Его взгляд жжёт. Якову хочется отвести глаза, но он запрещает себе. Что-то хочет сказать парень, глядя на него так задумчиво и тяжело. Яков не может прочитать. Просто не получается. Вслух Николай ничего не говорит, хотя мог бы. Порой он был даже слишком красноречив, особенно когда увлекался темой. Сейчас просто молчал и смотрел. Яков провёл у Коли ещё пару часов. Они просто сидели на диване, совсем близко, и разговаривали. Яша рассказывал о своей жизни: немного о работе, чуть-чуть о друзьях, даже о родителях. Коля рассказал, как он жил в интернате и как учился в университете, как подрабатывал разносчиком пиццы по ночам и как Оксана, единственная девушка, да и вообще, единственный человек с которым Коля общается (помимо самого Якова) просила его подыграть родителям, будто он её парень. Надо сказать, родителей её он тогда впечатлил. Оксана где-то нашла «приличные вещи», одела его, причесала, заставила запомнить имена родителей и факты из биографии. Он читал стихи, был вежлив, спокоен, отвечал на все вопросы родителей и даже немного шутил. Таким образом Оксана получила свободу делать что угодно ещё пару лет и не тревожить родителей своей личной жизнью, которая никак не касалась Гоголя, но была всё же бурной. Сам же Коля, по его словам, к отношениям был вообще не готов. Он, как и все люди, имел определённого рода потребности, но отношения… Его пугала ответственность. Или же сама вероятность того, что он будет «чьим-то», а не своим собственным. Яков смотрел на него с затаённой тоской, думая, что когда был в возрасте Коли, должно быть, думал точно так же. К чему же это привело его? Ему сорок три, а из близких людей только друзья.