«Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» «Мастер и Маргарита», М.А. Булгаков
Мрачный силуэт высокого арийца в безупречной военной форме тенью возвышается в оконной раме второго этажа. Он наблюдает за белокурой женщиной, выходящей из черного налакированного Форда, сжимая в руках свою любимую антикварную курительную трубку. Теперь, когда его пытливый ум полностью сконцентрирован на ее личности, Клаус быстро выхватывал детали, которые раньше легко от него ускользали. Она приехала на такси. Это обстоятельство становится крайне любопытным в свете того, что в ее распоряжении была любая военная техника, любой служебный транспорт с личным водителем. Но она предпочитала транспорт по найму за свои наличные. Не потому ли, что нужен был кто-то, кто за сотню марок забудет твой силуэт, затерявшийся в общем числе посетителей его авто, кто-то неподотчетный Клаусу Ягеру? С этой мыслью штандартенфюрер покидает свой кабинет, спускаясь в карцер. В конце длинного коридора у массивной железной двери камеры Виктора его уже ожидает фрау Майер, не спешащая входить к заключенному без приглашения штандартенфюрера. Пока немец идет по коридору, у него есть время разглядеть ее внимательнее… На ней прекрасно сидит черное шерстяное платье с открытыми плечами, но не выемки ключиц молодой женщины пленяли его, а еще одно занятное наблюдение. Фрау Майер привели по возвращении прямиком сюда. На ее одежде не было ни единого кармана. Ни клатча, ни дамской сумочки в ее распоряжении так же не имелось. Учитывая, что Паулина курила, этот факт приобретал интересное звучание. Судя по журналу отбытия, где расписывался каждый, покидающий стены Аушвица или появляющийся в них, она уехала в одиннадцать утра и вернулась к пяти вечера. Шесть часов без сигарет – едва ли. Клаус как человек, обремененный никотиновой привязанностью, точно знал, что за столько часов эритроциты в ее крови уже бы жалобно заскулили, нуждаясь в хоть одном глотке живительного едкого дыма. Купить их она не могла: в магазинах, у гражданского населения их просто не было. А военные ограничивали свое пребывание в данной местности территорией Аушвица, весьма редко посещая город. Отдельного внимания заслуживают замшевые туфли, которые так же, как все детали ее образа были гипертрофировано идеальными: абсолютно сухие, ни одного следа от липкой грязи, в которой утопала здешняя земля, наводненная дождевой водой. Дождь окроплял землю с раннего утра. Как же фрау умудрилась не запачкать туфли в городе? Может, она вовсе не выходила из машины? В этот момент пытливый ум немца попытался нащупать в памяти лицо шофера, что открывал фрау Майер дверь, но тот был в фуражке, закрывающей глаза при взгляде сверху, что препятствовало воскрешению его образа в памяти в ясных деталях. Зато номер машины Клаус запомнил прекрасно. И эта деталь еще сыграет ему на руку. - Герр Ягер, приятно видеть вас в добром здравии. – произнесла девушка, сопроводив эту формальную реплику прохладной улыбкой, присущей всем женщинам нордического темперамента. - Ваша заслуга, фрау Майер. – с прозрачной вежливостью отвечает немец, предлагая жестом даме войти первой. Если бы не годы войны, уже давно привившие иммунитет к ужасным зрелищам, ее бы передернуло при виде того, во что немцы превратили лицо Виктора. Искореженное, с редкими гнойными волдырями, образовавшимися вследствие отсутствия дезинфекции наносимых увечий. Судя по неестественному положению тела заключенного, кости его туловища тоже были смещены: навскидку переломано не менее трех ребер, есть травма ключицы и левой руки, пальцы которой превращены в месиво, очевидно, той окровавленной дубинкой, которую с удовольствием сейчас сжимал в руке вспотевший от тяжелой «работы» комендант Хёсс. При виде этого душераздирающего зрелища Поля ощутила головокружение и подступающий рвотный позыв, но громкий хлопок входной двери за ее спиной, ознаменовавший начало беседы, дал ей силы, чтобы сдержать нахлынувшее отвращение и тяжесть, - она лишь крепче сжала руку, облаченную в черные кожаные перчатки, заставляя себя нащупать точку опоры и не подавать виду. Пугало не столько зрелище, сколько кристально ясное понимание того, что на его месте должна быть она. - Красавец, да? – с удовольствием вопрошает комендант Хёсс, демонстрируя штандартенфюреру, Хайну Тилике и фрау Майер результат своего ночного творчества. - Я бы предпочел, чтобы вместо визуальных эффектов Вас увлекала продуктивность Ваших экспериментов. А результатов, комендант Хёсс, не наблюдается. - абсолютно хладнокровно отчеканил Клаус, на которого данное зрелище, по всей видимости, не производило никакого эффекта в отличие, скажем, от поморщившегося герра Тилике. - Оставьте нас. – от холода в голосе герра Ягера у мертвеца бы пробежался мороз по коже. Это только начало затеянной им буффонады. Самое интересное для Паулины начинается, когда комендант Хёсс с плохо скрываемым неудовольствием выходит из помещения, громко хлопнув дверью. - Твое упрямство мне знакомо. Ивушкин был таким же… - начинает герр Ягер и наблюдает периферийным зрением за Паулиной, которая абсолютно бесстрастно переводит его слова. - Но кое-что здесь не складывается… - протягивает Клаус, разводя руками, и голос фрау Майер вторит ему. Во время этих коротких реплик слышна вся интонационная разница между их голосами – он говорит отрывисто, резко, ее голос звучит намного мягче. - Ведь именно ты сообщил нашему командованию, что русские ждут нас в Нефедовке. Тогда вместо запланированных трех танков туда была направлена вся танковая рота. И не зря, как оказалось. К чему же теперь вот эта героическая бравада с неподчинением? – Клаус касается взглядом Полины. Ее мастерство служит ей верой и правдой, защищая от посягательств его внимательных глаз. Она переводит – и только. Никакой эмоциональной включенности в изреченное, несмотря на то, что открывшиеся обстоятельства проливали свет на судьбу крайне небезразличного ей человека, ее отца, который вообще мог не попасть в плен к немцам, если бы не это досадное обстоятельство. - Но бравада ли? – риторически вопрошает Клаус, снова обращая взгляд к заключенному. - Молчит либо тот, кто предан Родине до последнего вздоха, либо тот, кому рассказывать просто нечего. – справедливо отмечает немец. И снова острое лезвие его взгляда возвращается к ее лицу. То, что свершалось сейчас в стенах комнаты, едва ли можно было назвать перекрестным допросом… Виктора Клаус, в сущности, ни о чем не вопрошал, - тот уже ясно дал понять, что предпочитает смерть, диалогу с немцами. Паулина, ради которой был затеян весь спектакль, безмолвствовала: ничто не выдавало ее – ни острые скулы, ни хрустальные глаза, ни руки, ни нотки в безупречном голосе. Она как назло нигде не ошибалась. - Я зарекся не сотрудничать с немцами. Ваш офицер обещал сохранить жизнь моей жене и дочери. Немцы не держат слова. – вторит голосу Виктора голос Полины. Она поднимает глаза на заключенного. Доктор обращается, словно к ней, а не к немцу, решающему его судьбу. Он бы больше всего на свете сейчас хотел просить ее прощения, но видимо, судьба предлагает ему умереть непрощенным. А впрочем, она его не осуждала ни единой секунды. Полина слишком хорошо знала, что такое военное время: когда каждый день приходится жертвовать тем, что тебе дорого, выплачивая кровавую дань за свою жизнь. Она не знает, как сама бы поступила на месте доктора, нашла ли бы в себе силы сказать «нет» искушающему дьяволу. Возможно, даже к счастью для нее, Николай Ивушкин пал от руки Клауса Ягера задолго до ее появления в лагере – едва ли она смогла бы сохранить свою бесстрастность, будь сейчас на месте приговоренного ее собственный отец, едва ли бы не попробовала организовать ему побег или того хуже – не решилась на сделку с Клаусом Ягером. - Не все немцы таковы. – парирует Клаус. - Можно подумать, Вы бы сдержали обещание? – Полина переводит вопрос доктора, и почему-то на мгновение у нее создается впечатление, что эта беседа уже давно превратилась в диалог, а не в допрос. - Я бы Вам такого обещания не дал. Оно заведомо невыполнимо. – отчеканивает штандартенфюрер, который увидел достаточно, чтобы понять, что если эта женщина и шпионка, то мастерство ее превосходит все ожидания. Ее ум управляет ее сердцем. Жалость, на которую он легко подцепил ее отца, была ей чужеродна. - Последнее слово? – вопрошает Клаус, доставая пистолет из кобуры. - Прости меня, если сможешь… - сиплым голосом произносит измотанный мужчина, поднимая глаза. Поля знает, что эта фраза адресована ей. Она замирает в безмолвии, не планируя переводить эту реплику, – девушка, видимо, сочла, что предсмертная реплика приговоренного будет неинтересна штандартенфюреру. И это действительно было так - он бы даже не обратил на нее внимание. Но тот факт, что Полина воздержалась от ее перевода, - вот, что стало объектом его внимания. Он обращает свой взгляд к ней, явно давая понять, что ждет. Интуиция Клауса не подвела. С этого места скучный допрос приобретает интересное звучание. - Verdammt dich (Будь ты проклят). - произносит девушка, глядя в глаза штандартенфюреру. На его губах расцветает ядовитая ухмылка. Немец знает, как звучит по-русски эта фраза, он часто слышал ее за свою жизнь. Она солгала. Данное обстоятельство подогревает только поутихнувший интерес немца. Надо же, она не побоялась солгать ему в лицо даже в столь накаленной атмосфере... Но главный вопрос – что эта красивая, смелая женщина так отчаянно хотела от него спрятать? Даже имея полное право ей сейчас его задать, Клаус предпочитает не торопиться. Хайн Тилике отцепил заключенного от оков и поставил его на слабых ногах к стенке – именно так полагается проводить расстрельные казни. Клаусу не в первой выступать последней инстанцией жизни для заключенных, но сейчас ему в голову приходит идея куда более увлекательная. - Я читал в Вашем досье, что Вы можете попасть в сердце с шести метров, фрау Майер. - он смотрит на нее испытующе, ожидая, что начавшая уже переводить эту фразу девушка поймет, что эта фраза вовсе не для ушей заключенного. А для нее. На первых же двух словах она осекается, замолкая… Девушка резко поднимает на офицера глаза. Тилике тоже непонимающе смотрит на Клауса – в чем необходимость привлекать переводчицу к грязной работе? - Случалось. Но сейчас моя травма даст осечку выстрела. – он словно игнорирует ее слова, отсчитывая шагами шесть метров и резко останавливаясь в нужной точке. Клаус Ягер протягивает ей свой пистолет. Девушка занимает предложенную ей позицию, принимая оружие из рук офицера, смиряющего ее своим леденящим взглядом, самым пугающим в котором был затаившийся блеск нездорового интереса. Что-то внутри нее точно знает, что он привлекает ее не забавы ради, а чтобы омыть ее руки в крови. - Не даст. – неожиданно произносит Клаус, когда она уже взводит курок и начинает целиться. Штандертерфюрер подходит к ней сзади и покрывает ее ладонь, сжимающую пистолет, своей. Какая досада - он не может ощутить ее пульса из-за кожаных перчаток фрау Майер. Чертовски умная женщина! Стоило ему один раз указать ей на уязвимость ее открытых запястий во время их шахматной партии, как она воздвигла вокруг себя защиту. Целясь, девушка чувствует, как страх заползает ей россыпью мурашек под блузку, когда она ощущает его опаляющее дыхание на своей шее. Голубая жилка на ее напряженной шее взволнованно подрагивает, отсчитывая каждый удар ее сердца. Немец скользит глазами по мягкому изгибу ее красивой шеи, удовлетворяя свой интерес о степени ее волнения посредством оставшимся незащищенным от его глаз индикатора пульса. Значит, сердце у нее все-таки есть. И сейчас оно спешит. Только вот еще не ведает, что прямо к нему в руки. Когда она резко спускает курок, боль в руке натягивает нервы как ниточки. Руку действительно хотело повести от болезненной отдачи оружия чуть влево. Но ладонь Клауса стальными тисками сжимает ее, не допуская смены траектории пули. Хайн ощупывает пульс Виктора и удовлетворенно кивает головой. Один выстрел – точно в сердце. - Прекрасно стреляете. – с весьма двусмысленной улыбкой замечает Клаус, которому определенно понравилось то, что он сейчас видел. И речь совсем не о выстреле, а жилке на ее светлой коже, источающей все тот же мягкий флер аромата корицы и мускатного ореха, который пленил его внимание еще до знакомства с немкой. - Только с Вашей помощью. - отвечает любезностью девушка, возвращая офицеру его оружие. Она удаляется из помещения, быть может, несколько поспешнее, чем обычно. У них теперь было кое-что общее - одно преступление на двоих. Оба с одинаковой ясность понимали, что сейчас умрет невиновный, но оба - каждый по своей причине - этому не воспрепятствовали.***
Следующие три дня Клаус продолжал складывать разрозненные пазлы в единую мозаику. Он установил слежку за машиной, на которой фрау Майер иногда выезжала в город, - оказалось, что это всегда одна и та же машина. Но что еще интереснее - автомобиль движется до определенной точки на дороге и разворачивается назад. Она никуда не едет. Значит, эти поездки для встреч с шофером. Далее была установлена личность шофера, его жилище незамедлительно подверглось обыску… Юноша заметил слежку, и это дало ему фору во времени, но недостаточную, чтобы скрыть все следы. Он успел сжечь лишь часть бумаг и направить через соседского мальчика-почтальона письмо с предупреждением Полине, что являлось крайне рискованным шагом, но иной возможности ее уведомить об опасности просто не было. В ходе обыска в маленькой съемной комнатушке был обнаружен прибор для передачи сообщений и некоторые ценные документы и письма, что стало весомым поводом для направления его в карцер Аушвица для крайне увлекательного уикенда. Этот гость был доставлен ранним утром в надежных условиях полной секретности и заперт в камере без окна на самом нижнем этаже, охраняемом лучше, чем Бундестаг. Клаус, узнавший утром об успехе операции, с полным удовлетворением взирал во двор лагеря через свое окно, прокручивая в голове событийность нескольких минувших дней. Ему на глаза попался фрагмент оживленного спора арийского мальчика Ганса, местного почтальона для офицерских писем личного назначения, без грифа секретности, и одного из охранников. Мальчик объяснял офицеру, что ему нужна фрау Майер, а тот объяснял, что далее пропускного пункта в Аушвиц никого из гражданских впустить не уполномочен. Клаус подал рукой из окна офицеру повелительный жест, мол "приведи его". - Что случилось? – когда офицер ввел белокурого мальчика лет двенадцати в кабинет герра Ягер, Клаус сидел в своем кресле, придвинувшись к письменному столу. - Штандартенфюрер Ягер, этот малец говорит, что ему нужно передать письмо лично в руки. А я объясняю, что на территорию лагеря гражданскому населению не положено. - быстро, ясно, с армейской неуклюжестью, присущей представителям низших чинов, пояснил офицер. - Кто адресат? - герр Ягер явно дал понять, что обращает свой вопрос к мальчику. - Фрау Паулина Майер. – честно как на духу отвечает мальчик, не на шутку испугавшийся офицера с военным званием столь высокого ранга. Такие погоны до сего дня Ганс встречал только в книгах, посвященных истории Рейха. Вживую носителей таких чинов ему видеть не случалось – мама умрет от гордости, когда узнает, с кем он сегодня разговаривал. Если он не умрет раньше. Клаус, услышав это имя, с удовлетворенной ухмылкой протягивает руку мальчику. Ребенок, которому добрый Герр в черной широкополой шляпе дал 10 марок за столь ответственное поручение, с недоверием смотрит на офицера - мальчик ответственно подходил к делу и был озабочен тем, чтобы письмо дошло до адресата. Все-таки господин в шляпе был очень взволнован. Стало быть, дело важное. Но письмо Ганс отдает Клаусу без пререканий. - Не волнуйся. Фрау Майер его получит. – заверяет мальчика Клаус. Стоит за дверью исчезнуть отвлекшим его от размышлений визитерам, как Клаус берется внимательно разглядывать конверт. Формат конверта не типовой. Он явно не с немецкой почты. И бумага несколько иная на ощупь. Клаус хорошо помнит, где последний раз видел подобного рода канцелярию, - сегодня ночью при обыске в доме таинственного шофера фрау Майер. Но даже это пикантное обстоятельство не служит достаточным побуждением, чтобы вскрывать ее личные письма. Она прочтет это письмо ему сама.***
От тяжелых шагов штандартенфюрера Ягера хлипкая железная винтовая лестница, ведущая на крышу одной из смотровых башен лагеря, жалобно вздрагивала, эхом вибрируя своим лязгом. Он знал, где ее искать. Она часто бывала там вечерами. Проходясь по мощеным гравием дорожкам лагеря, он ни раз замечал ее силуэт там наверху, силуэт женщины, взгляд которой растворялся в лесном пейзаже, открывающемся с высоты. Она была слишком красивой, чрезмерно изящной для уродства этого места птицей, заточенной за забором с колючей проволокой. И если раньше в ее тяге смотреть за горизонт он усматривал знакомую всякому, кто по долгу службы покинул родные места, тоску по дому, то теперь он знал точно – это была тоска по свободе. Лязг двери заставляет фрау Майер вздрогнуть. Не с робким сиюминутным проблеском страха, как пойманную за кражей полусгнившего картофеля в лагерной столовой еврейскую девочку, а с легким трепетом, присущим потревоженной прикосновением водной глади. Клаус Ягер никогда не поднимался на крышу. Если у него и была душа, то все, что ее тревожило, оставалось с ним в четырех стенах его комнаты, будучи растворенным в табачном дыму и витающей в воздухе музыке Вагнера, так часто сочащейся из-под иглы патефона в его кабинете. Стало быть, он пришел к ней – она это не столько знала, сколько чувствовала. Но доселе безупречное чутье, сигнализирующее об опасности, сейчас было так убаюкано вечерней прохладой, что никакой тревоги этот ночной визит у нее не вызвал. Он – штандартенфюрер. Он мог зайти здесь в любую комнату. Взять любую женщину. Убить любого человека. Он не просто не любил слово «нет» - его для него не существовало. Поэтому нет ничего удивительного, что во втором часу ночи ему неожиданно понадобилась одна из его подчиненных. - И Вам не спится, герр Ягер? – произнесла девушка, не оборачиваясь. В ее голосе не было ни сарказма, ни раздражения. Она была спокойна и безмятежна как мраморная статуя, замершая в своем незыблемом спокойствии несколько веков назад. Паулина физически ощутила, как по ее позвоночнику сейчас скользит вверх его взгляд, как он впутывается ей в волосы и упирается в затылок. Но именно сегодня предчувствие ее подводило – она не подозревала, что этот человек сейчас где-то в кулуарах своего сознания уже разрешает ее судьбу. Она все еще жила в ускользающей иллюзии защищенности. - Мне не дает покоя одна женщина... – он весьма двусмысленно и совершенно не дружелюбно улыбается, глядя ей в спину, но она этого видеть не может. - Ей повезло быть объектом Вашего интереса. – она обладала удивительной способностью услаждать мужское эго. И анализируя то, почему его пытливый ум не поймал ее раньше, он допускал, что причиной тому служили ее изящные манипуляции с этими ювелирными ответами, которые хотел бы услышать любой мужчина. Клаус, конечно, в отличие от любого мужчины понимал, что это лишь вуаль, призванная скрыть подлинные мысли, но это не умаляло ее мастерства тонизирующе воздействовать на сильных мира сего. - Она бы с Вами не согласилась. – ухмылка скользнула по его лицу. Она прекрасно понимает, что субъекта повествования не существует: это фикция, за которой стоит другой человек. Девушка делает глубокий вдох, старательно подавляя всколыхнувшееся на дне души предчувствие. За ее спиной раздается слабый металлический звук трения звеньев цепочки, очевидно, претендующий на ее внимание. Фрау Майер оборачивается через плечо. В его руках слабо поблескивает серебряный медальон, который бы при любых других обстоятельствах не заслуживал внимания, если бы не... Она узнала его. С первых секунд зрительного контакта Полина вспомнила этот образок - его сделал отец себе на память, предвкушая долгую разлуку с дочерью, которая первый раз надолго уезжала из родного дома, на учебу в Брест. Ее сердце упало, забыв, что ему нужно биться о стенки грудной клетки для продолжения общей жизнедеятельности. Глаза, серые как небо Аушвица, скользят от роковой серебряной безделушки к лицу штандартенфюрера – она словно обжигается о его удовлетворенный взгляд, с наслаждением выпивающий с ее лица каждую микроэмоцию. Он делает шаг вперед, она инстинктивно отступает. Клаус останавливается, смакуя момент и рассчитывая взглядом, сколько еще шагов ей останется сделать, прежде, чем ее свобода будет ограничена железными перилами крыши. По мере приближения, вынуждающего фрау Майер к отступлению, Клаус делает хлопок руками, облаченными в безупречную черную кожу перчаток. Затем еще один. Затем хлопки его начинают ритмично повторяться, имитируя стук сердца. Он зловеще улыбается. Она прекрасно понимает метафору. - А дальше… куда? — хрипло говорит немец, делая свой последний шаг и заставляя женщину вжаться спиной в железное ограждение. Его ладони резким властным движением обхватывают перила по обе стороны от нее. Теперь она в капкане. Позади неё — пропасть, а впереди — Клаус Ягер. И кто знает, что хуже. - Я дал обещание одному юному почтальону - передать Вам письмо. В нагрудном кармане кителя. Достаньте сами. Вам ведь не впервой исследовать карманы моей формы, верно? – усмехается Клаус, предвкушая небезызящное разоблачение, которое стоило ему стольких жертв, времени и терпения. Она могла бы попробовать возражать, но точно знала, что Клаус не пришел бы к ней с голословными гипотезами. Если он пришел – у него были доказательства. Паулина выполняет указание штандартенфюрера, аккуратно опуская ладонь в карман его формы. Клаус внимательно наблюдает за манипуляцией ее пальцев, наслаждаясь зрелищем: она сама достает доказательства против себя. В руках ее оказывается нераспечатанное письмо ее связного. - Оно не вскрыто... – то ли вопросительно, то ли с легким флером удивления замечает Полина, простраивая логическую цепочку, которую пришлось проделать ему, чтобы прийти к умозаключению о ее виновности, и не понимая, как это было возможно в отсутствии знания текста письма. - Меня интересовал только отправитель. - честно признается Клаус, наблюдая за ней. Бумага. Ну конечно, связной, видимо, впопыхах сжег вначале все ключевые свидетельства и потом за неимением времени наспех составил это письмо на одном из разметавшихся по столу клочков бумаги, не обратив внимание, что она не немецкого производства. - Если Вы прочтете это письмо, не прибегнув к искажению перевода, как сделали это в ходе допроса, наш диалог имеет шансы на продолжение. - изяществу ультиматумов герра Ягера мог бы позавидовать даже фюрер. Полина опускает взгляд, быстро скользя по строчкам записки. Секундная заминка с неизбежностью приводит ее к выводу, что в ее нынешнем положении она совершенна безвластна в том, что касается попыток слукавить. Слишком очевидно Клаус обозначил всю обреченность ее положения. - «Уже вторые сутки немецкие солдаты присматривают за моим домом. Отрицайте любые контакты со мной. Не пытайтесь выходить на связь в ближайшее время - если все уладится, я сам найду Вас. Если нет, мне нечего Вам предложить, кроме как ждать, пока русские дойдут до Аушвица. Из наших здесь никого не осталось. Вы - одна, Полина. Но победа уже близко...» - пока глаза ее скользим по строкам, Клаус внимательно наблюдал за алыми губами, изрекающими перевод письма. Она протягивает бумагу Клаусу, ожидая по всей видимости его вердикта о текстовом соответствии. Впрочем, у него сомнений итак не возникло - она бы просто не дерзнула сейчас рисковать своим и без того плачевным положением. - Выходит, Вы прекрасно знали, что казните невиновного? – спрашивает он без тени сентиментальности в голосе. Диалог продолжился - стало быть, ее перевод удовлетворил штандартенфюрера. - Как и Вы. - она обезоруживала его своей правотой. В сущности, они были в идентичном положении. Две крайности одной сущности. - Серебряный медальон с моей фотографией неизвестного происхождения против подписи Гиммлера, одобрившего мое досье для приема на службу? Этого не мало? Будем справедливы, Ваша репутация пострадала за последнее время. Моя – была безупречна. – она смотрела на него прямо, смело, без тени страха. Но он был достаточно искушен в вопросах человеческой психики, дабы распознать блеф в ее красивом голосе, тонкие нотки неуверенности в котором придавали какой-то особенный трепет звучанию. - Мне нравится Ваша дерзость. Особенно в сочетании с дрожью в голосе. – Клаус снимает свои кожаные перчатки. - Если я проведу с вами ночь… - он делает паузу, смакуя всю двусмысленность собственной фразы в купе с осознанием, что оба смысла находятся в его безраздельном ведении. -… В карцере, с комплектом инструментов для сговорчивости, Вы сознаетесь мне во всех грехах. Даже в тех, которые не совершали. Возразите? – спрашивает Клаус, смотря ей в глаза. Он не касался ее даже пальцем, но так живописно было ощущение, словно его руки уже давно оказались не просто под тканью ее тонкой блузки, но под самой кожей. - Чему же я обязана тем, что я еще не там, штандартенфюрер? – она ловко перехватывала направление диалога и понимая, что ей нечего ответить, бралась за другой, более сильный аргумент. Но и Клаус не торопился делиться с ней своими умозаключениями. - Скажете мне: «Остановись. Пожалуйста, остановись»? – он чуть склоняет голову набок, разглядывая все оттенки эмоций на ее беззащитном, лишенном привычной маски лице. Его лицо слишком близко: она чувствует, как его дыхание касается ее щеки, как выдыхаемый им теплый воздух проникает в ее легкие. Он может позволить себе сокращать дистанцию или увеличивать ее – ей ничего с этим не сделать. - Никогда. – она смотрит на него, гордо вздернув подбородок, с ответной тенью хоть и отчаянной, но усмешки. Он был полностью удовлетворен ее ответом - Клауса забавляло ее сопротивление. В самом деле, она бы ему еще не то сказала, осуществи он все-таки свою угрозу. В карцере все становятся куда более сговорчивыми. И тот факт, что он не прибег к этому способу, означал только одно - он преследовал не эту цель. Мужская рука скользнула по локтю женщины, предплечью и достигла самого запястья, а потом и пальцев. Ладонь Паулины очень скоро попала в плен, теперь никакие перчатки не смогут её защитить. Штандартенфюрер резким, грубым движением потянул ее на себя, развернул к пропасти лицом и прижал к перилам так плотно, что лопатками теперь она ощущала рельеф его торса. От неё пахло сигаретным дымом, а он был сейчас совсем не прочь покурить. Разверзнувшаяся перед ней тридцатиметровая пропасть заставила все внутри моментально сжаться, поддавшись инстинктивному страху падения, пробуждающему естественную реакцию – податься назад. Это лишь более сближает ее с препятствующим отстранению и падению одновременно Клаусом Ягером, которому все более импонировал градус встречи, которая пока развивалась в соответствии со всей запланированной им сюжетной событийностью. Она ощущает острый недостаток кислорода от перехватившего дыхание страха перед внезапно возникнувшей пропастью у ее ног. Сумасшедше колотящееся в реберной клетке сердце разгоняет загустевшую кровь. Никогда в своей жизни она еще не была так близка к краю. - Я сохраню Вашу жизнь, но она Вам больше не принадлежит. Мой трофей. – последняя фраза была не то отдельно брошенной репликой, не то непосредственным обращением. Он чуть ослабляет давление - Паулина мгновенно это ощущает по резкой боли, полоснувшей тело мгновенным приливом крови там, куда до этого жадно впивались жесткие железные перила. Помутнение сознания рассеивается. Только теперь она истинно понимает смысл его изречения. Холодные пальцы настойчивого в своих желаниях немца медленно и невесомо скользят по ее бедру вверх, поддевая край кожаной юбки. - Вас переполняет отвращение от мысли, что придётся поступиться гордостью и покорно ублажать немецкого полковника... - его голос звучит у самой мочки ее уха. Ей страшно хочется сейчас поддаться инстинкту жертвы, окольцованной питоном, - попытаться дернуться, вырваться из его хватки, каким бы бессмысленным не был этот порыв. Но многолетний опыт подсказывает, что лишние телодвижения только раззадоривают аппетит, не принося никакой пользы, кроме легкого флера внутреннего удовлетворения собственной попыткой высказать свое "нет", которое, разумеется, останется не услышанным Клаусом Ягером. Потому как для него этого слова не существовало, в принципе. - Вы отняли столько моего времени, принесли мне столько проблем, что будь симпатичное личико - единственным Вашим достоинством, я бы без колебаний вручил Вас коменданту Хёссу для утех. И уже завтра Вы бы не были так привлекательны. Однако есть у Вас кое-что способное окупить Ваш долг передо мной - интеллект. Я найду Вашим способностям надлежащее применение. - вторгнувшиеся в ее личное пространство пальцы Клауса доходят лишь до кромки ее чулок, не поднимаясь выше. Он убирает сложенный вчетверо листок с письмом за нее. Немец возвращает ей явное свидетельство ее виновности, подтверждая свое намерение сохранить ее жизнь. Пока что. Офицер резко отступает назад, полностью сняв напряженность ситуации. Он вовсе не собирается пользоваться своим статусом хозяина положения для удовлетворения сексуальных прихотей, как поступило бы большинство офицеров на его месте. Штандартенфюрер Ягер был избалован женским вниманием и не испытывал необходимости в насилии над жертвой в качестве акта удовлетворения своего эго. Клаус дорого ценит свое время. И явно оно не соотносится с несколькими ночами приятной разрядки посредством доминирования над заведомо не способной оказать сопротивления женщиной. У Полины есть незаурядный интеллект, коим здесь обременены немногие, - вот это уже достойный ценник для его затрат. У штандартенфюрера на эту женщину были свои амбициозные планы. Он хочет проделать с ней то, что не получилось с ее отцом, - провести эксперимент с превращением врага в полезного союзника. Как герр Ягер уже убедился, с Ивушкиными возможно сотрудничать, только когда они в зависимом положении. - И Вы не побоитесь держать меня близ себя? - она смотрит на него вполоборота. - Я предусмотрительно отрезал Вам пути к отступлению: русские думают, что это Вы сдали своего связного. Предательница. Если русские дойдут до Аушвица, Вас расстреляют, будьте уверены. - Клаус был так доброжелателен, почти любезен. Он даже подал ей руку, чтобы помочь спуститься с небольшого бетонного выступа. Какой же он невыносимо прагматичный! Есть в мире хоть что-нибудь, что его пытливый ум мог не учесть? Он обставил все так, чтобы все, что у нее оставалось, - это любезно предложенное плечо штандартенфюрера, который предлагал ей место за своей спиной и свое покровительство. Она могла бы бунтовать, вырываться, царапаться, но он бы все равно взял, что хотел. Клаус Ягер всегда берет, что хочет. Если бы она попробовала сказать "нет", он бы согнал завтра к стенке сотню заключенных и десять офицеров с автоматами, и любезно повторил свой вопрос. Только ответ ее бы уже изменился. - Добро пожаловать на борт тонущего корабля, Полина Ивушкина! Если Рейх падет, Вы пойдете ко дну с ним. – справедливо замечает он, отпуская из рук ладонь женщины. - С Вами, капитан, хоть к чертям в Ад. – ему нравится ее непокорная покорность. Она одновременно и воздерживается от открытых актов сопротивления, и вступает в открытую конфронтацию, в данном случае вполне откровенно желая ему скорой смерти. Так трогательно. - Вот и договорились. В любой момент я могу сменить Вашу одежду на тюремную робу. Но если Вы будете умницей, этот момент может не наступить… – он резким движением открывает дверь, предлагая ей пройти вперед. В нем удивительным образом совмещаются дивные манеры и абсолютная хладнокровность, задатки благородства и жестокость. Разумеется, ее новый статус в его глазах будет предполагать ряд жестких ограничений, которые ей будут озвучены позже. Запрещено выходить за территорию лагеря без его личного разрешения. Запрещено общаться с представителями офицерского состава без необходимости. Запрещена любая корреспонденция, включая личные письма. Лгать тоже запрещено. Любая попытка его обмануть или сбежать - расстрел. В общем, открывшиеся перспективы крайне увлекательной жизни в клетке Клауса Ягера практически ничем не отличались от перспектив любого из узников концлагеря. За одним лишь исключением - о ее истинном положении знал только штандартенфюрер Ягер.