***
Он не успевает понять, когда оказывается утянутым в темноту дворцового коридора, туда, где их никто не заметит, потому что лишь помнит, как его с силой, слегка грубовато прижимают к стене, а обжигающе горячие губы альфы касаются его собственных, жадно и пылко сминая. Аромат дождя забирается глубоко в лёгкие, и Чимин цепляется за чужие широкие плечи, тихо постанывая прямо в поцелуй, когда Юнги кусается и лижет его пухлые губы с тихим, утробным рычанием, от которого у омеги внутри всё напрягается и просит подчиниться. И он подчиняется: двигает губами навстречу, первым проникает в альфий рот языком, потому что сам нуждается в этом не меньше. Руки Юнги обхватывают его талию, и Чимин задыхается от того, как долго хотел и ждал этого. За окнами уже наступают обнимающие дворец сумерки, а месяц лишь только-только восходит над кронами ещё голых деревьев, когда Чимин жмурится от того, с какой страстью альфа спускается поцелуями к его шее, вжимаясь в кожу своими губами к метке и вдыхая их уже давно благодаря ней смешанные ароматы. Он урчит и оставляет на обнимающем его за шею и тихонько скулящим от желания получить больше Чимине множество поцелуев, вновь и вновь возвращаясь к пухлым губам. Омега тянется навстречу и целует, а ладони альфы спускаются на его бёдра, прижимая к себе так, что придворный своим телом ощущает, что Юнги уже возбуждён. Это всё кажется сумасшествием. Они не должны делать что-то подобное здесь, даже в тёмном, не освещённом факелами за ненадобностью коридоре, но желание и потребность друг в друге берут выше осторожности, и даже Чимин, который, в отличие от Юнги, всегда бывшего нетерпеливым, отличается тем, что редко поступает на поводу у чувств, поддаётся. Он никогда не может противостоять альфе, и так было с самого начала, когда тот украл его первый поцелуй после нескольких же танцев ещё около года назад. Желание ощутить на себе силу своего альфы, его прикосновения, губы, тяжёлое, сбитое дыхание, желание ощутить его разгорячённое, желающее его одного тело, выше обдуманности и здравомыслия. — Я так скучаю по тебе, — Юнги отрывается от его губ и заглядывает в светлые глаза, трётся о его щёку носом, вдыхая травяной аромат, и он не даёт сказать Чимину ни единого слова, снова накрывая его губы своими в жарком, чувственном поцелуе. — Ты вкусный, Чимин-и, такой вкусный, — рычит альфа, снова и снова целуя опьянённого жаром и окутывающим его смешавшимся ароматом омегу. — Я буду ждать тебя сегодня ночью, — шепчет Юнги, удерживая придворного на месте — его ноги уже не держат тело, и он цепляется за альфу изо всех сил. Ему хочется, нестерпимо хочется, чтобы Юнги прямо сейчас был везде: вокруг него вместе со своими горячими прикосновениями пальцев и губ, внутри него. — Хочу сейчас, — хнычет омега, пока трётся о бедро альфы между собственных ног. Он тяжело дышит в губы Юнги, и они почти прикасаются друг к другу снова, пока Чимин, нуждающийся, продолжает тереться — всё его нутро взывает к альфе, и он знает, что Юнги хочет его так же сильно, когда чужие глаза темнеют окончательно, и он целует его снова, слегка двигая бедром, от чего Чимин сжимает чужую рубашку в пальцах ещё сильнее. — Нужно подождать, Чимин-и, — Юнги лижет его шею, а Чимин снова задыхается от того, с какой силой его накрывает желание отдаться альфе здесь и сейчас. Он прикрывает глаза и откидывает голову, а альфа не отрывается, и по всему его телу проходится ток, когда он еле ощутимо прикусывает горящую, взывающую к нему метку. — Ещё несколько часов, — Чимин кладёт ладони на его щёки, поднимает и тянется за поцелуем, вжимаясь в чужие губы. К чёрту все слова. Даже если им придётся подождать ещё несколько часов, сейчас, в оставшиеся минуты, они могут позволить себе насладиться близостью друг друга, и Чимин не посмеет тратить это время на разговоры — они оба слишком долго нуждались в этом, но не шли на поводу у инстинктов, чтобы позволять себе такую роскошь, как разговоры. И они снова целуются в темноте коридора, а Чимин ощущает, как его собственное тело разгорается, а в паху становится тяжело, когда он дрожит из-за пробравшихся под его блузку обнимающих его ладоней альфы на спине и вжимается в него, зарываясь пальцами в волосы, сильнее.***
Чимин тяжело выдыхает в губы Юнги, когда усаживается на его бёдра, расставляя свои по обе стороны от его и нетерпеливо потираясь ягодицами и сгорая от соприкосновения кожи к коже. Вокруг них темнота, а ночь уже давно перевалила за полночь, поэтому всё происходящее ощущается ещё острее, так, словно они одни в одном огромном, пустующем дворце, словно существуют лишь друг для друга в эту секунду. Чимин в одной лишь ночной сорочке, не скрывающей все изгибы омежьего тела, а альфа в одной ночной рубахе — его спальные штаны уже давно откинуты на пол, и Юнги уже пробирается руками под тонкую ткань, не скрывающую пышное омежье тело, чтобы легко, почти невесомо огладить его тонкую талию, а после положить руки на мягкие, сочные ягодицы и сжать, в нетерпении прорычав в губы склонившегося к нему, тяжело дышащего и закрывающего глаза Чимина. Желание опаляет, и даже лёгкий, свежий, апрельский ветерок, пробирающийся сквозь открытое окно в отведённую альфе комнату, куда Чимин впервые за месяц, не сдержавшись, пробрался этим вечером, не остужает пыла, и уже в следующее мгновение альфа накрывает пухлые, мягкие омежьи губы своими и кусает их, в нетерпении сжимая омежье тело в руках. Чимин ощущает, как всё внутри пылает, когда язык альфы пробирается всё глубже, и полностью расслабляется, покорно поддаваясь Юнги и любым его желаниям, чем он пользуется: бесстыдно оглаживает распалённое, разгорячённое тело, прикасается к самым интимным местам, спускается обжигающими поцелуями по скулам Чимина к его шее и кусает, оставляя метки, пока сам омега, хныча, трётся об альфий возбуждённый член, упирающийся ему меж ягодиц, чем распаляет мужчину ещё сильнее, заставляя его сдавленно рычать от накрывающего волнами желания. Альфа спускается поцелуями к груди омеги и сквозь ткань кусает его возбуждённый сосок, а Чимин выгибается и впервые тихо стонет от накрывающего удовольствия, которое пульсирует во всём теле толчками жара. Омега обнимает жениха за шею и зарывается пальцами в его волосы, слегка оттягивая, когда язык альфы ласкает его грудь сквозь ткань, а возбуждённое тело дрожит от переизбытка ощущений, которые Чимин испытывает впервые. До сих пор желание ещё ни разу не накрывало его с такой силой, до сих пор он не ощущал потребности касаться своего альфы настолько, чтобы на кончиках пальцев всё взрывалось от того, как хочется, до сих пор они с Юнги обходились более невинными ласками, но сегодня всё иначе. Сегодня хочется пересечь невидимую черту, полностью отдаться во власть желания, ощущая лишь бесконечные поцелуй и ласку. В теле Чимина одновременно собирается так много ощущений, что он почти задыхается, а его член пульсирует и подрагивает, из-за чего он часто подается бёдрами вперёд. Они оба слишком голодны, слишком хотят друг друга, устав ожидать свадьбы, которая назначена через полтора месяца. Чимин, обыкновенно проводивший ночи в объятиях альфы с нежными поцелуями, уже месяц его не посещал — до свадьбы нельзя, и было бы большим риском испытывать удачу, так как если бы о ночных визитах Чимина узнали, следствием могли стать ненужные накануне празднества слухи. Однако было слишком сложно сдержаться, слишком сложно вытерпеть, видя друг друга, но не имея возможности показать любовь, не имея возможности прикоснуться, дать знать, что любовь по-прежнему пылает в их сердцах, и, в конце концов, альфа сам выхватил омегу и увёл его туда, где не было лишних глаз, где впервые за всё время они остались наедине, где впервые за месяц они наконец-то прикоснулись к желанным губам друг друга, обменялись лаской и, опьянённые, договорились о ночной встрече. Сказывалось кроме всего прочего и то, что свадьбу с зимы решили отложить до весны, и терпения у Чимина с Юнги после последней течки омеги, когда альфа, не имевший возможности коснуться того, что по праву принадлежит ему, рычал на каждого, а Чимин сходил с ума от того, что Юнги так близко, но так далеко, оставалось всё меньше. — Юнги, — омега выдыхает в губы альфы, когда его сильные руки оглаживают ещё чужое, но уже давно ставшее родным тело — свадьба лишь через полтора месяца, и им запрещено касаться друг друга так, но пелена желания затмевает все правила, хочется нарушить их, быть ближе друг к другу, чувствовать друг друга всем телом. Запретное становится таким близким, что прикоснуться, попробовать что-то, что ещё нельзя, но совсем скоро будет можно, хочется безумно. Безумно хочется касаться, целовать, дарить ласку, удовольствие и любовь. Чимин ласково гладит скулы Юнги, а альфа тяжело выдыхает в пухлые мягкие омежьи губы, едва касаясь их, от чего омега стонет и подаётся навстречу первым, на этот раз беря поцелуй в свои руки. Омега лижет альфьи губы, едва прикасаясь к ним языком, ненадолго проникает им внутрь, а когда чужой тянется навстречу, отстраняется, снова полизывая и жмурясь от рычания жениха, что дрожью проходится по его телу, вынуждая жаться к чужому ещё ближе. Так близко, чтобы на нем всем остались следы их ночи, так близко, насколько это возможно. Юнги, не выдерживая, опрокидывает омегу на постели, недолго рассматривая его в свете луны и ещё не погашенного подсвечника, где догорают последние свечи. Чимин томно смотрит на него прикрытыми глазами, кусает пухлые, уже красные от долгих и страстных поцелуев губы, его щёки горят от нахлынувшего возбуждения, а волосы его растрёпаны, и альфу внезапно накрывает волной нежности. Он, не сдерживаясь, опускается, прикасаясь губами к омежьим, а когда Чимин, приподняв голову, тянется за продолжением, не даёт его, спускаясь поцелуями ниже, сначала с нежностью, еле ощутимо прикасаясь к шее. Омега выгибается в спине ему навстречу, обнимая за шею и зарываясь пальчиками в волосы, когда выстанывает его имя и просит больше поцелуев. И Юнги ни в коем случае не отказывает ему, он лижет его шею, вдыхая сладкий аромат трав, ставший настолько сильным, что ему кажется, словно они находятся на лугу, а Чимин тяжело выдыхает ртом, раскрывая пухлые губы, когда весенний прохладный ночной ветерок из открытого слегка морозит места, которых Юнги мгновением ранее касался языком. Альфа же спускается поцелуями всё ниже, сквозь тонкую, почти не скрывающую тела омеги ночнушку целует его сосок, зажимая между зубами и вынуждая Чимина выпустить чуть более громкий, чем ранее, стон. Он оказывается настолько чувствительным и податливым, настолько нуждающимся и тянущимся навстречу каждому прикосновению его пальцев к своему телу, настолько доверяет Юнги, что альфе кажется, словно он может предложить этой ночью всё, что угодно, и омега без сомнения согласится. Его ладони укладываются на омежьи мягкие бёдра, слегка сжимая, а пальцы поддевают ночнушку, чтобы медленно поднять её вверх и снять с поднявшегося навстречу, смотрящего прямо в его глаза и закусывающего губы Чимина. Юнги откидывает ненужную ткань на пол и встречается взглядом с взволнованным взглядом впервые оказавшегося полностью обнажённым перед ним Чимина. Его глаза распахнуты, и альфе кажется, что он не дышит, когда он рукой оглаживает нежную, мягкую кожу, тянется к омежьим губам и снова целует, оглаживая рот омеги языком с трепетом и нежностью, чтобы, отстранившись, приподняться над ним и рассмотреть то, что совсем скоро станет по праву его. В тусклом свете тело Чимина покрыто множеством теней, но это не мешает альфе восхититься красотой его тела. У Чимина худой живот с еле выглядывающими боками, возбуждённые розоватые соски, его грудь часто вздымается ввёрх, что выдаёт его волнение и застенчивость, и Юнги видит головку стоящего и прижимающегося к животу аккуратного члена — основание скрыто тенью из-за слегка поднятой худой ноги омеги, и это настолько красиво, что альфа, осознавая, что всё это, и тело, и душа Чимина, принадлежат ему, несдержанно утробно рычит, вызывая в теле под ним дрожь. Омега закатывает глаза от проносящегося по телу тока, когда рычание отзывается в нём эхом, а после ощущает губы Юнги на сосках. — Чимин, ты прекрасен, — урчит он, обдавая дрожащее от накрывающего волной желания тело жаром, и облизывает, нежит тело дрожащего от каждого прикосновения Чимина в ласке, поцелуями спускается всё ниже, по втягивающемуся животу постанывающего омеги, а после целует тазобедренные косточки, ещё не касаясь члена, но уже отмечая, что омега подаётся бёдрами вперёд. Альфа целует чиминовы бёдра, а после, решая, что не хочет дразнить своего омегу, хочет лишь доставить ему как можно больше удовольствия, розоватую, солоноватую головку члена, и Чимин внезапно вздрагивает всем телом в ответ, на что Юнги остаётся довольным. Он вбирает головку в рот, слегка посасывая и наблюдая за тем, как красиво на постели выгибается Чимин, раскрывая губы в немом стоне и цепляясь пальчиками за простыню. Язык альфы ласкает омежью плоть, а стоны, выпускаемые Юнги, пробегаются по чиминову телу вибрацией, скапливаются где-то внизу живота искрящимся шаром напряжения и проносят по всему телу жар, пока омега по-прежнему выгибается на кровати, кусая губы и жмурясь от наслаждения, которое приносит ему каждое прикосновение Юнги. Он, замечая, что бёдра Чимина крупно дрожат, выпускает член изо рта и нежно, руками обнимая омегу за талию, оглаживая её, целует дрожащую, покрасневшую, сочащуюся предсеменем головку, едва прикасаясь к ней губами. Чимин недовольно хнычет, когда ощущает, что влажная теплота вокруг его члена исчезла, но тут же с новой силой хватается за уже смятые простыни, когда язык альфы ласкает его яички, вбирая по одному, посасывая и обводя языком. — Юнги… Так хорошо, — омега блаженно прикрывает глаза, вплетая свои пальцы в чужие на своих бёдрах и подаваясь тазом навстречу, пока альфа довольно урчит: всё, чего он хочет этой ночью, чтобы Чимину было хорошо, чтобы он навсегда запомнил эту ночь, чтобы его тело жаждало его прикосновений ещё и ещё, и у него получается, если судить по хныканию придворного. Альфа, напоследок облизнув член от основания до головки, усаживается на колени, слегка разведя их в сторону, берёт разнеженного омегу за бёдра и, крепко ухватившись, приподнимает так, что теперь пульсирующий и истекающий смазкой вход оказывается прямо перед ним. Чимин, удивлённый, но не способный отказаться от чего-либо, нуждающийся в альфе каждой клеточкой своего тела, смотрит на него снизу полуприкрытыми от возбуждения глазами, а когда Юнги на пробу лижет между половинок, ухмыляясь и смотря прямо на своего омегу, не в силах наблюдать за этим, закрывает глаза, выпуская тихий стон, когда альфа целует нежную кожу на его ягодицах, слегка прикусывая. — Нравится, Чимин-и? — омега в ответ только стонет и сильнее жмурит глаза, когда чужой язык проходится по его входу, слизывая смазку, уже настойчивее. Альфа остаётся довольным и, ощущая, как омежье тело полностью поддаётся ему, толкается языком в пульсирующую дырочку, проталкивая его как можно глубже и оглаживая тугие стенки. Аромат трав становится почти удушающим, когда смешивается с альфьим дождевым и становится свежее — омега жадно хватает воздух ртом, жмурясь и выгибаясь, когда чужой язык пробирается всё глубже и глубже в него. Юнги посасывает, целует, вновь и вновь лижет чужой вход, а Чимин, не ощущающий ничего, кроме захватывающего всё его тело возбуждения, постанывает, тихо, но совершенно очаровательно. — Бог мой, ты такой вкусный, — альфа облизывается, вновь пуская язык в ход и добавляя к нему пальцы. Омега сжимается вокруг него, почти до крови кусая губы, когда длинный палец Юнги достаёт самых глубоких мест, а язык медленно, доводя до исступления и желания молить альфу о большем, облизывает его изнутри. В Чимине всё горит ярким огнём, внутренности пылают, и, кажется, словно он вот-вот и загорится снаружи, обрушив своё пламя на всё вокруг, когда альфа постепенно добавляет ещё два пальца, тяжело выдыхая на его вход. Кончики омежьих пальцев словно возгораются, и он едва слышно хнычет, прося у альфы больше и выгибаясь в спине, когда его пальцы погружаются в вжимающее их нутро всё глубже. — Я… Юнги… Поцелуй… Поцелуй меня, — не помня самого себя, омега хнычет, вмиг ощущая поясницей и спиной прохладные простыни. Они ненадолго приводят его в чувство, и он тяжело дышит, старясь прийти в себя, пока альфа, по прежнему разводя внутри него пальцы и оглаживая гладкие, сжимающие его стенки, медленно поднимается поцелуями к губам Чимина. Головка члена, впалый живот, рёбра, грудь с сосками, ключицы, шея, скулы, и наконец-то губы. Юнги, не медля, сплетается языком с омежьим, жаждущим и с жадностью отвечающим, пока омега цепляется за его плечи, оставляя красные следы, и, часто отрываясь от его губ, шепчет о том, как ему хорошо рядом с альфой, и это делает его самым счастливым. Что-то внутри замирает и взрывается теплом, когда омега покорно, ласково целует его, хныча. Чимин пробирается ладонями под его ночную рубаху, прикасаясь к разгорячённой коже, и альфа вжимается в него сильнее, целуя глубже. Омега задыхается от нехватки воздуха, когда тот отстраняется и целует его под губами прежде, чем привстать и одним движением откинуть с себя рубаху. Чимин замирает на мгновение, оглядывая идеальное альфье тело с крепкими грудными мышцами. Его взгляд скользит от широких плеч к в меру мускулистым рукам, дальше перемещается на грудь, спускается по прессу, и в полумраке комнаты он видит тёмную дорожку волос, и его сердце бьётся так сильно, как, ему кажется, не билось никогда, когда он спускается взглядом ниже и не без некоторого смущения останавливает его на налитом кровью члене Юнги, который всё это время без лишних слов рассматривал Чимина. И пусть он делал это раньше, пусть уже рассматривал его, но омега, распластанный по его кровати, кусающий губы, возбуждённый до предела и желающий его раз за разом притягивает его взгляд, и он не может остановить себя — Чимин дьявольски красив, и всё это, от полуприкрытых, томных, на дне которых плещется желание отдаться только ему, глаз, до поджимающихся на ногах кончиках пальцев, принадлежит лишь ему. Юнги, осознавая, что лишь он может прикасаться к телу своего омеги, что лишь ему дана возможность ласкать его, рычит, опускается вниз, снова придавливает своим весом дрожащего омегу к кровати, вдавливает его в неё и с жадностью целует всё, до чего дотянется, пока Чимин стонет приглушённо, а его ладони ложатся на крепкую альфью грудь, вжимаясь, и медленно спускаются вниз, прикасаясь к точёным мышцам пресса на животе. Он кончиками пальцев спускается всё ниже, пока альфа, не прекращая, целует его, рыча, и ощущает ими дорожку волос. Невесомо ведёт вниз и, слегка поколебавшись, находит член Юнги и обхватывает его, проведя большим пальцев по головке и вырвав из альфы утробное, отзывающееся в Чимине поджимающимися пальцами на ногах, рычание, более глубокое и животное, чем до этого. Член Юнги ощущается пульсацией и жаром, и от одной только мысли о том, что альфа возбуждён так сильно из-за него, Чимин ощущает мурашки, бегущие по всему телу. Он ведёт рукой вверх-вниз, пока Юнги продолжает отчаянно его целовать и урчать в его шею, и Чимин задыхается, когда альфа переворачивается на спину и тут же тянет омегу на себя, усаживая на свои бёдра. Сил терпеть больше нет, и он так нуждается в омеге, что готов растерзать его, когда толкается бёдрами вперёд, а его член проезжается между ягодиц Чимина. Омега падает на его грудь, тяжело дышит и вжимается губами в его, посасывая и покусывая, а пальцы их рук сплетаются вместе, когда он начинает двигать бёдрами навстречу желанному, изнывая от того, как сильно хочется. — Сделай это, — сбиваясь, жарко шепчет омега в его губы. — Я… Я хочу тебя, — Чимин стонет, когда альфа размыкает их руки и, беря свой член, постанывая, направляет его, вжимаясь головкой в его вход, но не толкается вперёд. Омега замирает, и всё, что он чувствует — то, как быстро и сильно бьётся его сердце. Кажется, словно оно контролирует всё его тело, словно всё его тело состоит из него, потому что он ощущает его удары даже на кончиках пальцев ног, когда альфа, глядя в его глаза, пока он почти прикасается к его губам, в томительном ожидании тяжело дыша, не двигается. — Ну же, — подталкивает он его, и Юнги толкается, входя в него лишь головкой. Чимин жмурится настолько сильно, что в темноте его пляшут цветные пятна и искры, когда альфа проталкивается всё глубже, и это ощущается так восхитительно, что омега всхлипывает, вжимаясь в губы альфы, но не целуя — весь он сконцентрирован на том, как хорошо Юнги ощущается внутри него, как много Юнги в нём внезапно становится, и на том, что он хочет ещё, ещё больше. Альфа ласково обнимает его за ягодицы, поглаживает бока и целует плечи, нежно прикасаясь губами к его коже и глубоко вдыхая смешивающиеся ароматы, пока медленно, не спеша, изо всех сил стараясь себя контролировать, входит в омегу, ощущая, как крепко Чимин сжимает его, словно пытаясь поглотить. — Чимин-и, расслабься, — шепчет он в его шею, когда ощущает, что дальше толкнуться не получается, и омега подчиняется, полностью расслабляясь, и от того, насколько послушный он прямо сейчас в его руках, насколько податливый, готовый сделать всё, о чём Юнги попросит его, альфа не сдерживается. Он толкается до упора, так, что Чимин резко распахивает глаза и выгибается в спине, усаживаясь на нём. Его губы раскрыты в немом стоне, а ладонями он с силой вжимается в грудь альфы, пока тот ласкает руками его живот и талию, одной рукой обхватывая член и несколько раз проводя по нему, пока омега, у которого перед глазами от ощущения наполненности всё плывёт и разлетаются искры, привыкает, царапая его грудь и замирая. Юнги, стараясь дышать и не закрывать глаза, чтобы видеть Чимина, безумно красивого во мраке комнаты, на теле которого оставляет тёплые оранжевые пятна догорающая свеча. Омега сжимает его, разнося по телу волны удовольствия, и Юнги еле слышно стонет, укладывая руки на талию омеги и слегка сжимая её, когда Чимин ведёт бёдрами, проезжаясь, и кусает собственную руку, чтобы заглушить стон. Он широко распахнутыми глазами смотрит на Юнги, ведя бёдрами снова, и глаза альфы, который пытался сохранить контакт, закатываются от того, как хорошо это ощущается. Он хватает омегу за талию крепче, вынуждая его снова лечь на него, чтобы поцеловать, нежно и медленно, вкладывая все свои ощущения. Чимин, сбиваясь в поцелуе, смазанно на него отвечая, продолжает вести бёдрами, слегка приподнимаясь и насаживаясь на член снова, а Юнги рычит и кусается, укладывая большие ладони на его ягодицы и помогая подниматься. Омега выгибается в спине, скулит прямо в его шею, отрываясь от губ, не понимая, что делает, лижет его шею, кусает и стонет, когда альфа подаётся бёдрами навстречу и раздаётся первый шлепок кожи о кожу. Юнги принимается набирать темп и вбивается в омегу всё быстрее, помогая ему опускаться на собственный член, а когда Чимин теряет силы, когда, утонув в удовольствии, его тело расслабляется настолько, что становится тяжелее, он снова меняет их местами, на мгновение выходя из тут же сжимающейся вокруг пустоты и желающей снова почувствовать наполненность дырочки, укладывая тело придворного животом на постель и тут же нависая над ним и разводя ягодицы в сторону, чтобы толкнуться в жаркое нутро. Чимин задыхается, выгибается в спине вверх, до побеления костяшек на руках цепляется пальцами за постельное бельё, когда член альфы снова врывается в него, и он принимается ритмично входить в него, находя его руки своими и сплетая их пальцы. Юнги, толкаясь, склоняется к без сил лежащему на животе Чимину и целует его лопатки, вслушиваясь в тихие, заглушаемые постелью чиминовы стоны. Он прикусывает одеяло, жмурится, когда член Юнги вновь и вновь входит в него, сжимается вокруг него и выгибается, когда альфа толкается с особенными страстью и силой, ударяя по комочку нервов. Перед глазами омеги снова сверкают искры, когда он сбивчиво шепчет: — Юнги, я… сильнее… Юнги… — Он задыхается, резко выгибаясь, когда альфа внимает просьбе и толкается быстрее и сильнее, а после тычется носом в постель, вновь заглушая стоны, пока альфа разводит свои бёдра в стороны, укладывает руки на его поясницу, давит и входит с ещё большей силой. В этот момент становится слишком много всего: окутывающие их смешавшиеся ароматы, прикосновения Юнги, удовольствие, растекающееся по телу, их стоны, покалывание на сжимающихся кончиках пальцев его рук и ног. Бёдра альфа резко, с шлепком ударяются о чиминовы ягодицы, а омега теряется в испытываемых им ощущениях, нескончаемо стонет, подмахивая бёдрами навстречу толчкам, когда они становятся уже неконтролируемыми, и альфа вбивается в него, рыча, так быстро, как может. Изголодавшийся, он резко склоняется вниз, к Чимину, вынуждает его поднять голову и поворачивает её к себе, удерживая за скулы и нежно, в контраст резким толчкам, целуя, смазанно, но не менее приятно, встречаясь языком с омежьим и сплетаясь с ним. Чимин внезапно дрожит всем телом, выгибается сильнее, а его губы распахиваются в немом стоне, пока альфа продолжает ласкать его рот своим языком и приподнимает омежьи бёдра, чтобы обхватить рукой член и довести омегу до конца двумя движениями. Чимин крупно дрожит, жмурится, в темноте видит лишь яркие цветные пятна и множество искр, когда изливается в альфью руку, и он так сильно сжимает Юнги внутри себя, что альфа, собирая всю свою силу, толкается в сжимающее его нутро еще несколько раз, и его бёдра дрожат, когда он изливается в почти потерявшего сознание Чимина. Он заполняет его до конца, вбиваясь ещё и ещё, сплетая пальцы их рук вместе и целуя обессиленного и разнеженного омегу туда, куда придётся: загривок, лопатки, позвоночник, плечи. Тяжело дыша и без сил лёжа на омеге, он ощущает, как набухает узел, тычась носом в поставленную его омеге метку, и ощущает, как снова изливается, когда омега стонет: — Ммфп, Юнги, так хорошо, — с прикрытыми от блаженства глазами бормочет Чимин, и альфа, вновь и вновь изливаясь в него во время сцепки, целует его, снова и снова, нежно и ласково, пока по кажущемуся невесомым телу пробегаются ниточки тепла. Внизу живота всё приятно горит, и он ощущает себя бесконечно счастливым, ощущая альфу в себе. — Я люблю тебя, — шепчет омега, и он вторит ему, целуя.***
Прозрачные, ещё голые деревья, призрачно скрывают их, прогуливающихся с утра после завтрака по освещённой яркими солнечными лучами дорожке сада, когда Тэхён со счастливой улыбкой рассказывает о том, как счастлив был Чонгук узнать о том, что у них родится омега и как король тут же принялся говорить с их будущим сыном, придумывая ему имена и якобы советуясь. Омега притворно возмущается с улыбкой о том, что с ним, судя по всему, советоваться совсем не хотят, а Чимин же, плотнее кутаясь в тёплую накидку, улыбается, но с грустью вглядывается в высокое, ярко-голубое, каким оно бывает лишь весной, в апреле, небо. — С тобой точно что-то не так, Чимин-и, — задумчиво произносит принц, щуря глаза и вглядываясь в лицо поджимающего губы и отводящего взгляд друга. — Ты всю неделю сам не свой, а сегодня утром, за завтраком, и вовсе ни слова не проронил, хотя обычно активно участвуешь в беседе с Юнги и Чонгук-и. Я беспокоился, но не хотел донимать тебя этим, и потому молчал. Теперь, однако же, молчать уже не могу, потому что с тобой определённо что-то происходит, и даже Юнги сегодня за завтраком не смог заставить тебя улыбнуться, — придворный тяжело вздыхает. Как может он рассказать принцу о случившемся? Как может рассказать о сцепке и о том, что он с огромной на то вероятностью забеременел? Как может рассказать о том, что совсем не был против и сам же той ночью к альфе пришёл, зная, что они совершат ошибку? Ему, как это обычно и бывает, не удалось скрыть чувств, не удаётся и сейчас — они вырываются из его души, омрачая всё вокруг, пока сам он мечется и страдает. Он бредёт по дорожке с молчащим и, судя по всему, выжидающим Тэхёном, всё дальше, и в какое-то мгновение думает о том, что он должен, обязан рассказать, потому что совсем скоро всё раскроется, и неизбежное всё равно произойдёт, но безумно боится, и потому закрывает распахнувшиеся было губы. Первичное счастье, охватившее его тогда, сменилось осознанием уже наутро, когда он пробрался обратно в свою комнату, проснувшись в тёплых объятиях около пяти утра, и с тех пор он не переставал думать, и чем дольше мысли крутились в его голове, прекращаясь в огромный ворох, тем тяжелее становилось на душе. Тем утром, пасмурным, он плакал вместе с небом, закрылся в комнате и думал о том, что совершил ужасную, стоящую его положения и уважения со стороны других ошибку, сердце его разрывалось, а рука постоянно ложилась на живот и поглаживала его, пока губ во время слёз касалась едва уловимая улыбка. Он несколько раз пытался начать с Юнги диалог, рассказать о своих переживаниях, но им никак не удавалось побыть наедине, как и до этого, потому что альфа постоянно был занят вместе с королём, кроме того, они снова стали осмотрительны. Пугало омегу, кроме того, и то, что он считает, что они совершили ошибку, и он не уверен, завёл бы он разговор, если бы такая возможность была. Страшнее того, что он забеременел, могло быть только то, что сам альфа, возможно, сожалеет о том, что не сдержался, и сердце омеги каждый раз обливалось кровью от одной лишь мысли об этом. — Ваше Высочество, вам не о чем переживать, честно, — его губ касается мягкая улыбка, и он удивляется тому, как ещё может это делать. — Думаю, так сказывается то, что мы с Юнги почти не проводим время наедине в преддверии свадьбы, — его сердце обливается кровью, потому что именно из-за того, что они позволили себе вольности, занялись непотребством той ночью, ему так тяжело, и никак не наоборот, и теперь он почти сожалеет о совершенном, тешась тем, что ещё немного, совсем немного, и он узнает, забеременел ли. Он не знает, о чём ему молиться: о том, чтобы не забеременеть ребёнком от Юнги, или о том, чтобы наоборот забеременеть по той же причине. Он будет искренне счастлив, будет любить его, и любит уже сейчас, когда лишь предполагает о том, что он зарождается в нём, но ощущает, как внутри всё сковывает от того лишь осознания, что они так и не дождались свадьбы, когда до неё остаётся совсем немного времени. Ребёнок, зачатый вне брака — так будут говорить о нём, когда он родится, и сердце омеги обливается кровью от того, на что они, возможно, обрекли их будущего ребёнка, и что виноват в этом он, один лишь он. Он мог не приходить к Юнги той ночью, и альфа бы всё понял, он бы даже похвалил его за это, но теперь всё не так, и одно лишь заполнившее его той ночью желание, не имеющее размеров, выплёскивающееся, становится причиной его страданий и сомнений, постоянно грызущих изнутри. — Надеюсь, всё правда так, как ты говоришь. И у меня есть кое-что для тебя, но я боялся отдать его ранее, так как не уверен в содержании письма, — Тэхён отдаёт в его руки аккуратно сложенный конверт, и Чимин тут же узнаёт печать — Гримдольф. Его сердце ненадолго, на мгновение, перестаёт биться, потому что он уверен, почему-то уверен, что это письмо не от его брата — последнее было около недели назад, поэтому не может быть, чтобы он написал ответ на отправленное Чимином около двух дней назад. Чимин вчитывается в написанные отцом слова, ощущая, как по щекам текут слёзы. Мысли, множество мыслей крутятся в его голове, и он отдал бы многое за то, чтобы они не занимали его, чтобы они не приносили невыносимую тяжесть. Отец не писал ему с тех самых пор, как они отправили в Гримдольф приглашение на свадьбу, и они не общались с тех самых пор, как Чимин покинул родное королевство — родители так и не смогли принять его выбор, и сколько бы писем омега ни писал, Ёнху говорил лишь о том, что они не читают их. — Это от отца… — первое, что говорит омега после прочтения, и глаза Тэхёна тут же округляются. Чимин даёт принцу письмо, чтобы тот лично его прочёл, и он становится свидетелем того, как по мере прочтения он сначала хмурится, а потом всё ярче и ярче улыбается, и придворный, по щекам которого катятся слёзы, понимает его, однако в его душе становится лишь темнее и темнее. — Боже, это ведь чудесно, Чимин-и! Они всё же принимают твой выбор и согласны приехать! — омега хлопает в ладоши, счастливо смеясь, а Чимин ощущает, как всё внутри скручивает от желания оказаться сейчас в одиночестве, потому что ему безумно противно от самого себя. Его родители только-только согласились принять его, они даже согласились прибыть на свадьбу вместе с родителями Юнги, более того, письмо написано в тёплой форме, и Чимин должен радоваться, но как он может? Как он может, если снова, снова, снова разочарует их, рассказав о том, что забеременел раньше, чем они с альфой сыграли свадьбу?***
— Ваше Высочество, я безумно волнуюсь, — Чимин кусает губы, выдыхая едва заметный сгусток белого пара — апрельские ночи в Хельцвуде довольно свежие, поэтому они с Тэхёном одеты тепло, стоя вечером на балконе над садом и дыша весенним воздухом, сквозь который уже пробивается сладость аромата ранних цветов и чего-то ещё, еле уловимого, но того, что уже даёт сказать о том, что весна близко. Её дыхание уже пробивается сквозь тишину вечернего сада, небо, на закате окрашивающееся в яркий розовый говорит о том, что зима покидает их, а душа в ожидании нового, свежего, манящего замирает и трепещет. — Боюсь, на свадьбе что-то пойдёт не так. У нас с самого начала всё было не так, — Чимин вспоминает, как поддался альфе на первом балу уже почти год назад, легко отдавшись тому в руки под влиянием истинности. Он никогда не мог противостоять этому, и не смог на этот раз. — Не так, как принято в нашем обществе, — Чимин, пытаясь объяснить мысли, рвущиеся наружу, заламывает руки, опуская взгляд. — Вы же знаете, я доверяю приметам. Тэхён с нескрываемым волнением смотрит на друга, накрывая его руку на перилах своей и чуть сжимая в качестве поддержки, не торопя и ожидая, когда Чимин выскажется полностью. Состояние Чимина его очень беспокоит, так как накануне свадьбы, за неделю до того, как это случится, он начинал волноваться с каждым днём всё больше и больше, а сегодня и вовсе отказался от ужина. Заметил принц и другие особенности в поведении придворного: у того часто стало меняться настроение, пудинг, который Чимин ранее обожал, теперь вызывает у него тошноту, ко всему этому добавляется его отдалённость от Юнги, которая не ускользнула даже от глаз Чонгука, который никогда не обращал внимания на подобные изменения, но вчера вечером, прежде, чем увлечь разморенного после долгого и трудного дня в ванну с логично выходящими из этого последствиями, он высказался о том, что между Юнги и Чимином определённо что-то происходит. Тэхён не успел задуматься об этом, так как уже спустя несколько минут голый Чонгук обнажал его тело перед ванной, бесконечно целуя и оглаживая уже довольно большой живот беременного юноши, однако, сегодня, после того, как утром альфа ушёл на очередную встречу, задумался. Догадки у Тэхёна имелись, но он не спешил их высказать, так как они были слишком откровенными, и спросить у него никогда не хватало смелости. И теперь он с тревогой ожидает, чувствуя, что Чимин готов рассказать ему обо всём, что его гложет. — Я забеременел, Ваше Высочество, — Чимин тяжело опускает голову, а по его щекам скатываются блистающие в свете восходящего месяца слёзы. Он узнал об этом ещё утром, к тому же, сомнений и быть не могло после того, что произошло между ним и Юнги, однако, он надеялся на то, что это всё же не так. Чёрт подери, они тогда настолько увлеклись друг другом, что осознание произошедшего пришло к Чимину только наутро после случившегося, а теперь это пожирает его сомнениями уже вторую неделю. С одной стороны, он должен быть рад, должен быть благодарен за данный шанс, за любовь, но, с другой стороны, Чимин осознаёт, что их с Юнги ребёнок зачат вне брака, а это постыдно. Кроме того, вина за это лежит на нём, как и вся ответственность — это он не смог вовремя остановиться, альфа здесь ни при чём. И каким тогда он будет мужем, если не смог сохранить себя до свадьбы? Омега изводит себя, сомневается и до сих пор не решается рассказать Юнги, не представляя, как может отреагировать альфа. Что, если он откажется от Чимина? Что, если их любовь окажется не столь крепкой и нерушимой, какой её считает омега, и Юнги, узнав о том, что Чимин забеременел раньше, чем положено, откажется от него, а на него самого обрушится позор? Чимину страшно как никогда, и поэтому он каждый раз при встрече с альфой молчит, боится, что тот почувствует, как отец, что что-то изменилось. Правила их времени говорят о том, что так быть не должно, Чимин, не имеющий сил контролировать свои желания, утопающий в обжигающем желании ощутить Юнги так близко, как может, забывшийся той ночью, лишь наутро осознавший, что они с альфой совершили, должен понести ответственность за произошедшее. Так быть не должно, и что будет, если об этом узнают во дворце? Чиминова голова каждый день занята именно такими мыслями, которые, не переставая, грызут его и не дают спокойно засыпать, когда он, переживающий о будущем их ребёнка, по ночам кладёт ладонь на свой живот и тихо плачет, глядя в потолок и сожалея, глубоко сожалея о том, что поторопился. Он не должен был поддаваться накрывшим его в ту ночь страсти и желаниям, должен был противостоять им, контролировать себя и не допускать сцепки, не допускать их с Юнги связи раньше свадьбы, потому что теперь его несдержанность грозит потерей всего, что он любит. И сейчас он всё же решается открыться, потому что терзающие его мысли слишком тяжелы для него одного, они опускаются на его сердце тяжким грузом, не дают спать и, чем ближе день свадьбы, тем тяжелее становятся. Его слёзы капают вниз, разбиваясь о перила, и ему страшно поднять голову и узнать мнение Его Высочества о его грехе — раньше за подобное придворных изгоняли из дворца, а случившееся ложилось на их плечи на всю жизнь, преследовало насмешками и презрением общественности. Омеги должны хранить себя до свадьбы, так было всегда, потому что лишь так он могут быть чисты для своего альфы — так было всегда. Тем более чистым душой и помыслами должен быть приближенный к королю, каким Чимин являлся до сих пор. Он, ощущая, как сердце разбивается, раздирая грудь и душу в клочья, плачет ещё горше, пока Тэхён не обнимает его. — Чимин-и, это не стоит твоих переживаний, — ласково шепчет Тэхён, нисколько не удивлённый сказанным — он подозревал, что произошло именно это, и был почти уверен, что Чимин носит в себе ребёнка. Придворный же, удивлённый, поднимает голову, глядя широко распахнутыми зелёными глазами на принца, задерживая дыхание и полагая, что он, кажется, ослышался. — Полагаю, именно поэтому ты был сам не свой всё это время, и ты считаешь, что из-за этого не достоин быть моим придворным и ощущаешь себя осквернённым? Но, Чимин, подумай о том, как это прекрасно — иметь ребёнка от того, кого любишь ты и кто любит тебя, иметь, в первую очередь, желанного вами обоими ребёнка, — Тэхён счастливо улыбается, стирая с лица придворного слёзы. — Это великое счастье, мне ли не знать, — Чимин опускает взгляд. — И ты решил, будто я выгоню тебя за это? Как я могу, зная, что это делает тебя счастливым? Кроме того, это ребёнок Юнги, а, значит, ничего страшного в том, что ты забеременел чуть раньше свадьбы, нет. Ну же, прошу, мне больно видеть твои слёзы! Перестань, прошу! Иначе я подумаю, что ты не хочешь замуж или не хочешь этого ребёнка, — смеётся Тэхён. — Ваше Высочество, но дворец… Пойдут слухи… — Чимин, ещё не до конца всё осознавший, сомневается в том, что сказанное принцем — правда. Как можно так просто закрыть глаза на случившееся, если они с Юнги совершили запрещённое? Тэхён же, видя в глазах друга удивление и непонимание, лишь ласково улыбается, решая не озвучивать свою причину принятия беременности Чимина. Никому не стоит знать, что они с Чонгуком нарушили все запреты ещё до того, как Чон сделал ему предложение, но сам факт случившегося не позволяет Тэхёну осудить Чимина, потому что в таком случае осудить сначала нужно его, самого Тэхёна, и уже после Чимина. Кроме того, его другом двигала, в первую очередь, любовь, безмерная любовь, и Тэхён искренне не понимает, как можно осудить кого-то за столь чистое чувство. — Никаких слухов не будет, — заверяет его Тэхён. — Через неделю мы позовём доктора, я поговорю с ним о том, чтобы никто не узнал правды. О твоей беременности во дворце узнают спустя месяц после свадьбы, вот и всё. Никто ничего не заподозрит, а когда ты родишь, решат, что ребёнок появился на свет чуть раньше. И так ли велика разница, о чём подумают другие, если это сделает вас с Юнги счастливыми? В конце концов, на вашей стороне король и его муж, тебе не о чем беспокоиться, и нужно делать это как можно реже в этом положении, — улыбается юноша, притягивая друга ближе, чтобы обнять и успокоить. — Твоя беременность делает меня таким счастливым, Чимин-и, — Тэхён жмурится, стараясь не заплакать — его собственная беременность сделала его излишне эмоциональным и плаксивым, и Чонгук, страдающий от этого больше всех, иногда готов лезть на стенку, так как омега плачет из-за чего угодно, а однажды расплакался после проведённой вместе ночи, перепугав этим альфу, который, пока юноша не объяснил, что слишком счастлив, потому плачет, успел надумать самых ужасных ужасностей, какие только можно придумать в том случае, когда твой любимый плачет после близости. — А Юнги? Что говорит Юнги? Ты ведь рассказал ему? Чимин кусает губы, нерешительно поднимая взгляд на принца, который, кажется, вмиг всё понимает. Конечно, он обязан рассказать альфе о том, что у них будет ребёнок, и ведь это великое, как и сказал Тэхён, счастье, но как он может не бояться его реакции? Он не знает, допустил ли Юнги сцепку целенаправленно, не уверен, что это и правда было обдуманным решением, потому что они ни разу не обсуждали это. И что, если окажется, что Юнги допустил это в порыве чувств, а, узнав о беременности, пожалеет об этом? — Меня тревожит, что, узнав об этом, он откажется от меня… От нас, — Чимин кладёт руку на живот, с нежностью думая об их малыше. Тэхён хмурится, ничего не говоря и ожидая, потому что чувствует, что Чимину есть, что сказать, и это ещё не всё. — Я не могу быть уверенным, что он хотел этого и его решение было обдуманным. В ту ночь… — придворный неуверенно кусает губы, направляя взгляд в ночной сад. — Всё произошло так быстро, и нам было так хорошо… Боюсь, мы оба забылись, и поэтому не знаю, будет ли он счастлив, когда узнает об этом. — Чимин-и, я не думаю, что Юнги поступит так, не думаю, что он откажется от вас, потому что он любит тебя, в первую очередь он любит. Он сам вопреки всем правилам поставил тебе метку раньше времени, так почему теперь должен отказаться от тебя? — мягко напоминает Тэхён другу, обнимая за плечи. — Я уверен, что тебе всё же стоит ему рассказать, и уверен, что он будет счастлив не меньше, чем счастлив стать родителем ты, потому что любит тебя и примет всё, что бы ни произошло. Юнги не из тех альф, которые уходят от ответственности за совершённое, думаю, ты понимаешь это, — улыбается принц, и Чимин облегчённо выдыхает, потому что теперь все его мысли кажутся ему настолько глупыми, что ему становится неловко. Как он мог решить, что Юнги откажется от них, если они так сильно любят друг друга? Тревога постепенно отпускает, и он вдыхает свежий воздух уже спокойнее, хотя некоторое волнение от того, что ему предстоит рассказать о своей беременности, не отпускает.***
Чимин неуверенно кусает губы, когда они с Юнги вечером прогуливаются по саду. Сумерки, весной начинающиеся рано, уже накрывают дворцовый сад свежестью, и всё вокруг превращается в тёмные силуэты. На небе уже загораются первые звёзды, а в воздухе пахнет сладостью весны — даже сейчас, в предсонный час, природа просыпается от долгого зимнего сна — в Хельцвуде зима намного суровее, и природа здесь просыпается медленнее, что так непривычно для Чимина, гулявшего по Гримдольфским лесам и полям уже в конце апреля. Здесь же на деревьях только-только показываются набухающие почки, и совсем недавно сошёл снег. Дыхание весны, однако, вселяет надежду, а она как никогда нужна Чимину в эти трудные, по-настоящему тяжёлые дни. — Юнги… — нерешительно начинает он, опуская взгляд вниз, когда альфа оборачивается на него, ожидая. Чимин знает, что он чувствует, что что-то не так, знает, что он волнуется и напряжён. — Я должен рассказать тебе кое-что… — Чимин жмурится. Он безумно боится, а сердце колотится. Даже после разговора с Тэхёном, даже после того, что он понял, что Юнги никогда и ни за что не оставит его одного, что всё будет хорошо, он продолжает волноваться о реакции альфы. Будет ли он счастлив так же, как если бы он узнал об этом после свадьбы? Чимин жмурится сильнее, выгоняя ненужные, отгоняющие его решительность мысли подальше. — Та ночь… я… — омега кусает губы, а по щекам катятся непрошеные слёзы, и альфа тут же обнимает. — Ну, Чимин-и, тише, — шепчет он, пока омега, вздрагивая из-за слёз, плачет и тычется носом в его грудь, вдыхая успокаивающий аромат дождя. Именно их аромат, как говорили многие, помог дворцовым жителям пережить долгую, слишком долгую в этом году зиму, потому что, куда бы ни направлялись Чимин с Юнги, туда за ними следовал и аромат лета: дождь, омывающий траву. Он дарил надежду после случившегося с Ихёлем, он успокаивал и словно обещал: весна настанет, на сердце и душе обязательно станет легче, а боль, охватившая всех, исчезнет. Чимин не раз слышал об этом от дворцовых омег, и это всегда заставляло его улыбаться, когда он рассказывал об этом Юнги, довольному не меньше. — Тише, тише, — альфа укладывает ладони на омежьи щёки и заставляет смотреть на себя. — Я волнуюсь, Чимин-и, потому что в последнее время ты сам на себя не похож, — в глазах альфы беспокойство и страх, и омега жмурится в последний раз, прежде чем сказать: — Я забеременел… — Чимину кажется, что он перестаёт дышать, когда слова слетают с его губ, и он понимает, что открыть глаза для того, чтобы увидеть альфу, его реакцию на произошедшее, оказывается намного сложнее, чем сказать ему. Его пальцы, цепляющиеся за собственную же тёплую накидку, подаренную альфой в начале зимы, дрожат, когда он ощущает, как Юнги берёт их в своих руки и поднимает к губам, чтобы согреть своим дыханием, а после коснуться губами в мягком, ласковом поцелуе. — Я-я… Знаю, это не то, что ты бы хотел услышать, и это не должно было произойти таким образом, знаю, что моя вина, но… Я рассказал об этом Тэхёну, и он сказал, что проблем не будет… И мы… — Чимин-и, открой глаза, — слышит он, и он удивляется, потому что в голосе альфы ни капли злости или разочарования. В нём лишь бесконечное тепло, и, как кажется омеге, он улыбается, но этого быть не может, и омега не верит. А когда открывает глаза, то действительно видит улыбающегося альфу. Он по-прежнему держит его руки в своих, стоя так близко, как может, а в его глазах мерцают настоящие звёзды, и они намного ярче, чем те, что сверкают на небе. — Ты ведь переживал из-за этого, глупыш, верно? — по доброму улыбается альфа, а Чимин лишь кивает, завороженным тем, что глаза любимого человека и правда сверкают прямо сейчас. По его щекам скатываются последние слёзы, и альфа сцеловывает их, а омега жмурится, когда его губы касаются его кожи. — Боже, ты совсем замёрз… — он касается кончика его носа, и Чимин хочет утонуть в ласке. — Ты не должен был так волноваться, а, наоборот, должен был сразу же сказать мне, — альфа обнимает его за талию, прижимая к себе, и Чимин ощущает его тёплое дыхание на своих щеках, когда их губы почти касаются. — Я так счастлив… Омега не успевает даже понять смысл сказанных слов — Юнги тут же целует его, мягко, не торопясь, вкладывая весь трепет и чувственность, всё искрящееся в нём и просящееся наружу счастье, и омега обнимает его за шею, отвечая и ощущая, как слёзы текут по его щекам. Юнги не отверг, Юнги не бросил его, Юнги не отказался. Он, наоборот, с трепетом целует его, в перерывах шепча о том, что он будет лучшим отцом на свете, что он безумно счастлив, что у них с Чимином будет ребёнок. Их ребёнок. Малыш, появившийся на свет благодаря их с Чимином искренней любви. И омега плачет, вжимаясь в чужие губы своими снова и снова, мешая альфе отвести его во дворец, чтобы греться, а Юнги ругается, но Чимин знает, что это лишь потому, что он заботится. Тело омеги охватывает тепло, и он чувствует, как внутри всё воспламеняется от ощущения лёгкости и свободы, от ощущения того, что альфа, его альфа сразу же, почти без слов понял все его переживания и одним лишь прикосновением стёр их все, подарив ему безмерное, всепоглощающее счастье.