19 лет спустя

Как только первые солнечные лучи хлынули в окно, Гермиона наконец поднялась с постели. Она не спала, а только в отчаянии ворочалась в кровати, снова и снова бесконечно прокручивая в своем измученном и расстроенном сознании события этого вечера. "Во всем виноват Люциус", — подумала Гермиона. Если бы он не был так откровенен и открыт вчера вечером, она бы не почувствовала к нему такого влечения. Видеть в нем настоящего живого человека, пусть и с недостатками, пусть и совершившего ошибки и заплатившего за них немалую цену (да он все еще платил за них), все это действовало на нее гораздо сильнее, чем хотела признать. "Да, и, конечно, его великолепное тело... кого ты обманываешь!" — Гермиона застонала, дойдя до сути проблемы. Неважно, как она пыталась оправдать или приукрасить действительность, суть была в другом... она была влюблена в Люциуса Малфоя... и это было очень, очень плохо! Никогда в жизни Гермиона не испытывала ничего подобного, и это, мягко говоря, приводило ее в некоторое замешательство. "Что за чертовщина!" — подумала она, пытаясь высвободиться из спутанных простыней. Затем направилась в ванную и включила такую холодную воду, как только могла, что организму, пребывающему в шоке, наконец-то удалось достигнуть того, что не получилось у нее за всю ночь, прочистить, наконец, ей мозги. "О чем я только думала?" — Гермиона вдруг поняла, что делает из этой проблемы больше, чем было на самом деле. Вчера вечером они оба выпили слишком много вина, и Люциус почувствовал себя несколько уязвленным после того, как обнажил перед ней свою самую сокровенную боль. Возможно, он был просто благодарен Гермионе за то, что выслушала его, не критикуя и не обвиняя, а она приняла это за страсть. Вот и все. Гермиона убедила себя в этом, смывая с волос шампунь и дрожа, когда ледяные ручейки бежали по спине. "Он просто был одинок, а я практически бросилась к нему, конечно, он мне ответил... Я, несомненно, представляла в его глазах какое-то желание, но оба мы знаем, что я как-то не в его вкусе". Как только эта мысль вышла в сознании на передний план, Гермиона почувствовала, как ее наполняет какая-то глубокая печаль. Потому что в глубине души... ей действительно очень хотелось бы оказаться именно в его вкусе. Гермиона надеялась, что Люциус будет слишком смущен, чтобы присоединиться к ней за завтраком, так как она действительно не была готова встретиться с ним лицом к лицу. Для обоих было станет гораздо лучше, если отныне они будут избегать друг друга. "Хорошо, тогда это план... избегать его. Будь вежливой, но держи дистанцию. Ты можешь это сделать... или просто представь, что он какой-то случайный знакомый". Разрешив свою дилемму, хотя и не совсем так, как хотелось бы, она направилась в спальню, чтобы одеться. Запах свежесваренного кофе ударил в нос Гермионе сразу, как только она добралась до лестницы, этот запах был похож на зов сирены для ее лишенной сна нервной системы. Кроме того, кое-что еще было сказано о найме домашнего эльфа, и Гермиона втайне задалась вопросом, сможет ли она соблазнить Поппи уйти от Люциуса... или, по крайней мере, заставить ее поделиться некоторыми рецептами своих любимых блюд. Она налила себе большую кружку кофе и присела на табурет у стойки, все еще думая о Поппи и наслаждаясь первым глотком крепкого кофе. Она улыбнулась, представив себе лицо Рона, если бы вдруг вернулась домой с домашним эльфом на буксире... и даже замерла на месте... Рон. За всю ночь она ни разу не подумала о Роне, разве что в абстрактном смысле, и ее вдруг охватило чувство вины. Внезапно Гермиона поняла, что ей о многом нужно подумать, и мысли с чувствами к Люциусу никак не могли повлиять на решение относительно Рона. Независимо от того, что произошло на прошлой неделе, Рон все еще был ее мужем, причем был мужем более шестнадцати лет, а ведь еще пять лет назад они были относительно хорошими друзьями. Неужели она готова все это выбросить прочь? Способна ли она продолжать жить так, как сейчас? Расслабленное настроение Гермионы испарилось, когда она обдумала свой окончательный выбор, поскольку он повлиял бы не только на саму Гермиону, но и на ее детей. "Что же с нами случилось?" — Гермиона задавала себе этот вопрос за последние пять лет столь много раз, но единственный осязаемый ответ, который она могла придумать, был... По-видимому, это конец. Гарри являлся основной причиной почти каждой серьезного ссоры между ней и Роном. Он был оправданием каждому нарушенному обещанию или плохому настроению, и одержимость Рона в сочетании с его ревностью и негодованием по поводу успеха и известности Гарри, делала его все более злым и нетерпимым. К сожалению, с течением времени и ее собственное понимание и собственная терпимость также уменьшались, пока с каждым упоминанием "гребаного чудо-мальчика" она едва могла сдерживать свое презрение или же, по возможности, едко возражать Рону. Пока, подобно кислоте, горечь не начала разъедать фундамент их брака, оставляя после себя какое-то полуразрушенное строение, готовое рухнуть при любом мало-мальски сильном порыве ветра. Гермиона почувствовала, как на глаза навернулись первые слезы, подумав о том, что теперь придется обо всем рассказать Роуз и Хьюго, сообщить, что они с Роном могут развестись, а она уже знает, что дети очень тяжело воспримут все это. Рон, возможно, не очень хороший муж и друг, но он, по любому, был для них отличным отцом, и потеря его в их обычной, повседневной жизни опустошила бы детей. "Как я могу поступить с ними так? Что же я за мать такая?" — в отчаянии подумала Гермиона. Конечно, у ее родителей были знакомые и друзья, которые оставались вместе только ради детей, но было совершенно очевидно, что они очень несчастны. Гермиона всегда удивлялась, почему они вообще остаются вместе. Теперь она понимала это... "Смогу ли я это вынести?.." — да... она знала, что сможет вынести не только это, а даже больше, если союз с Роном сделает детей счастливыми. Гермиона решила, что заставит себя терпеть его, по крайней мере, до тех пор, пока они не вырастут, вот тогда-то они с Роном и смогут спокойно развестись. "Какой еще у меня есть выбор?"— Гермиона чувствовала, что слезы текут по лицу, когда размышляла о последствиях эгоистичного подчинения своим желаниям и последующего разрушения семьи, зная, что не сможет поступить с ними так. По мере того как она все глубже и глубже погружалась в безнадежность своего решения, все сильнее поднималось какое-то отчаяние, и поток сдерживаемых слез невольно хлынул наружу. А когда голова опустилась на столешницу, она вдруг почувствовала, как ее крепко обнимают чьи-то руки, и была невероятно благодарна этим сильным рукам, так нежно обнимающим ее. Она перестала думать о добре и зле, с благодарностью погрузившись в успокаивающие объятия, словно бы нуждаясь в этой силе, что готова поддержать ее, пока буря эмоций буквально сотрясала все тело. Люциус провел бессонную ночь, пытаясь примириться со своими чувствами к Гермионе и своей сильной реакцией на нее. Он также пытался разобраться в своих смешанных чувствах и к Нарциссе, особенно в свете ее недавнего предательства. После всех ее страданий от рук Волдеморта... Люциус знал, что выполнит свои обязательства перед Нарциссой, даже если сердце с телом и потянут его в другом направлении... он задолжал ей, даже после того, что она сделала. Поэтому Люциус поклялся избегать Гермиону, не только сопротивляясь невероятно сильному искушению зацеловать ее до потери сознания, но и дать себе время, чтобы как-то решить собственные супружеские проблемы. Он должен быть справедлив к Нарциссе, особенно после сорока лет брака, и не хотел бы принимать какие-то решения, изменяющие жизнь, находясь при этом в каком-то облаке похоти. Решение к нему пришло спустя ровно три минуты. Войдя на кухню в поисках кофе, он увидел, как Гермиона безудержно рыдает, и сердце дрогнуло в ответ. Не останавливаясь, чтобы подумать, а желая только облегчить боль, он поднял ее за руки, крепко прижал к себе, шепча в волосы какие-то успокаивающие слова, и принимаясь нежно поглаживать спину. После того, что казалось вечностью, Гермиона почувствовала, что слезы ее наконец-то стихли, тело содрогнулось в последний раз, а дыхание стало более ровным. Прошло так много времени с тех пор, как ее обнимали вот так, что она откладывала разрыв объятий как можно дольше. Она чувствовала себя удивительно... спокойно, словно бы в какой-то безопасности... в объятиях Люциуса. Наконец, зная, что если она еще немного постоит, прижавшись к его телу, ее шаткая решимость улетучится, Гермиона неохотно отстранилась. Одарив Люциуса слабой улыбкой, она неохотно вернулась на свое место за столом, не в силах встретиться с ним даже взглядом. Наполнив обе чашки кофе, Люциус сел от нее как можно дальше, в надежде, что расстояние уменьшит его желание притянуть ее в свои объятия обратно. — Спасибо, — Гермиона на мгновение встретилась с ним взглядом, прежде чем отвернуться, хрупкие эмоции не могли сравниться с жаром в его глазах. — Вы в порядке? — обеспокоенно спросил Люциус. — Это из-за того, что случилось прошлой ночью? Мне очень жаль, если я причинил вам боль, Гермиона, поверьте, это никак не входило в мои намерения. Люциус выглядел таким встревоженным, что ее решимость почти растаяла, но она взяла себя в руки, сделав большой глоток еще парящего кофе. Чувствуя, что должна ему что-то объяснить, не только из-за того, что произошло сейчас, но и из-за того, что он был так болезненно откровенен с ней прошлой ночью, Гермиона заговорила немного хриплым голосом. — Нет, Люциус, вы ничего не сделали... ну, вы сделали это, но неосознанно, — мягко проговорила Гермиона, отказываясь глядеть на него. — Я просто пыталась решить судьбу своего брака и вдруг почувствовала себя совершенно разбитой... а затем... вошли вы, — она коротко глянула на него и слегка улыбнулась. Люциус посмотрел на Гермиону и снова испытал благоговейный трепет перед этой добротой, что исходила, казалось бы, из самого ее существа, и ему очень хотелось хоть немного впитать ее в себя. — Если хотите поговорить, я выслушаю вас, тем более что вы были так добры ко мне, — тихо сказал Люциус. — Я могу сказать не понаслышке, сколь это освобождает — обнажить свою душу. Это может не решить ваши проблемы, но очистка от гнойной инфекции является первым шагом к исцелению. Гермиона улыбнулась его аналогии, понимая, насколько точно это описание соответствует текущему состоянию ее брака. Может быть, разговор о своих чувствах поможет укрепить и собственную решимость. Она сделала большой глоток кофе и начала, сначала медленно и запинаясь, но чем больше говорила, тем больше набирала обороты. Она рассказала ему о первых годах своего замужества, о том, как появление Роуз и последующее решение вернуться на работу стали первым серьезным препятствием, с которым они столкнулись. Она говорила о своей успешной карьере и о том, как это повлияло на их брак все больше и больше, поскольку карьера Рона застопорилась, а затем и вовсе пошатнулась. Она рассказала о горькой ревности и обиде Рона на Гарри, которые с каждым годом становились все сильнее, и о том, как пять лет назад Рона пропустили в получении повышения по службе, и о том, как только позже это встало на свои места. Рассказала и о том, как сильно Роуз и Хьюго любили Рона и каким замечательным отцом он был, но потеря терпения из-за его все более несдержанного поведения начала незаметно влиять на их отношения с детьми. Она почти забыла о самом Люциусе, пока удаляла эту пресловутую рану, гноившуюся с годами все больше и больше. Гермиона беззастенчиво рассказывала о своей почти несуществующей близости с Роном и о своей уверенности, что больше он не находит ее привлекательной, как она подозревала, из-за ее увеличивавшегося веса. Гермиона могла бы поклясться, что Люциус фыркнул в свой кофе, но это лишь отдаленно промелькнуло в сознании, поэтому она проигнорировала его фырчание и продолжила говорить. Гермиона обнаружила, что как только плотина оказалась разрушена, она больше не могла остановить поток слов и, едва переводя дыхание, продолжила сокращенную историю своей жизни. Она рассказала ему о своих близких отношениях с Гарри и совершенно отвратительных с его женой Джинни, своей бывшей подругой. Гермиона бессознательно нахмурилась, описывая хрупкие отношения со своими постоянно осуждающими ее и чрезмерно критичными родственниками, и рассказала о событиях, которые спровоцировали ее пребывание в Св. Мунго с последующим арестом Рона. Наконец высказала свои опасения по поводу того, что развод может сделать с детьми, и таким тихим голосом, что ему пришлось даже напрячься, чтобы расслышать, рассказала ему о своем решении остаться с Роном, пока Роуз и Хьюго не закончат Хогвартс. Ко времени окончания разговора она почувствовала себя эмоционально и физически опустошенно, но все же удивительно легко, будто огромный груз был наконец-то снят с души. Она посмотрела на часы и с удивлением осознала, что проговорила почти два часа подряд, а Люциус ни разу не прервал ее, хотя она и чувствовала, как внимательные серые глаза и сверлят ее на протяжении всего рассказа. Молчание, последовавшее за ее эмоциональными излияниями, было заполнено невысказанными вопросами Люциуса. Она чувствовала, как они парят в воздухе, желая быть услышанными, но в данный момент эмоционально она была слишком пустой, чтобы услышать их. Наконец Люциус встал и протянул руку, лицо его приняло абсолютно нейтральное выражение. С минуту Гермиона смотрела на него, не зная, чего он от нее ждет, но потом решила все же довериться, взяла за руку и вышла за ним из комнаты. Он вывел ее во внутренний дворик, где на двоих Поппи приготовила чудесный завтрак, и Гермиона вдруг поняла, как сильно проголодалась. Она благодарно улыбнулась, когда Люциус отодвинул для нее стул, и начала наполнять свою тарелку. Она пыталась сосредоточиться на прекрасном утре и вкусной еде, но взгляд ее все равно был прикован к Люциусу, несмотря на неоднократные попытки сосредоточиться на чем-то другом. Она знала, что если останется в этом доме наедине с ним еще надолго, то это будет означать, что они играют с огнем. Гермиона поймала себя на том, что смотрит, как он ест, завороженная этим простым действием. Просто смотреть на то, как губы его обхватывают вилку, когда он откусывает кусочек ананаса, язык высовывается, чтобы поймать капельку сока, угрожающую капнуть на стол, все это было так невероятно эротично, так, что она вдруг даже поймала себя на том, что ужасно хочет превратиться в какой-нибудь персик. "Ты ж уже решила, что не будешь этого делать... ТАК ЧТО ПРЕКРАТИ!" — Гермиона молча отчитывала себя, неохотно возвращая взгляд к еде, но внезапно обнаружила, что у нее совсем нет аппетита. Люциус также пытался контролировать свои эмоции, которые, казалось, бушевали в нем в пятнадцати разных направлениях одновременно. В первую очередь он беспокоился о Гермионе, с ней ужасно обращался... тот... никчемный придурок, которого она называла своим мужем. Люциус понимал ее желание сохранить брак, сохранить его во имя детей, но ненавидел то, что она предавала собственные желания ради того, что было нужно ее семье, особенно, если учесть, что они вовсе не ценили ее. Люциус знал, что эта женщина пробуждает в нем сильное чувство защитника, наряду с мириадами других спутанных эмоций, которые он никогда не испытывал раньше, но знал, что исследовать эти чувства сейчас было бы на редкость опасно для них. У обоих были разваливающиеся в этот момент браки, и оба были полны решимости поступить правильно... к чему бы все это ни привело. Люциус вздохнул и посмотрел на Гермиону, которая безуспешно пыталась изобразить интерес к еде. Волна желания захлестнула его, когда она задумчиво прикусила нижнюю губу, и потребовалась вся сила воли, чтобы не протянуть руку и не схватить эту губу зубами, высасывая ее сладкую полноту. "Черт возьми! Эта женщина сводит меня с ума!" — подумал Люциус, ненавязчиво пытаясь поудобней устроить растущую эрекцию. — Люциус... — быстро заговорила Гермиона, решив нарушить молчание и сосредоточиться на чем-нибудь другом, кроме того, как он слизывает сок. — Гермиона... — начал одновременно с ней Люциус, отчаянно пытаясь заставить ее перестать жевать эту проклятую губу, о которой не мог спокойно думать. Оба нервно засмеялись, и Люциус жестом предложил Гермионе начать первой, но она вдруг поняла, что на самом деле понятия не имеет, что же ему сказать... кроме... "Я хотела бы стать персиком, чтобы ты мог меня съесть!" Кроме того, что слова прозвучали бы невероятно банально и пошло, она знала, что это, вероятно, станет слишком большой откровенностью для такого мужчины, как Малфой. "Мда... Так не пойдет. Просто... скажи какой-нибудь тупой комментарий про погоду или какое-нибудь другое ничего не значащее замечание, просто... чтоб не... думать... о... сексе!" Гермиона глубоко вздохнула, чтобы собраться с духом, и произнесла: — Вы... любите персики? "Так держать, Гермиона... Значит, а любите ли вы персики??? Почему бы тогда просто не сорвать с себя одежду и не предложить ему себя в качестве десерта, раз уж очень хочется?" — она даже мысленно застонала от недостатка у себя контроля. Люциус выглядел смущенным, поскольку нигде не виднелось персиков, поэтому он не был уверен, что именно вызвало этот вопрос, но затем член внезапно поднялся, и образ ее распростертого на столе тела, в то время как он пожирает его, словно персик, так разжег воображение, что он снова должен был приспособиться и усесться удобней. — Гермиона... — в отчаянии прошептал Люциус, но тут же был прерван появлением Гарри Поттера, и никогда еще не был так рад видеть его. — Гарри! — с таким же облегчением воскликнула Гермиона. Она встала, чтобы обнять приятеля, но остановилась на его словах, зеленые глаза тревожно смотрели, встретившись с холодным взглядом Люциуса. — Мы нашли Нарциссу... — тихо произнес Гарри, и внезапно Гермиона поняла, что ей очень не понравится то, что тот собирается сказать.