On his skin

      — Может останешься у меня на ночь?       Вопрос для Пака — гром среди ясного неба. Для него мучение выдумывать отговорки и оправдания, предпринимать попытки сбежать, а потому просто уговаривает себя сказать всё, как есть, но его добивают вторым вопросом:       — Твоя болезнь… Она как-то связана с тактильностью? — Чимин губы искусывает, поскольку любопытство его ведёт, а не сознательность. Хочет узнать и успокоиться наконец, чтобы все несостыковки в поведении альфы увязать, больше для себя старается, а не для него, и эгоизм этот бесит до глубины души, но продолжает. — Я видел подобное у парня друга, у него это связано с тем, что даже прикосновение незнакомого человека способно завести и возбудить. Таблетки ему почти не помогают… У тебя нечто похожее?       — Не совсем, — морщится Ёль, осознавая — теперь уже от ответа не уйти. Он старательно подбирает слова и говорит медленно, поскольку не желает совершенно ухода младшего из-за дурацкой болезни. — Моя связана с тем, что мне до нестерпимости некомфортно, точнее даже — больно, прикасаться к чему- или к кому-либо. Это с рождения, я даже не знаю себя другим, — альфе страшно поднять глаза, а потому его взгляд на чёрном пластике передней панели теряется. — Если выпить убойную дозу, как делал это на концерте, может стать терпимо, но никак не приятно, — вздыхает тяжело, путаясь в том, что хочет сказать, и тихо добавляет. — Но целовать мне тебя понравилось, почти не было боли.       Чимин до глубины души поражён и понятия не имеет, что можно сказать в ответ на такое откровение. У него в голове миллионы вопросов роятся, но не понимает — имеет ли право задавать, а потому просто продолжает слушать:       — Я не хотел тебе говорить не из-за того, что мне нравится врать или вводить кого-то в заблуждение, надеюсь, ты сможешь это понять, — Ёль хмурится и сдвигает брови, стараясь не нервничать слишком сильно, поскольку из-за перевозбуждения он иногда заикается и путается только больше от этого. — Раньше большинству новых знакомых говорил, поскольку даже руку не могу пожать нормально… Конечно, с некоторыми молчал, но не с близкими, а тебя я уже считаю близким… А! Да что я несу вообще, — обессиленно падает лбом на руль, не обращая внимания на болезненность соприкосновения, сгорая от стыда и понимания, что не может нормально объяснять. — Но все ко мне обычно после этого относятся, как к инвалиду, которым в некой степени и являюсь, но больнее даже от взглядов и непрекращающейся жалости, чем от самой болезни. Ты… Ты смотрел так, что мне не хотелось это терять. Но подобное моей проблеме нельзя держать долго в секрете. Всё очевидно практически с самого начала.       Медленно вдыхая и выдыхая, чтобы привести себя в порядок, Ёль молчит и ждёт теперь хоть какого-то ответа от введённого в ступор и явно не особо обрадованного новостями, касающимися здоровья его парня.       — Я не хочу тебе ничего отвечать, — медленно тянет, но добавляет быстро, когда видит как опускаются ещё больше плечи альфы и без того очевидно подавленного. — Не потому что ты мне резко стал противен или что-то такое! Просто мне нужно подумать. Не в моей природе поспешно давать оценку и заключения… Ты сможешь дать мне время до конца недели? Встретимся вечером в пятницу и поговорим. Мы же всё равно до этого времени заняты.       Сам не понимая почему, Чимин ощущает сокрушительную боль в сердце. Он далеко не дурак, не обманывается наличием каких-то сверхсильных чувств к старшему, пусть тот ему и чрезвычайно симпатичен, но от того и непонятнее реакция собственного организма.       — Конечно, — удивительно, но поднимает голову и тепло улыбается, понимающе так и как-то очень довольно. — Я осознаю всю ситуацию… Но знаешь, во всём этом мой самый большой страх, из-за которого и молчал, заключался в том, что ты не захочешь больше меня видеть. Я бы даже принял это, хоть и с трудом, — наклоняется и чуть хитро улыбается, Чимин видит лисий, буквально, взгляд. — Буду рад, если даже вдруг решишь просто со мной общаться, на уровне «случайные и не слишком близкие знакомые»… Но, так как это нежелательно, попробую дать тебе причину склониться к другому варианту, — через мгновение, после того как звучит последнее слово, Ёль подаётся ещё ближе и аккуратно целует такие мягкие и притягательные губы, от которых отрываться — сплошное мучение, преодолевание которого — не из лёгких вовсе, пусть и удаётся.       — До пятницы не дави на меня больше, — выдыхает, кажется — за секунду, Чимин, после спешно покидая машину, потому что желание не двигаться с места его придавливает титановым сплавом на плечах.       Оставшийся в одиночестве со вздохом снова роняет голову на руль, опираясь на него виском и глядя на дверь подъезда, за которой, он почти уверен, стоит, прижавшись спиной, младший, не имеющий возможности восстановить дыхание и ход сердца из-за всего, что случилось за последние пятнадцать минут.

***

      Несколько дней Чанёль прибывает в вакууме, где нет ничего кроме ожидания и крошек стекла, больно впивающихся в сердце (и вроде хочется выкинуть эту поэзию из головы, но она слишком точно описывает ощущения).       Все экзамены, к огромному удивлению, сдаются на отлично, каким-то чудом умудряется отвечать на вопросы преподавателей.       Он настолько стремится к одиночеству и сосредоточенности в непонятном, совершенно новом, состоянии, что даже через предметы, где его люто желали завалить за прогулы, проскакивает почти без проблем. Защитные механизмы психики могли бы поразить, если бы было кому наблюдать.       Паку не привыкать переживать всё в себе, слишком давно уже взрослый и самостоятельный, но решить загадку своей привязанности не может, как ни крути. Старается даже не общаться с друзьями, дабы свои выводы сделать, но… Игнорировать Тао — бесполезное занятие, даже когда он занят учёбой. Тот приезжает после первого же неотвеченного звонка. Просто сидит около подъезда чужого и беззаботно болтает ногами, пока не видит лицо, которое выражает для него всё необходимое. Хотелось бы понять детали без слов, но принять реальность проще после пары вопросов.       — Он узнал, да? — кивок в ответ, а большего и не надо. — Воспринял не слишком хорошо? — снова подтверждение, после которого — контрольный в голову, направленный не на уничтожение чужого сердца, а на выведение окончательных штрихов картины. — Сказал, что подумает?       — Откуда ты?..       — Возможно ты и не заметил, но он — из тех, кто не даёт пустых обещаний… — замолкает, взяв паузу для упорядочения мыслей, а затем завершает. — Он из тех, кто говорит «Я подумаю», а не выпаливает первое пришедшее в голову.       — Да вы виделись всего раз! — произносит очевидное с повышением голоса, ведь его словно насильно выдёргивают за шиворот из болота, в котором позволял себе тонуть.       — А этого достаточно для общих выводов. Вы трещали без умолку, а я их делал, наблюдая за ним, — пожимает плечами, встаёт с места и, проходя рядом с Паком, делает вид, что хлопает его по плечу — движение есть, а прикосновения — нет. — Просто подожди.       Альфа стоит ещё несколько минут на улице, стараясь утихомирить бешено колотящееся сердце и ослепительный свет надежды, который зажёг лучший друг.       Справившись с собой, отправляется в дом, где снова ходит беспокойно, как зверь в клетке, потерявший свободу и даже шанс на оную.       В постель, настрадавшись, укладывается уже за полночь. Обнадёженность чужими словами спадает спешно, а тоска заполняет сердце до краёв, заставляя мысли ходить по кругу. Мысли о том, что стоило наплевать на боль и обнимать, пока имелась такая возможность. Мысли о том, что он уже может больше никогда не иметь даже простейшего…       Больше всего в сложившейся ситуации раздражает один идиотский факт — они знакомы всего ничего, а привязанность к этому парню сверх меры. Конечно, Ёль не дурак и не тешит себя детскими мечтами о том, что они могут оказаться истинными, он ведь много про подобное читал, зная об избавлении, которое могли бы подарить такие отношения, а потому прекрасно видит, делает логический вывод — «симптомы» не подходят. Кроме привязки, тяги, которую даже сложно назвать сильной, ничего нет.       «Ни повышенного выброса эндорфинов, ни ощущений от запахов сверхсильных, ни тока по коже, до покалывания, — раз за разом рассуждает Пак, раз за разом получая от себя один и тот же ответ. — Не было полноценных прикосновений. Не было… Да и запах… Чимин — определённо омега, но почти не пахнет. Точнее… Для меня — не пахнет».       Мотает головой в очередной раз и возвращается к тому, что нужно было обнимать, прижимать к себе и не отпускать, несмотря ни на что. Даже стоило умереть от боли, но главное — в его объятиях, как бы глупо и по-детски это ни звучало.       Чанёль проваливается в очередной беспокойный сон, не слыша того, что ему пришла смс.       «Завтра пятница уже. Заканчиваю после шести. Заедешь за мной? Поговорим, как и собирались»

***

      Откладывая телефон, Чимин смотрит на часы и с ужасом осознаёт — увлёкся подготовкой к экзамену, а потому не заметил, что перевалило за два часа ночи. Усталость давно даёт о себе знать и потому он, отправляя сообщение, проигнорировал цифры в углу экрана телефона, которые могли бы указать на неуместность подобного в это время.       — Вот идиот, — вслух ругается, потирая глаза, которые ужасно режет неопределённую продолжительность уже.       Он валится спиной на кровать и позволяет себе немного расслабиться… Но стоит это сделать, как возвращается неугомонное:       «Почему я так сильно скучаю по нему?»       Никогда прежде не был подвержен сильным эмоциям. Да, влюблялся иногда, даже страсть испытывал, в конце концов, отношения пытался строить не раз… Но сейчас всё выбивается из привычной картины мира, рисунок ведётся куда-то в край листа, где никогда не планировал даже несколько чёрточек оставлять.       Вдохновение приходит настолько резко и неотвратимо, что Чимин не помнит и не осознаёт себя. Просто его тело переносится за стол, где бешено, нервным почерком и непонятно в какой последовательности сохраняются строки для новой песни, попутно — с заметками по мелодии и аккордам.       Только спустя час, это он понимает вновь отследив стрелки на настенном циферблате, очухивается и трясёт головой, словно выкидывая из неё все последствия выплеска. Очень страшно Паку смотреть на результат своих творческих действий, но всё-таки перечитывает, краснея щеками и кончиками ушей.       — Совсем рехнулся, — делает неутешительный вывод и кидает листки с записями на полку, которая над столом как раз, обещая себе тихо, что завтра же уничтожит это непонятное, взявшееся с ничего.       На этот раз оказавшись в постели, Чимин чуть ли не клянётся себе, что больше из неё никуда ни ногой. Остаётся всего несколько часов до подъёма, нужно выспаться и закрыть сессию, а после… после разобраться с альфой, которого знает без году неделю, но из-за отсутствия общения с которым ему херово настолько, что одна грустная песня пишется за другой, чем раньше вообще не грешил, создавая что-то либо в очень вызывающем стиле, либо — в весёлом. Разобраться хочется, даже невзирая на обиду, связанную с чужой ложью ненужной, которую всё-таки, после долгих мучений, понимает, хотя собственные чувства об это понимание плохо притупляются.       Честно стараясь не скатываться в рассуждения об отношениях, чтобы как следует разобраться с учёбой, Пак терпел одно поражение за другим, то представляя как он поговорит с Чанёлем в пятницу, расставляя все точки над пресловутым i, то вспоминая, насколько хорошо ему было, стоило только альфе оказаться рядом.       Всегда холодный и рассудительный, впервые сталкивается с проблемой того, что разум не довлеет над эмоциями, а потому ему нестерпимо больно и тревожно.       Засыпает лишь через долгие полтора часа, за которые успевает принять единственно верное решение — увидит завтра Ёля и всё решит для себя при встрече, постарается оценить всё трезвым умом и примет, как данность, собственные выводы.       Впрочем, прямо перед забытьём у него предательски проскальзывает мысль:       «Я просто хочу быть немного ближе к нему…»