On his skin

      Впервые проснуться вместе и никуда не спешить — прекрасно. И Чимину повезло на этот раз — он открывает глаза и наблюдает широкую спину альфы, который явно ещё не вставал, это видно по расслабленности тела и слышно в ровности дыхания.       Покусывая губы (дурная привычка длинною в жизнь), выскальзывает из постели и обходит её, с любопытством глядя на умиротворённое лицо. Увиденное — чрезвычайно по душе, но всё-таки отрывается, чтобы посетить ванную и вернуться уже более свежим и, как сам думает, посимпатичнее, чем спросонья.       Пока есть время — успевает списаться с одногруппником по учёбе, договориться с другим человеком о переносе подработки и даже находит их рейс (билет на который он, под рассеянным руководством Ёля, сам и купил), выясняя — до того остаётся шесть часов.       Несколько минут тратит ещё, освежая информацию, открытую сразу в нескольких вкладках браузера, а после — отложенный смартфон забыт им мгновенно и всё внимание переключено на старшего, который перевернулся во сне и лежит теперь на спине. Подперев голову рукой, принимается рассматривать каждую черту лица, про себя признавая чужую идеальность. Конечно, каноны и абсолюты у всех свои. Омега же окончательно убеждается — его собственный находится рядом.       Со всей беготнёй и проблемами он забыл лишь об одном — не только у Чанёля есть вещи, которые тяжело рассказать. Почему-то это приходит в голову именно сейчас, словно парень сам себе не хочет даже шанса на счастье давать. Ни разу за прошедшие дни (бездна, всего-то восемь) его так не кололи мысли о том, что не менее важно, чем болезнь Ёля. Ничего смертельного, лишь пара проблем, с которыми вдвоём, он уверен, справиться будет чрезвычайно легко… Лишь одно «но» — как обо всём рассказать?..       — Доброе утро, — бурчит, чуть поворачивая голову, и одним глазом рассматривая немного выпавшего Чимина. — Давно проснулся?       — Доброе, — улыбается радостно и придвигается чуть ближе, не опасаясь теперь слишком сильно возможности случайного прикосновения. Он почему-то не отвечает на вопрос и позволяет себе и дальше рассматривать парня, хотя тот уже проснулся.       — Так не хочется вставать, — устало тянет, немного растрёпывая пальцами свои рыжие волосы. — Я бы так и провалялся с тобой всю грядущую неделю, вместо суматохи всей, — приподнимается на руках и после покидает постель, на ходу поясняя. — Сейчас вернусь. Не уходи никуда.       Чимин смеётся, довольный жизнью, этим утром и прекрасным альфой, и, пока что, позволяет себе забыть о гнетущих проблемах, которые и после решить можно.       Быстро усаживаясь в позу лотоса посреди кровати, крутит головой и разминает шею, после чего возвращается к ранее пришедшей мысли, что попытаться воплотить безумно хочется. Но для этого определённо нужен Чанёль, который снова рядом спустя каких-то пять минут, в течение коих его гость едва не сгорает.       — Садись быстрее, — невольно ёрзает от нетерпения и вновь кусает собственные губы. — Мне интересно кое-что попробовать. Закрой глаза.       Не то чтобы альфе понравился до конца его огонёк в глазах, но устраивается спокойно рядом, подогнув под себя ноги, ладонями оперевшись на постель и делая, как попросили.       Нервничая до дрожи в пальцах, Чимин медленно смещается вправо и осматривает критично чужую одежду, тут же бескомпромиссно командуя:       — Сними кофту.       От неожиданности реакцией — лёгкое вздрагивание и нахмуренные брови, хотя быстро следует пожатие плечами и скидывание озвученного. И Чимину стоило бы приготовиться к тому, что увидит, а не только идеей гореть. Ведь открывшийся вид уж больно шокирует.       Омега предполагал, что у человека с болевым синдромом покровов будет ухоженная кожа… Но кто бы мог подумать о том, что она — алебастровая и холёная, абсолютной гладкостью и привлекательностью обладающая, вызывающая навязчивую мысль — нельзя прикасаться к такому совершенству. Впрочем, этот излишек откинут, ведь гораздо интереснее сходить с ума от разглядывания упругих мышц — груди, пресса, спины. Кажется, по представшему перед глазами можно все названия вспомнить, хотя это тоже отметается.       Надо отдать должное выдержке альфы — за несколько минут пристального разглядывания он даже не шевельнулся, лишь выдавал бьющуюся в нём жизнь подъёмом и опусканием грудной клетки, чуть ускоренным, но всё-таки довольно спокойным.       И старший бы наверняка вскоре спросил — к чему это всё, но Чимин склоняется за его спиной и очень медленно приближает лицо, одним коленом опираясь на кровать и ставя по бокам от альфы руки. Сам не понимает, что задерживает дыхание, и потому — вместе с лёгким прикосновением губами к коже на лопатке, пускает по той горячую волну воздуха. Отстраняется через мгновение, как пугливый зверёк.       Только тем и отличается, что уши виновато к голове прижать не может.       Выжидает мучительность секунд, а затем несмело подаётся вновь вперёд и очень медленно, с ювелирной точностью, проводит губами чуть больше — от лопатки вниз. Страшно ошибиться и услышать, что догадка не верна, потому спрашивает чуть дрожащим голосом:       — Как ты?       Ответить на это довольно сложно.       У Чанёля кружится голова.       Чанёлю не хватает кислорода категорически.       Чанёля не понятно, что больше с ума сводит — эмоции, вопросы или физическое состояние.       Чанёлю бы под землю провалиться от собственной реакции.       Однако он берёт себя мысленно в руки и говорит медленно:       — Мне… — пытается сформулировать, а у омеги уже почти паника начинается от ожидания. — Мне не больно. Покалывает немного, но… Приятно, — поворачивает немного голову и в его глазах бесчисленное количество вопросов видно, на которые целая тирада, и без озвучивания:       — Я читал о твоей болезни, но информация чрезвычайно скудная. Никакой конкретики, никаких нормальных исследований. Их пытались провести, но «подопытных» слишком мало было и никому не давали заняться этим вплотную. На просторах интернета нашёлся всего один форум об этой чёртовой проблеме и там лишь несколько человек, которые обсуждали только методы выживания. Ни о каких подробностях… Так скажем — интимного характера… Ни слова. Мне пришлось изучить несколько десятков статей о самой коже и пришёл к выводу, что стоит попробовать проверить твою реакцию… — переводить дыхание почти не успевает, сгорая от желания высказаться и услышать мнение о проделанной работе. — И самым логичным виделось пойти от простого, то есть использовать почти самый тонкий слой кожи и воздействовать им на один из самых толстых. Самое интересное, что подтолкнули меня к этому твои же слова — поцелуй был почти безболезненным для тебя. Отсюда вышла идея — а что если губы просто не способны причинить много вреда? Конечно, можно было бы начать со стоп, там самый плотный слой, но неизвестно подвержен ли ты щекотке…       — Ты… — пытается вставить слово, но ему не дают, стремясь завершиться свою мысль:       — У тебя не было практически шансов, чтобы осознать лазейку, подобное разве что со стороны увидеть можно. Во-первых, ты спишь больше на спине, если верить моим коротким наблюдениям, — смотрит многозначительно и не встречает сопротивления, что позволяет продолжить уверенно. — Во-вторых, боль у тебя с рождения и почти привычна, а потому тяжело обратить внимание на то, что, скорее всего, даже в душе тебе легче всего именно со спиной. При других давящих факторах, это теряется, пусть и логично. В-третьих, сомневаюсь, что кто-то пытался до тебя дотронуться именно так. Хлопки по спине или прикосновения к лицу, которые могли быть от родителей, предположим, вызывали всё тот же болевой синдром — кожа лица слишком тонкая, а со спиной никто нежности не пробовал проявить, — устало падает рядом, поскольку лишь в этот момент сваливается понимание о напряжённости и неудобстве позы, в которой застыл.       — Всё сказал? — чуть приподнимает бровь Чанёль, выражение лица которого ещё несколько минут назад стало нечитаемым. В ответ получает уверенность кивков, в связи с чем может констатировать. — Ты настоящий гений.       И не говорит больше ничего.       Просто наслаждается внезапным усилением яркости чужих щёк и придвигается ещё немного ближе. Совсем чуть-чуть, но даже эта малость разливает в груди тепло и вымазывает в безграничности счастья.       — Хочешь… Я ещё попробую? — задумчиво кидает взгляд на настенные часы и проговаривает. — Если тебе собираться не очень долго, у нас ещё полчаса точно есть, — возвращается глазами к лицу, которое уже нарёк для себя идеальным, и видит несмелый кивок. И прекрасно осознаёт, что неуверенность старшего от неловкости, а не из-за страха. — Знаешь… — оказывается вновь за спиной, где как-то больше храбрости на то, чтобы сказать. — У тебя очень красивая кожа.       Ёль улыбается самыми уголками губ, сходя с ума от щемленья в сердце. Он даже немного забывается и не сразу осознаёт лёгкость новых прикосновений. Однако, если в первый раз его охватило напряжение и готовность к боли, то сейчас позволяет себе расслабиться и впервые в жизни ощутить удовольствие от контакта с кем-то. Дыхание вновь набирает обороты, но оно не тяжёлое, напротив — словно бы более полноценное.       В попытках анализа старший безуспешен, потому закрывает глаза и полностью отдаётся новизне ощущений, не сопоставимых ни с чем, испытанным им когда-либо прежде. Если боль было реально описать словами и с чем-то сравнить, то происходящее в этот момент не поддаётся оценке или даже хоть какой-то малости слов.       Губы Чимина одновременно едва уловимы, но порхают буквально везде. Он получает от своего занятия удовольствие косвенное, поскольку гораздо больше концентрация на отслеживании непроизвольных реакций — ведение плечом, когда задевает более тонкую кожу — на рёбрах, и абсолютное спокойствие при изучении каждого миллиметра вдоль позвоночника.       Многое в своей жизни Чанёль ценил и ценит до сих пор, но ему почему-то впервые приходит мысль — стоило вытерпеть столько боли, чтобы оказаться в этом моменте. Он настолько переполнен удовольствием, что почти готов взорваться, а ещё его беспокоит проблема возникновения эрекции, из-за чего нехотя подаётся вперёд, уходя от лучшего, что случалось с его телом за все годы существования, и поворачиваясь лицом к омеге… А тот выглядит восхитительно — чуть раскрасневшийся, смущённый в край, но и довольный — не меньше.       — Замри, — теперь командует старший и ему даже льстит, что Чимин становится статуей самому себе в ту же секунду. Рыжий думает, приближаясь медленно к парню, что он действительно за всю свою жизнь ни с кем не пробовал подобных контактов. Его постоянная болезненность не позволяла и представить, что он целует кого-то. Даже родителей… Ведь именно на нём показывали, как это делается, причиняя дискомфорт лёгкими прикосновениями к щекам или вискам. Естественно, ни один родитель не додумался бы поцеловать ребёнка в спину, как и сам ребёнок был не способен предположить, что обратный контакт может принести удовольствие.       Альфа едва дышит, когда оказывается губами в непосредственной близости от лица младшего. И он бы, наверное, припечатал бы поцелуем в благодарность, но поступает иначе, ведомый иными эмоциями — осторожное соприкосновение с острой линией челюсти кажется интимнее и привлекает тем, что никогда ещё подобного не пробовал.       Контакт длится около пятнадцати секунд и прерывается из-за того, что сам неосторожно двигается и своим подбородком касается чужого, возвращаясь вместе с этим в реальность: последствием ошибки — ощущение, словно обжёгся.       — Это было… — шепчет Чимин, который словно бы и не заметил, как чуть отшатнулись от него. Он стремится лишь к одному — встретиться глазами и прошептать:       — Это было интимнее, чем секс, чёрт побери.