On his skin

      Чанёль гонит, как сумасшедший, объезжая следующие впереди машины, кажущиеся ему чрезвычайно медленными, даже нарушая правила.       Его организм сгорает. И в тон этому небо обрушивается мощными потоками, словно призванными для охлаждения горячности Пака.       Определить почему — бесполезная попытка, которая загублена на корню.       Парню даже совсем не интересно, как так вышло, что его не успели остановить. Что он забрал ключи от машины и уехал без препятствий, молясь лишь об одном — не опоздать.       Попыток позвонить не предпринимает — телефона у него с собой нет, как и у Чимина, ведь тот ещё утром забыл свой в домике и так и не забрал.       Никогда в своей жизни альфа не позволял себе безрассудства. Никогда не ставил в приоритет собственные чувства, наплевав на чью-либо безопасность. Но именно это он делает, обгоняя, наконец, такси и тормозя его тем, что с разворота останавливает машину посреди двухполосной дороги, заставляя свой транспорт оказаться поперёк. И Чанёлю бы подумать — встречка, которой пока нет, может в любой момент появиться, но ему глубоко плевать и на это, потому и выскакивает из машины, ощущая себя героем какой-то не особо рейтинговой дорамы. Сцена под стать — ливень стеной, две машины враскоряку и он — весь растрёпанный и тяжело дышащий, открывающий заднюю дверцу такси. Правда, парень не уверен, что дорамный омега мог бы вылететь навстречу гарпией и начать колотить героя по груди, даже зная, насколько тому будет больно от подобного выплеска чужой злости.       — Какого чёрта ты творишь?! — альфа буквально физически ощущает, как с него стекает ярость вместе с потоками небесной воды и с чужими слезами. — Нахрена ты за мной попёрся? Кто тебя просил?!       Адреналин, всё-таки, великая вещь. Чанёль задней мыслью прослеживает очевидное — уже свалился бы от боли, если бы не этот чудодейственный гормон, держащий его не то что просто на ногах, так ещё и в довольно ясном состоянии ума с предельным пониманием ситуации, правда с приятным бонусом — равнодушием ко всему, что не касается младшего.       — Поехали, — ровно говорит, сжимая плечи Чимина, пытающегося вырваться, до боли. — Поехали со мной.       — Да что ты знаешь вообще… — затихая немного, произносит со всхлипом, выдавая свою агонию ещё больше.       — Всё чего не знаю — расскажешь по пути, — спокойно отвечает, чуть склоняя голову и говоря таксисту — любопытному омеге, высунувшемуся из окошка и наблюдавшему за ними всё это время:       — Поезжайте за нами обратно. Мой друг оплатит ваше беспокойство.       Чанёль оттаскивает ещё сопротивляющегося к машине и запихивает того спереди на пассажирское сидение, сам уже через мгновения занимая водительское и стартуя с места.       — Ты сам не понимаешь, что делаешь, — обречённостью стонет, обнимая себя за плечи и стараясь не дрожать от контраста температур, ведь на улице душно и жарко, а в машине чрезвычайная прохлада из-за кондиционера.       А рыжий тем временем выкручивает систему до более комфортных условий, ведь не мог не заметить состояние парня. Через считанные секунды уже просит немного устало:       — Рассказывай.       Ответом — тишина длинною в вечность, а после неуверенное:       — Я тебе не говорил, но у меня тоже редкое заболевание, — судорожно выдыхает, глядя в окно и пытаясь убрать со лба мокрые пряди. — Оно никак не влияет на повседневную жизнь и про него легко забываю. Не специально ввожу в заблуждение и замалчиваю, а просто забываю. У меня есть лекарства, при приёме которых живу абсолютно спокойно.       — Я не собираюсь осуждать. Расскажи в чём дело, — старательно контролируя речь, понимает, что дышать становится тяжелее, а до отеля добираться ещё не меньше десяти минут.       — Это… Мне это объясняли, как какой-то диссонанс гормонов, вызывающий психическое расстройство, — парень устало прикрывает глаза рукой, понимая — скоро ему станет совсем плохо. — И происходит это именно в течку. Организм сбоит, как по часам. Поэтому обычно я принимаю блокаторы вне этого периода и во время — транквилизаторы.       Чанёль впервые о подобном слышит и даже не знает, что спросить, потому просто слушает.       — В этот раз всё произошло неправильно. Странно. По датам отклонение на три недели и симптомы не совпадают, — ёрзает, чуть выгибаясь в пояснице, которую начинает нещадно ломить. — Всё неправильно… — сбивает с мысли и мимолётно смотрит в окно, стараясь понять местоположение и понимая — началось, а это заставляет вновь пальцами ограничить свой обзор. — Когда поведёшь меня в дом, прошу, не давай мне вырваться. Основной симптом моего расстройства — я перестаю понимать, где нахожусь. Мне мерещится абсолютно другая обстановка. Иногда даже перестаю видеть людей, находящихся рядом.       — Мы почти на месте, — говорит, стараясь собрать мысли в кучу, что всё труднее — он впервые отчётливо различает аромат Чимина, понимая — в холле лишь отголоски уловил. Только сейчас его дыхательная система заполняется киселём, грозящим лишить возможности функционирования. Впрочем, это не такое уж ужасное чувство, особенно если сравнивать с привычной болью кожи, которая сейчас словно отключилась, забывшись. Ещё бы прекрасно было, если бы реакция на запах не мешала думать и запоминать.       — Я боюсь смотреть, — шепчет лихорадочно, как в бреду, ощущая новую волну озноба, происходящую уже из природы организма, а не от температуры воздуха.       — Не смотри, — разрешает, паркуя машину и выскакивая из неё тут же. Альфа уже через секунды склоняется с другой стороны авто и впервые в жизни берёт кого-то на руки, крепко прижимая к себе и даже не осознавая — больно ему при этом или нет. Все системы перегорели.       — Чанёль! — из холла отеля выбегает Крис, всё это время ожидавший их возвращения. Расчёт рыжего был именно на это — родители с празднования уйти не должны были, ведь даже не поняли, что произошло. Тао не смог бы вырваться, поскольку на нём слишком многое завязано, как и на Чжухоне. Ненавистный же родственничек, проклятый Чон Чонгук, должен был вернуться к своим обязанностям. Значит тут мог оказаться только Ву, сейчас пребывающий в шоке от увиденного — насквозь мокрой парочки, в которой лучший друг делает категорически ему противопоказанное. — Что ты творишь? Ему плохо? Давай я понесу?       Натыкается на оскал взглядом и ставит ладони вертикально, стремясь успокоить и объявить о капитуляции своих намерений, пока ему кидают:       — Пожалуйста, расплатись за такси и всем, кто в курсе происходящего, расскажи по-тихому, что мы в порядке и будем в домике.       — Конечно, — выдержка Ифаня восстанавливается за считанные секунды, позволяя ему отпустить друга, который почти ровно идёт, хотя в данных обстоятельствах…       — Привет, — улыбается добродушно водитель-омега. — Это вы должны мне заплатить?..       Пока Крис занимается вопросом, повешенным на него столь внезапно, Пак уверенно шагает, стараясь не обращать внимания на раздражающий хлюпающий звук от обуви, полной воды, и тихо спрашивая:       — Зачем ты сбежал?       — Испугался.       Пока Чанёль пытается самостоятельно понять — чего именно, ему решаются пояснить:       — Сбой стал неожиданностью. Мне даже в голову не пришло, что лекарства есть в домике и ехать в больницу не обязательно.       — Твои перемены настроения и плохое самочувствие отсюда же происходят? Из сбоя?       — Вероятнее всего, что так, — отвечает прерывисто, тихо постанывая в шею парня и говоря внезапно. — А ещё я испугался, что полезу к тебе. Меня кроет не только расстройством непонимания пространства, а ещё и усилением желания тактильности… Я так боялся причинить тебе боль…       Чанель старательно игнорирует глухое уханье в грудной клетке от этих слов, ему едва удаётся с третьей попытки набрать код на замке, хотя явную помеху отпускать с рук так и не решается в процессе, и потому проходит внутрь всё ещё прижимая к себе, сразу направляясь вверх по лестнице, помня отчего-то, что Чимин складировал свою аптечку в тумбочку у кровати. Именно там на мягкость усаживает того, кто выглядит трогательно-беззащитным и чрезвычайно болезненным… Впервые именно младший реагирует на прикосновения морщась и хмурясь.       Медленно открывая глаза и фокусируя взгляд на Ёле, Чимин бескровными губами спрашивает:       — Как ты выдержал столько боли?..       Вместо ответа тот стремится к пользованию моментом — валит парня на лопатки, наплевав на то, что одежда на обоих мокрая, хоть выжимай, и припечатывает губы, наслаждаясь возможностью прижиматься всем телом. Его настигает запоздалое осознание сокрушительной силы возбуждения, звенящее в каждой вене, в каждом органе и в каждой клетке. Обоих лихорадочно трясёт, но старший от того лишь сильнее льнёт, надеясь только на одно — что его не вырубит неожиданно в процессе, которому полагает начало своей смелостью и решительностью.       — Чанёль… Ёль… — Чимин стонет совсем тихо, извиваясь всем телом и вцепляясь пальцами в мокрые волосы. Ему тоже нет дела до дискомфорта, идущего от костюма, неприятно липнущего к телу. Он совершенно теряет координацию и способность мыслить, находя лишь одно абсолютом — то что его абсциссой-ординатой-аппликатой становится альфа, властно подминающий и доказывающий взаимность физических влечений.       Заминка происходит уже после того, как с обоих скинуты пиджаки и рубашки, это удалось сделать с трудом, но тот забивался горячностью поцелуев. Помехой сейчас становится то, что Чанёлю, довольно быстро расстегнувшему собственный ремень и стянувшему брюки, приходится бороться с узостью штанов омеги, лишённого даже намёка на возможность самостоятельно действовать. Тот только и может что попеременно хвататься руками то за крепкие плечи парня, то, понимая, что мешает, перемещать конечности, сжимая ими одеяло.       — Расслабься немного, — шепчет припадочно, едва улавливая простую истину — у младшего все мышцы ног напряжены и именно это изрядно мешает процессу их оголения.       А тот не уверен вовсе — справился ли он с просьбой или Ёлю просто всё надоело и он к чертям порвал эти противные штаны вместе с бельём. Зато очевидна собственная нагота, по которой гуляет прохлада, созданная кондиционером и перекрытая жаром чужого-родного тела.       Наверное, Чимину виделся первый секс с любимым альфой немного по-другому.       Наверное, Чимин хотел бы запомнить всё в мельчайших подробностях и не спешить.       Наверное, Чимину желанно было вменяемость хоть немного сохранять.       Жизнь же ставит в условия, где он и двух слов связать не может, лишь выстанывает глухо что-то неопределяемое, где судорожно притягивает партнёра и намекает своей хваткой — никуда уже не отпустит.       И можно было бы проклинать злую судьбу за собственную беспомощность и неадекватность… Если бы не было тягучих поцелуев, крепких объятий и тихих заверений:       — Всё будет хорошо.       Омеге даже невдомёк, что постоянный повтор этой фразы вызван срывающейся с его глаз влагой, непонятно что знаменующей — его страхи или счастье.       Чанёль же, будучи сведущим лишь в вопросах теории и визуализации, с трепетом воспринимает всё происходящее и едва удерживает себя в сознании. И — впервые — потерей оного грозит не боль, а многообразие приятных ощущений. Стараясь опираться на скудность своих знаний, проникает осторожно пальцами в тугое, но легко поддающееся нутро, чрезвычайно влажное из-за смазки, что позволяет минимально требуемую подготовку произвести за малость времени, сплошь посвящённую главным образом поцелуям и шумным выдохам друг другу в губы.       Старший и попросить не успевает, лишь только убирает ладонь, пачкая чужие бёдра и животы обоих вязкостью, а его уже берут в плен стройные ноги, прижимающие ещё ближе и словно требующие скорейшего продолжения и развития.       И он не видит смысла медлить — берёт то, что уже считает своим, возбуждением крайним изнутри распирает, вызывая сорванность дыхания и новую порцию задушенности стонов, сквозь которые едва разбирает собственное имя.       Может, им стоило бы сказать что-то, но это где-то там, за гранью, сейчас между ними связь много значимее и весомее, чем сотрясание воздуха голосами.       Между ними плетутся узы, претендующие на гораздо большее, чем выразить позволили бы буквы-слоги.       Войдя в некую стабильность ритма движений, которой далеко не сразу удалось достичь, Ёль упирается одной рукой около головы младшего, а ладонь другой кладёт на нежность щеки, беззвучно прося и получая — Чимин распахивает глаза и заглядывает ему в саму душу, выжигая на абстрактном вполне конкретное.       И в глазах Чимина явно нет страха, что позволяет где-то глубоко улечься смутному беспокойству о его болезни.       А после Чанёлю невдомёк, что его ведёт первобытный инстинкт, когда он, находясь на грани их общего пика, впивается зубами в изгиб гладкой шеи, разрывая кожный покров и навсегда оставляя свидетельство о принадлежности, кое и на себе даёт секундами позже прописать, пока обоих пробивает мощность экстаза, лишающая сознания мгновениями после — когда старший откидывается спиной на постель и прижимает к себе разнеженное и утомлённое тело любимого человека.