Старкервит

      На Тони цветут подсолнухи и незабудки.       На коже расплываются мелкие нежно-голубые отметины, выстраиваясь в царапины и ссадины; подсолнухи, вероятно, — что-то покрупнее, вроде синяков, шишек и ободранных коленей.              Ободранные колени — это просто девиз его недели, локти, исцарапанные ладони. Соулмейт учится кататься то ли на велике, то ли на роликах, ничего другого в голову не приходит.              На утро после экспо кожа пестрая, вся в солнечно-водно-кирпичных пятнах: собственные повреждения выступают поверх целого ковра цветов по левой стороне тела. Тони, собирая все это воедино, реконструирует падение на колени, падение на левый бок, возможно, на лестнице — повыше локтя и на бедре четко выделяются особенно гадкие полосы, подсолнухи угрожающе чернеют сердцевинками, — и чью-то крепкую хватку на правом предплечье, то ли поднимали, то ли тащили.       Тони прикидывает отпечаток по ширине — схвачено пальцами к телу, наложить собственную руку неудобно, — и выходит сильно, сильно больше. Или это было что-то с руками игрока НБА, или его соулмейт очень миниатюрный, или вместе.       Еще минут двадцать уходит на то, что всплески желтого и голубого у него на коже могли быть вызваны чем угодно, где угодно, не только на экспо, и нет, Тони, ты не будешь пробивать всех, кто падал сегодня ночью на лестнице, убегая от армии костюмов. Нет.       К его чести, Тони действительно не пробивает.       Пробивает Джарвис — и не находит полного совпадения описанным травмам. Тони выбрасывает огрызок яблока в мусорку так, что она грохочет.              У маленького Питера руки по локоть в белых нарциссах: они цветут на пальчиках, ладошках, по-детски пухлых и одновременно тонких запястьях.       Мэй плачет, когда у восьмилетнего Питера распускаются на теле маки, особенно густо — на груди. Питер спит; она просто зашла поправить ему одеяло.       Ей страшно, что уже к полудню от цветов не останется ничего — но маки не пропадают почти месяц, еще два появляются новые — снова на руках, но еще на спине, плечах, ногах. Расплывается особенно яркий и сочный на скуле; над Питером смеются в школе.       Нарциссы больше не появляются.              Мэй стягивает с Питера дурацкую маску и перчатки — наигрался, она чуть не умерла со страху, когда увидела, как Питер целится в дрона из игрушечного репульсора. Боже, храни Тони Старка, вовремя подлетел.       Питер засыпан маками поверх собственных синяков, но после «Старк Экспо» многие в его классе в цветах и ссадинах.              Тони кто угодно — но не дурак.       Он знает, что значит, когда его запястья окольцовывает незабудками. И обещает горячо поблагодарить человека, оказавшегося рядом и поймавшего соулмейта за руку с бритвой, когда — Господи, пожалуйста, пусть этот придурок не повторяет и это будет «когда», — все-таки его найдет.              — Зачем ты это делаешь, — бормочет Тони, не вникая в то, что делает и говорит, машинально намыливая запястья по третьему кругу; как будто от этого незабудки магическим образом исчезнут, залечатся. Запястья начинают саднить от трения и мыла. — Зачем, зачем, дай мне тебя найти, я смогу, обещаю…              Незабудки бледнеют и разгораются ярче с периодичностью дня в два, не исчезают месяцами, и с какого-то момента Тони перестает бояться голубизны и начинает бояться проснуться с чистыми запястьями. Мысль, что можно привыкнуть к чужим — не просто чужим — попыткам самоубийства, боясь только успеха, пугает сама по себе, но Тони устал. Он устал расчесывать запястья в бессознательных попытках отменить чертовы незабудки.       Он собирается сидеть рядом и целовать шрамы, когда они наконец-то встретятся.              Две недели, за которые незабудки на запястьях успевают затянуться вместе с подсолнухами на бедре и под лопаткой, — самые страшные в жизни Тони. Когда утром запястья снова голубеют, а на коленях обнаруживаются распахнутые желтые соцветия, он валяется в кровати лишние десять минут, обессилев от облегчения, и в итоге опаздывает на встречу.              — Как ты вообще видишь в них? — смеется Тони, прикладывая к глазам густо затемненные очки для сварки, и Паркер обиженно выдирает их у него из рук.       — Отлично вижу! — бурчит он и запинается: — У меня… зрение, оно… они концентрироваться помогают, иначе светло слишком, и вообще…       — Хорошо, — примирительно поднимает руки Тони; Паркер цепляется глазами за съехавшие рукава рубашки — Тони нервически потирает скрытые пластырем незабудки, их точно не видно, он проверял утром, и продолжает в разы менее весело: — Еще какая-то специфика, которую мне лучше знать, когда я буду делать тебе костюм?       — Костюм? — задыхается мальчишка, и настроение Тони мгновенно поднимается, как по волшебству.       — Ты не можешь сражаться с Капитаном Америкой в пижаме, — смеется он, и Паркер падает на кровать:       — Сражаться с Капитаном Америкой… — шепчет он себе под нос, и Тони садится рядом, закатывая глаза:       — Давай к делу. Специфика.       — Да. Да, конечно, — Питер крепко сплетает пальцы и выпрямляется, как будто это помогает ему сосредоточиться; Тони ловит себя на том, что улыбается: это очень трогательно. — Так, про зрение сказал, еще я думал наколенники надевать и на лопатки щитки подкладывать какие-нибудь, об стены бьюсь иногда, кеды просто скользят тоже, если б подошву тоньше, я бы цеплялся, а так езжу, — быстро и тихо перечисляет он, крепко держа пальцы; кажется, и правда, когда не жестикулирует, выходит быстрее и по делу, но Тони не до того: он не может отделаться от мысли, что на коленях, на лопатках и плечах и — Питер наверняка пропустил, постеснялся, что на скользких кедах по стеклу падает на задницу, — ягодицах у него цветут подсолнухи. Не хватает незабудок на запястьях — на косточке, правда, утром тоже разлилось желтое, но не суть, — и Тони надеется, что это не его незабудки. И одновременно очень хочет, чтобы его.       — Все или забыл что-то? Подумай, — то ли советует, то ли умоляет просит Тони. Жадно смотрит на его сцепленные в замок руки; Питер, будто чувствует взгляд, тоже опускает на них глаза и вдруг вскидывается:       — Да, последнее, тоже важно: паутинометы начинают страшно натирать уже через полчаса, я и напульсники пробовал, и пластыри, и обмотки — все одно, видимо, надо как-то нагрузку с запястий от них перераспределять дальше по руке, но ума не приложу, как. Вроде все. — Он нервно облизывает губы, кивает сам себе и добавляет, закатывая рукава: — Про паутинометы правда важно, а то вон что. Я заживаю за сутки-двое коне… Мистер Старк?..       Тони хватает его за предплечья, ближе к локтю, чтобы не задеть красную измочаленную кожу, и рассматривает ободранный в мясо выступ косточки на тонком мальчишеском запястье. Молча поддергивает рукава и сдирает пластырь, укладывая руку рядом, Питеру на колено.       Питер завороженно глядит на их руки, тянется к Тони пальцами, замирает на полдороге, смотрит вопросительно, можно ли, Тони кивает отрывисто, подгоняя, — и все равно вздрагивает, когда Питер обводит подсолнух, дублирующий его рану, гладит невесомо ажурные лепестки незабудковой ленты, обнимающей Тони за запястье.       Тони готов на что угодно, чтобы он никогда не отнимал руки.       Питер неуверенно прижимается к нему плечом.              — Удобно? — улыбается Тони, пока Питер носится по комнате сине-красным вихрем.       — Да! — восторженно вопит тот с потолка, свешивается, поднимая маску и неловко сгребая Тони за уши; мир для него зеркалится, и его губы он находит сосредоточенно, не желая промахнуться. Тони ему не помогает — только прикрывает глаза. Поднимает руки, бережно проходясь по затянутым в высокотехнологичный неопрен бокам, гладя по спине. Питер тычется носом в нос: — Ты нарочно? Я не могу в нем почесаться.       Тони только хмыкает, продолжая гладить его по плечам, рукам и ребрам — в каких-то странных направлениях, потому что Питер висит над ним вверх тормашками, и это сбивает с толку. Тот, впрочем, не жалуется: обхватывает за шею сухими длинными пальцами и целует снова.       — Точно ничего не трет? Я же узнаю, — шепчет Тони, и Питер гладит его по щеке.       — Точно. Обещай не получать несовместимых с жизнью, — фыркает он только наполовину шутливо, и Тони щелкает его по носу. Питер смотрит укоризненно: — Я же узнаю.       — Все пройдет нормально, — вздыхает Тони и целует его в щеку.              Питер чуть не сшибает собой дверь; глаза у него дикие.       — Ты же не умираешь, правда? — спрашивает он жалобно, тормозя в шаге от Тони, прекратившего попытки застегнуть манжеты. Тот вздыхает тяжело, привлекая его к себе.       — Правда. Мне даже постельный режим не прописали, в отличие от некоторых шебутных пауков, треснувшихся головой. — Питер только глаза закатывает, вполне придя в себя.       — Действительно, уж на третий-то раз в моей жизни, когда мне всю грудь маками заливает, я должен был догадаться, что, раз ты выжил первые два, то и сейчас все в норме, — говорит он со всем сарказмом, на который способен. Тони только улыбается, осторожно потрепав его по голове — Питер и правда приложился затылком, Тони видел в зеркало, что весь желтый под волосами.       Он никогда не расскажет ему, что думал о незабудках у себя на запястьях.       Питер никогда не расскажет ему, что плакал, когда на заживающей после паутинометов коже распускались крошечные астры.       Все равно навсегда отцвели.