***
Это невозможно. Нельзя вынести столько. Задыхаюсь сухим воздухом, давлюсь мифической слюной, потому что на самом деле в горле уже давно пересохло. Мышцы плавлено тянутся под моим весом, позволяя разползтись по плоскости паркета, почти уронить голову и почти сойти с ума. В реальности держишь только ты — беспощадный и беспощадно блядский, смотрящий на меня сейчас, как на кусок мяса. В твоих глазах кайф. Ни капли жалости. Ни секунды мыслей о том, что поступил ты, как ублюдок, а поступил ты именно так. «Иди сюда» Отрицательно мотаю головой, подмечаю, как дрожат коленки. «Сюда, я сказал» Ты бесцеремонно валишь меня спиной на свою грудь, издеваешься, как хочешь: касаешься кожи, скользишь упрямыми пальцами по плоти, доводя меня до тихого молебного скулежа, чтобы ты просто остановился и не прорезал дрожью мышцы. Невозможно. Ты невозможен. — Тэх-хен… — шепчу, облизывая сухие губы, — Тэхен, ты… — закрываю глаза, понимая, что не смогу сказать ничего вразумительного. Ты конкретно надломил что-то внутри меня, сделав это так, что хуже уже не будет — некуда. Всегда уверял себя, что у тебя просто красивое лицо — вот и нравишься, но проебался конкретно, когда промолчал, когда позволил лезть ко мне в трусы, как похотливая 15-летняя девочка, желающая своего ебыря. — Хороший мальчик. — Заткнись. — Послушный и такой блядский, — говоришь, не слушая меня, — прими это, Чонгукки. Ты ничем не лучше меня. Слова становятся пулей, которая летит долго, но добирается, которая болезненно кровит висок и не оставляет шанса на выживание. — Пошел к черту, Тэхен, — желание сказать что-то теплое улетучивается, как не было, я отталкиваюсь от твоей груди нарочито сильно, чтобы оттолкнуть не свое тело — тебя. Ты слишком дешево стоишь, чтобы мнить себя Божком и героем. Ты всегда слишком дешево стоил — все это скрывалось за дорогими брендами и профессиональным враньем. Как очевидно то, что ты ужасен.tears
21 января 2019 г. в 19:30
POV Чон Чонгук
(bts — blood sweat & tears)
Я чувствую хаотичное напряжение мышц под кожей, чувствую твой нахальный голодный взгляд — это обезоруживает и связывает, рушит гордость и сминает самооценку. Теперь понимаю, что чувствовала девушка, бывшая моей первой, когда я не думал о том, что согласие должно быть обоюдным, а секс — не борьба за лидерство. В моей жизни были женщины — мужчин не было, и мне нелестно понимать, что поставить меня хотят на позицию нижнего. Ох, не об этом я мечтал ночами…
Ты едва ли не урчишь, почти лежишь у меня на спине, притираясь противной одеждой к коже, скорее всего фантазируешь, как будет удобнее меня разложить, а я так по-блядски, как малолетняя целка, сгораю от стыда. Щеки полыхают. Ноги ломит от крепкого стояка. Это ты. Ты во всем виноват.
«Чонгуккиии…»
— Закрой рот, — рычу сквозь зубы, безуспешно дергаясь, сквозь отражение смотря то на тебя, то на свое безвыходное положение. Отвратительное ощущение беспомощности возникает сразу же, потому что я отчаянно хочу вырваться, возможно, даже смогу, но и хочу остаться… и я не понимаю, чего же во мне больше: желания дать тебе или дать тебе в морду?
Вздрагиваю крупно и очевидно, когда пальцы касаются плеч, считают позвонки и изучают мокрую кожу; тяжело и сипло дышу через приоткрытые губы, стараясь сохранять хоть какую-то трезвость и никогда ни за что не стонать — ни за какие подачки не упаду до такой низости. Спину облизывает зажигалкой — тихо недовольно шиплю, напрягая мышцы. Царапаешь ты хорошо, пусть и не до крови, но от соленого пота это больнее в трижды, а унизительнее в тысячи раз, просто потому что все это со мной и делаешь ты.
Ладони упираются в плечи.
— Нет, Тэхен, — я качаю головой, упираясь, — Тэхен, нет! — Говорю уже куда настойчивее, сопротивляясь из последних сил, но в этот раз ты, похоже, сильнее — заставляешь сползти на колени и уткнуться макушкой в зеркало, краснея от того, насколько более раскрытым я только что стал. Ты разглядываешь меня без зазрения совести, готов облизать целиком и съесть словно кусочек сахара. Мне кажется, что ты облизываешься, замечая малиновые щеки. Ненавижу эту свою дурацкую особенность.
Комнату разрывает удивленным вздохом, когда длинные пальцы вновь прикасаются к ягодице, сжимают и мнут упругие мышцы, которые я пиздец, как упорно и долго качал. И нет, Тэхен, это было не для тебя.
«Тише, Гукки…»
Кусаю губу и шмыгаю носом… попробуй быть тише, когда от всего этого блядства член дергается, тогда и поговорим. Шумно дышу, постыдно расставляю ноги, упертые коленками в пол, чуть шире, кажется, что так будет легче, но это лишь очередная обманка. Все равно от возбуждения давит внутри. Зажмуриваю глаза.
Ты трогаешь меня обеими руками, развивая в теле нехарактерную дрожь, издеваешься в открытую, неотрывно следя за реакцией. Секунда. Твой хрип за спиной. Между ягодиц уверенно скользит твоя рука.
— Тэ! — не успеваю полностью произнести твое имя — палец давит на тугое мышечное кольцо. — Блять! — вскрикиваю, не ожидая от себя сам, дергаюсь, смачно ударяясь головой о зеркало и прикусывая губу. Это не больно и не приятно — странно и страшно, скорее. Даже очень.
Но твои пальцы, нахальные и своевольные, скользят ниже, спускаются по промежности к поджавшимся от возбуждения яйцам, окольцовывают влажный член до моего сумасводящего тихого скулежа на верхних нотах, как я когда-то пел в «Spring day», в блядской «Spring day», с которой все и началось.
«Красиво, не находишь?»
Разлепляю глаза, чтобы посмотреть на тебя, в отражении, прикованного ко мне, дышу сипло, вздрагивая от каждого прикосновения. С головки капает на пол. Еще раз шмыгаю носом. От перевозбуждения, стыда и обиды начинает щипать в глазах.
— Молчи, — прошу сбитым шепотом, силясь не толкнуться в ласкающую руку. Почти плачу, закусывая губу до отъявленной боли. Ты вынуждаешь умолять, гребанный мудак. Умолять хотя бы внутри себя.
«Но знаешь, ЧТО доставит мне еще больше кайфа? Если ты кончишь, глядя на свое отражение.»
Отрываю взгляд от пола, перевожу его на твое, искаженное истомой лицо и, к своему ужасу… на себя. Вижу влажные от ожидания глаза, блядские красные щеки, прикушенную кожу на костяшке указательного пальца; упираюсь второй рукой в зеркало под собственный первый громкий стон, правильный стон: с миллионом оттенков, с изломом бровей и дергающимся телом. Не предоргазменный, но яркий, такой, какие я замалчиваю в прикушенных пальцах и губах, когда дрочу на твое лицо.
У тебя в ладони хлюпает моя смазка, ты не отрываешь от меня глаз и хрипло дышишь, в то время, как я набираю громкость, приоткрываю рот, чтобы простонать сильнее, наконец пересиливаю себя и толкаюсь сам в принимающую руку, перевожу на тебя почти плачущие глаза.
— Тэх… хен, — не могу выговорить с первого раза, задыхаюсь мной и тобой, утыкаюсь в зеркало виском, оглядывая себя, такого блядского, отвратительного, и тебя, довольного, возбужденного и почти доведенного ничем, кроме моей мордашки и голоса. Льстит. Очень сильно.
Меня хватает не надолго, чувствую и сам, когда замолкаю и перестаю дышать на секунду, раскрывая рот, словно хочу заорать, когда пытаюсь свести сильные ноги, проскользив по полу коленками, когда зажмуриваюсь и изливаюсь в твою ладонь спермой, а в уши — блядским ласкучим стоном, состоящим из того же миллиона оттенков, но с доминирующей нотой удовлетворенной текущей суки.
Как же хорошо… как никогда… жаль, что с тобой. Приоткрываю глаза, размазываю слезы об зеркало, еле дыша, смотрю на тебя. Я не хотел сдаваться. Не хотел же…