blood // water

(les friction — dark matter)       С рождения обречен быть ничтожным. С рождения обречен быть избранным на убийство. С рождения — не принадлежащий себе. На груди — невидимая метка, поставленная Богом Смерти. Мальчик, которого обменяли на чью-то чужую спасенную душу еще в младенчестве. Тот, у кого не осталось выбора. Тот, кто связан со своим Богом Меткой Смерти. Тот, кто связан с ним чем-то большим.       Истинный для Смерти.       И обреченный. // // //       В руках — блестящий кулон Чонгука, сотканный из его сил, камней и металла. Кулон того, кого он должен лишить жизни, убив задолжавшую жертву и своего соулмейта — разом.       — Я ненавижу… Ненавижу! — рычит он не своим голосом.       И выпускает целый кулон из рук, оседая на пол.       Потому что ненавидит Ким себя. // // //       Чонгук бесцельно шатается по аллеям парка, боясь вернуться домой. Ему опять снятся кошмары — больше не может оставаться с собой один на один. С того момента, как он обрел способность запоминать свое детство, он понял, что кошмары — его вечные беспристрастные спутники.       «Извини, уже поздно (на часах перевалило за полночь), но ты не занят? Если нет, не мог бы ты прийти в городской парк?» — сообщение падает прямиком в личку Тэхена.       Почему-то он чувствует себя странно-потерянным и виноватым именно перед этим парнем. За все. За то, что было и чего не было. Особенно за то, чего не было, потому что ничего и никогда не будет — вскоре все кончится.       Младший вздыхает, закуривает и отпивает из литровой бутылки мартини. Плевать, что в общественных местах распивать запрещено — сегодня тут особенно тихо, в округе ни одной живой души нет. А ему так паршиво изнутри… Он боится темноты, своей квартиры, себя, мыслей своих — откровенно собирается, если повезет, напроситься на ночь к хену, потому что не хочет возвращаться домой. Он собирается напроситься везде, куда не звали. Несколько дней уже не помогает ничего: он постоянно напряжен, слишком сосредоточен на Тэ, вечно попадается ему на глаза и пытается замять моменты близости, которые втайне облизывает по двадцать раз, пережимая основание вставшего члена длинными пальцами. И никогда не признается сам себе, что нашел своего человека. Никогда не узнает об этом — у людей не бывает истинных. А Чонгук — человек. А его истинный — Смерть. Бог Смерти и человек — соулмейты, вышедшие за пределы дозволенного. Смеяться в лицо Судьбе или умолять ее разорвать узы. Не дозволено ни одно, ни другое.       Он долго врал себе, придумывал нелепые отмазки, но в конце концов, напившись, сдался и признал: он просто его хочет. У него давно ничего не было, у него никогда ничего не было, а в свои молодые двадцать организм требует с охуительной силой. Гукки устал бороться с чем-то внутренним, к тому же, ему больше некуда пойти.       — Черт, да ответь же… — тихо ругается Чонгук, выдыхая сизый дым в воздух, сидя в расстегнутой джинсовке цвета хаки, которая больше подходит на хорошую плюсовую температуру. Ему не холодно — алкоголь греет похлеще теплой одежды. — Приди сюда, — не перестает тихо недовольно говорить он. // // //       Тэхён сидит на полу, бездумно уставившись в стену. Время, которое он провел вот так, сложно назвать. Пять минут? Пятьдесят? Сотня? Какая разница, если любое число становится незначительной мелочью, когда счет идет на века.       Внутри пожар тухнет так же быстро, как и загорелся, оставляя на месте только выжженный пустырь. Он снова возвращается к тем дням, когда был особенно эмоционален как подросток-максималист, когда ещё не умел контролировать свои порывы. Только теперь Ким старше. Теперь степень его проебанности бьёт ещё больнее.       Дисплей экрана валяющегося неподалеку телефона в очередной раз вспыхивает, напоминая, что у него уже давно висят непрочитанные сообщения. Техён смотрит на него пустыми чёрными глазами, тянется рукой на автомате, снимая блокировку.       На экране простое «Чонгукки». От Чонгукки, мать его. Он несколько раз перечитывает сообщение, пытаясь вникнуть в смысл, а когда понимает, губы его растягиваются в кривой улыбке, больше похожей на оскал.       Где-то внутри остатки их зарождающейся связи несмело вибрируют, тянутся куда-то, но Тэхёна правда заебало. Заебало всё. Он рвет их быстро, сжимая зубы, отказывается от Чонгука и от последних двадцати лет своей жизни.       «Уже поздно. Ты пьяный, правда? Иди домой».       Телефон летит в стену, разлетаясь на составляющие, издает какой-то жалобный треск и потухает.       Ким поднимается на негнущихся ногах, отряхивается. Смотрит на проклятый кулон. Тот сверкает своей отвратительно чистой энергией, но выбросить его, даже прикоснуться сил не хватает. Поэтому он просто исчезает, как делал это всегда, уходя подальше от того места, которое он называл домом. // // //       Чонгук не уходит из парка ни через час, ни через два. Вся его жизнь сгущается до размеров одной локации — читает сообщение старшего и криво улыбается. Наружу лезет только желчь, будто он совершил убийство.       «Ты не можешь вот так со мной поступить», — упрямо клацает клавишами по дисплею, резво отправляя СМС. Но ответа не дожидается — телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Или разбит абонентом о ближайшую стену. Чон на самом деле даже не знает, почему это Тэхен не может вот так с ним поступить. Может, разумеется, а что их связывает? Ничего, если быть честным. Но постоянно кажется, что не все настолько просто. Чувствительный человеческий ребенок.       Докончить бутылку алкоголя не представляется возможным — слишком большой объем на одну тушку — мальчик выкидывает ее в ближайшую урну, опустошив перед этим. Он, как глупая девчонка, сидит здесь и надеется, что прокатит.       «Он не может не прийти, он же всегда появлялся рядом», — в голове жесткая каша, — «он же… черт, он ведь сам напирал на меня, почему теперь он не реагирует? Что, блять, успело произойти за эти несколько часов?!» — мысли приобретают характер истерии.       «Ты не можешь не прийти в этот ебаный парк», — повторяется сообщение через несколько часов.       «Я никуда не уйду отсюда, пока не увижу тебя.»       «Почему ты не хочешь меня видеть?» — последнее сообщение пришло на недоступный номер в три утра. // // //       Тэхён бродит по ночным улицам один. Тэхён думать не хочет о каких-то там Чонгуках, которые, возможно, тоже бродят одни в пустынном парке посреди ночи. Мало ли в мире Чонгуков? Но ему почему-то достался самый паршивый из всех.       Поэтому, когда кто-то нечаянно задевает его плечо в особенно тёмном переулке, Ким даже не обращает внимания, погруженный в какую-то глубокую чёрную пучину.       — Смотрите, кто тут у нас? Воняет Богом Смерти, — противно смеётся мужской голос. — А на вид такой хорошенький. Понабирают же себе хорошеньких парней…       Зрачки у Тэхёна сужаются. Какого черта демоны забыли в этом районе? Разве это не прямое нарушение их мирного договора?       Мысли вдруг улетучиваются из без того больного сознания. Он разворачивается медленно, словно совсем не боится, что его в любой момент могут ударить в спину. А его это и в самом деле не сильно заботит.       — Смотрите, кто тут у нас? — оскал Тэхёна больше напоминает безумца. — Демон? Понабирают же уродов!       Аура, до этого заключенная в его теле, вырывается наружу накрывая собой все вокруг. Единственный фонарь рядом трескается, звонко разлетаясь по асфальту. Глаза его пылают холодным пламенем из самых глубин Преисподней. Оружия у него нет, но оно ему и не нужно: он раздерёт их плоть собственными руками, умоется их гадкой кровью, как того и хотел совсем недавно.       Через несколько часов начинает светать. Чонгук ни разу не сомкнул глаз и не сменил местоположения. На улице холодно — он успел продрогнуть и выкурить абсолютно все, что завалялось в сумке — и будет мало.       Нужно как-то подвигаться, хоть встать и попрыгать, потому что пробрало до костей. И он встает, сначала блуждает по одному короткому маршруту, а потом решается пройти по парку и посмотреть на окружающий его мир в ярких рассветных красках. Еще темно, но небо постепенно светлеет — на нем появляются розовые блики и красивое утреннее свечение. Уже утро? Уже утро.       Он идет просто так, пиная ботинками воздух, кутается в тонкую джинсу и тихо матерится под нос на Ким Тэхена, который, похоже не пошутил, а действительно попытался отправить его домой и в конце концов попросту забил. Шрам двадцатилетней давности противно чешется и жжет — от этой легкой боли хочется лезть на стенку, но мальчишка принял бы ее за счастье, если бы знал, что ждет его дальше.       Все повторяется на том же перекрестке, где в первый раз остановился мир. Внезапно резкий звон в ушах, режущая и одновременно стягивающая боль под костями грудины, слабость и хорошее падение на асфальт. Мальчик трепыхается, как рыбешка на берегу, гнется в разные стороны и хрипит лишь с одним отличием. Улицы пусты — даже машин на дороге нет. Тэхена — тоже. Ритм сердца хаотичный и надрывно-тяжелый, пока не замирает насовсем.       Просветление наступает лишь через сорок секунд, когда пульс появляется вновь, подрагивающий и нечеткий, но реальный. Глубокий сухой вздох, и младший распахивает глаза, откашливаясь, будто ему интубирование на месте делали.       Встает и медленно ползет к изначальной точке своего путешествия — садится на спинку лавки, устраивая ноги на сидении и заходит в общий чат группы, где без труда находится Намджун. Дышать больно, как и двигаться — сердце испытывает на себе крайне неприятные последствия, к тому же по спине холодок бегает — всегда страшно, когда главная мышца замирает или дает сбой (по себе знаю).       «Намджун, привет. У тебя нет номера Ким Сокджина?»       «Зачем тебе так рано?» — их староста, похоже, 24 на 7 мониторит происходящее в соцсетях, или просто родился жаворонком или страдает от бессонницы.       «Вопрос жизни и смерти».       На его сопляческую просьбу староста группы неохотно, но все же скидывает номер телефона одного из их преподавателей.       Гукки благодарно улыбается экрану мобильника и быстро натыкивает сообщение Сокджину.       «Здравствуйте. Это Чон Чонгук, я учусь вместе с вашим братом — Тэхеном. Вы не можете подсказать его адрес? Не могу до него дозвониться», — шаг рискованный, если не сказать опрометчивый, но малому нечего терять. Он уже трезв, у него не лучшим образом со здоровьем. Лучше уже не будет. // // //       Посреди безлюдной улицы стоит Ким. Фигура его, окутанная непроницаемой завесой черной липкой силы, почти размыта в слабых лучах восходящего солнца. Оно, это солнце, будто боится коснуться Бога, трусливо прячась за тучами. У его ног два неподвижных тела, разорванных на части, и одно — с проклятой рыжей головой — беспомощно дергается в руке. Тэхён смотрит ровно, не двигаясь и не обращая внимания на постороннего в его маленькой игре, но Джин, пришедший внезапно, отправившийся на поиски подчиненного, такого же, как он, Бога уже знает: он его заметил.       — Тэхен-а, — мягко начинает старший, подходя ближе. — Положи плохого демона на землю. Хён заберет его в темницу, — словно ребенку разъясняет он, выставляя руки вперед.       Но когда донсэн его слушал? Блондин одним резким движением отрывает рыжую голову, бросая безжизненное тело на пол. Пинает его ногой несколько раз.       — Хён, я не псих, чтобы со мной говорить подобным тоном. Они просто зашли не на свою территорию, а я убрал мусор, — совершенно спокойно объясняет Тэхён, и тела под его сапогами загораются тёмным пламенем, в считанные секунды обращаясь в пепел. — У тебя нет влажных салфеток или типа того? Я руки испачкал.       Джин почти настораживается, но, когда встречается взглядом с младшим, облегченно вздыхает. Глаза у него спокойные, движения плавные и размеренные, и сам он слабо тянет на психопата, слетевшего с катушек. И если он убил парочку демонов, это, по сути, не значило ничего: это тоже было частью их работы.       Телефон в его кармане вибрирует, оповещая о новом сообщении от неизвестного номера. Номер представляется Чонгуком и просит сказать адрес Тэхёна. Сокджин щурится, смотрит на блондина, который, отыскав в своем чёрном форменном пальто платок, аккуратно вытирает лицо от свежих капель крови. И то, что малой пишет ему в три утра, наводит на определенные мысли.       «Он не дома, Чонгук-а. Он подрался с местными хулиганами и теперь стоит посреди улицы один. Вы же друзья, правда? Может, ты с ним поговоришь, потому что меня он не горит желанием слушать? Я скину адрес».       Да, это с его стороны подло, но сейчас, как чувствует Джин, вмешиваться ему не стоит. Пусть его соулмейт с ним разбирается, Тэхенова сила все равно ему уже не навредит. А вот Сокджину может. Особенно сейчас, когда она, лишенная рамок, вырвалась на свободу.       — Тебе бы лучше поторопиться и принять человеческий облик. Я позвал Чонгука. Не знаю, что у вас случилось, но, если ты ему мстишь таким оригинальным способом, я даже рад, — пожимает плечами старший. — Но от Чонгука и всего, что с ним связано, ты так не избавишься. И в последний раз говорю, прими человеческий облик. Нам не дозволено раскрываться людям.       Тэхён шокировано поворачивается к Джину, смотрит волком, будто готов разорвать его вслед за тремя телами, обернувшимися горсткой пепла.       — Я, пожалуй, пойду. Поговорим позже, — произносит старший, все еще не решаясь подходить ближе к окутанному черной аурой донсэну. // // //       Джин скидывает адрес молниеносно. Чонгук, который хрипит на лавочке, читает сообщение и соображает, где сейчас находится его соулмейт. Не так далеко — минут десять идти… посчастливилось же, блять, в двух шагах друг от друга ошиваться.       Мальчишка вздыхает, поднимается с насиженного места и, выудив из кармана джинсовки последнюю сигарету, щелкает зажигалкой, но прикурить не спешит, греет от огонька сначала правую руку, затем левую, а после — подкуривает тонкую ароматную палочку. Холодно. Почему-то утром стало холоднее, чем ночью.       Он делает шаг за шагом, приподнимает плечи, нахохливается, как воробей, но, тем не менее, спешит. И когда чувствует неладное, отрывает от асфальта взгляд, натыкаясь им на знакомое пальто — внезапно становится страшно и весь боевой настрой теряется. Что он ему скажет? Вызванивать его несколько часов, просидеть в ожидании до утра и не знать, как начать щепетильный разговор… нельзя же прямо так сразу.       Вдыхает и выдыхает. Шаг. Еще один — он продолжает приближаться.       — Хен? — негромко и сипло зовет он. Палец бьет по сигарете, стряхивая безостановочно. — Я… я хотел поговорить. Это я попросил Джина скинуть твой адрес, он ни в чем не виноват, — чтобы занять эфир болтовней, выгораживает Кима-старшего, хотя ему до фонаря, что с ним после этого будет. Он просто тянет время.       Чонгук будто чувствует неладное — не подходит к Тэ слишком близко, оставаясь за пределами точки соприкосновения двух аур — словно боится испытать силу Бога Смерти, если бы знал, что Тэхен — нечеловеческое существо. Никто не знает, что будет, если вступить в контакт с разгневанным Высшим, когда ты сам — человек. Разумеется, любой другой на месте Чона давно бы умер еще при первом соприкосновении, но этот либо поразительно живуч, либо устрашающе нераскрыт и загадочен.       Он смотри на Тэхена, щурится, пока тянет сигарету, и внезапно переходит в наступление.       — Почему ты не захотел меня видеть? Были дела поважнее? — он злится — злится по-настоящему. Аура окрашена бордово-красным, пусть и не ярко, а полупрозрачно, но этого достаточно, чтобы с уверенностью сказать одно — если не терпение, они бы подрались.       — Или ты намеренно избегаешь меня после того, как поцеловал у ограды и зажал в толчке универа, а? — Он палит себя осознанно, давая понять, что психика не перевела событие в фантазию, что он все прекрасно помнит, до самых мелочей практически, и сейчас факт, подвернувшийся под руку, пришелся очень кстати.       — Разве я не дал тебе понять, что не хочу с тобой говорить? — шипит Бог, все еще не глядя в сторону брюнета. — Почему ты все еще не спишь в своей кровати? — его тон становится резче, и он отворачивается совсем, засовывая руки в карманы пальто.       Чонгук тоже начинает злиться, Ким готов бы выйти из себя — да вот куда уж больше. Какое право имеет этот мелкий ребенок рычать на него? За то, что он, Тэхен, пытается избавиться от режущей и тяготящей связи между ними двумя, потому что эта веревка затянулась и душит, душит безостановочно. А мысль о том, что Чонгука он всё ещё считает своим, заставляет злиться на себя по-новой, сжимая кулаки в карманах пальто.       — Дела поважнее здесь всегда у тебя! — Взрывается Тэхён и резко разворачивается лицом к брюнету.       — Это все потому что ты ничего не знаешь! — не выдерживает он, делая шаг вперед. — А если бы знал, охуел бы от многогранности этого ебаного мира, который решил, что именно ты… Ты… — Ким затыкается, пока не наговорил лишнего, потому что его поток открытого сознания грозит перерасти в большие проблемы.       — У меня?! — Чонгук даже рот приоткрывает от удивления. — А ты что, дежуришь у моего дома?! — глубоко и часто дышит, от чего раздуваются ноздри. Показательное пренебрежение Кима бьет по всем фронтам, превращая внутренний мир ребенка, ничего не знающего о предназначениях, в месиво.       — Ну, тогда послушай, Ким, блять, Тэхен, — усмехается он, сплевывая под ноги, что обычному его поведению не свойственно. Тушит сигарету подошвой ботинка. — Мне кошмары снятся. Лет пятнадцать как снятся. Ты часто просыпаешься на мокрых простынях от собственных криков? Часто?! — он доведен до предела, потому что подсознательно чувствует состояние своего соулмейта и беспокоится только сильнее, по факту переживая за двоих.       — Мне страшно бывает одному в квартире сидеть, ебаный ты идиот! — в глазах стоят слезы от упомненного ужастика почти наяву, — страшно, понимаешь?! Я во сне каждый день умираю, я не знаю, что у меня с сердцем происходит — мне, блять, иногда страшно с кровати вставать!.. — вздыхает и берет большой глоток воздуха. — Я ушел переночевать к другу, потому что не мог больше один.       Он злится, он хочет ударить Кима, но никогда не сделает этого — точно не сейчас. Аура вновь тянется к истинному, но замирает в паре миллиметров от бушующей силы, боясь подойти ближе и прикоснуться к когда-то безобидной и ручной тьме.       Брюнет тяжело дышит, зло смотрит на светловолосого Бога, а тот делает шаг навстречу, накрывая мальчишку своей аурой.       Как опрометчиво, Ким Тэхен.       Как опрометчиво.       Внутри всё доходит до предела, очевидно, вместе с Чонгуком. И Ким, совершенно забыв, кто перед ним, срывается: не держит себя в руках, даёт горящей тёмным пламенем ауре накрыть всё вокруг, подходит ближе.       Чонгук шагает ближе, но уверенно опереться на ноги не успевает — внезапно теряет всю свою злость, всхрипывает и, бледнеет, постепенно оседая на землю.       — Тэ… хен… — хрипит, будто наступили ботинком на горло, хватается за рукав черного пальто и повисает на нем. Аура ребенка сереет вместе с ним, в то время, как на груди вспыхивает округлая черная, отсвечивающая фиолетовым, словно люминесцентные вены под кожей, метка, что расходится от шрама на грудине непонятными письменами. Она расплывается по всей груди, в то время как пульс, привычно отдающийся в ушах Тэхена, как свой, замирает. Еще минута — не больше — и энергетическое поле мальчишки можно будет разбить щелчком пальцев, как очень тонкое потрескавшееся стекло.       Хватает воздух большими глотками, не ощущая никакого газообмена — сердце не хочет качать кровь по неизвестным ему причинам. Причина есть, и она всего одна: губительная тьма, в которую он погружен. Даже истинные бывают опасны друг для друга.       Сила Тэ не представляет опасности для Чонгука, но, когда он разъярен… даже Сокджин не рискнул торчать здесь в качестве наблюдателя, а малыш Гукки — человек. Странный, но человек. У Тэхена не остается выхода: успокаиваться и брать силу в кулак или стоять на могиле студента, который попадет в статистику остановки сердца. Вопрос лишь в том, что быстрее.       Страх, охвативший всё существо Тэхена в один момент, въедается в каждый уголок сознания, замещает собой все чувства. Зрачок в и без того темных глазах расширяется. Собственную силу сдувает как ветром — кажется, даже защитного поля вокруг него не осталось, потому что это Чонгук… Чонгук, который издыхает на его руках, умирает от оставленной им же двадцать мучительных лет назад метки. Он рвет на малом одежду, рычит, оскалившись на засвеченную и поглощающую мальчика метку, опускает на нее ладонь и скребет когтями по чужой коже. Воет. Сипит. И воет снова.       — Чонгук, Чонгук! — зовет Бог, словно пытается выхватить мальчишку из самого Чистилища. — Посмотри на меня! — он хлещет Чона по щеке, пытаясь заставить ожившую метку потухнуть. — Нет, чтоб тебя, нет! — глаза слезятся, пока по щекам не катятся горячие слезы. — Я… Я никогда больше… — слова застревают где-то в глотке. Страх потери истинного вскрывает черепную коробку, пускает оледенение по венам — замораживает Тэхенов поддельный пульс.       Пока Тэхен, надрываясь, зовет его и встряхивает, у мальчишки синеют губы. Метка струится по венам вместо крови, красиво подсвечивая сосуды изнутри. Даже смерть бывает красивой. Меченые умирают странно, но красиво: их убивает оставленная Богами метка. Это всегда эстетично. И неотвратимо. Неизвестно, когда механизм замкнет. У Чонгука на метке маленькой закорючкой прописано 21. Это его порог. Дальше — только огромными усилиями, потому что его душа должна покинуть тело именно в этом возрасте. Именно сейчас.       С каждой секундой Чонгук все сильнее расслабляется, пальцы перестают сжимать рукав пальто, синие губы приоткрываются сами собой — тонус планомерно покидает мышцы, пока кожа бледнеет секунда за секундой. Времени не осталось — он догорает изнутри под действием остановки сердца.       Дикий, животный страх бьет Кима по голове, заставляет тело крупно дрожать, пока он не замечает — метка под его ладонью все-таки потухла, каким-то образом снова запечатанная Тэхеном.       На последнем возможном в этой реальности моменте уход в мир иной останавливается тем, кто должен был его воплотить. Против всех правил. Чонгук замирает, подобно восковой кукле, а после нескольких секунд кристальной тишины начинает вздрагивать и биться, хватая воздух огромными глотками, широко раскрывая рот. Инстинктивно вцепляется в первое попавшееся — в Тэхена, хватается за воротник пальто, за волосы, прижимается, как подобранный на улице котенок и хрипит, смаргивая слезность. Тупая боль под ребрами не режет — давит измученную сердечную мышцу. Больно.       Тело у Чонгука холодное и Ким вздрагивает, будто очнувшись, сдирает с себя пальто, укутывая в него брюнета, прижимает к себе, все еще действуя на автомате. Липкий страх не желает отпускать его, холодит кожу. Тэхен дышит часто, вровень с мальчишкой в его руках, словно это он несколько минут назад чуть не покинул этот свет. Вся его жизнь сжалась до одной маленькой точки, имя которой он повторяет как мантру про себя снова и снова, инстинкты отключили мозг почти полностью, погружая Кима в какое-то запредельное состояние.       Чонгук хрипит едва-едва и совсем неразборчиво, но Богу хватает и этого, чтобы понять. Чтобы понять, что он никогда не разорвет нити, связывающие их души, что узы истинных всегда будут сильнее. Он прижимает к себе сильнее. Он ненавидит его так сильно, как любит. Выше человеческих возможностей. И, пусть и неизвестное Чонгуку, так будет. Будет всегда.