blood // water

      (bts — mic drop (steve aoki remix) [full length edition]) На выходе из самолёта мы измотаны — ты явно на исходной. Взгляд плывёт не от любимой фанатками похоти — желания упасть и проспать вечность. Вздыхаю, чувствуя тебя, как собственность. Неважно, что я отдал тебе подушку в самолёте, потому что ты не можешь уснуть, не обнимая ничего, неважно, что у меня затекшая больная шея и трехнедельный недосып — тебе все равно будет мало. Ты привык к лучшему, в то время как я за время жизни в статусе айдола осознал совершенно обратное. Дорогие шмотки, бары и элитные тёлки — мы ведь тоже люди, правда? В организации прекрасно понимают, что даже супер-крутым айдола иногда надо расслабляться. Со строгими правилами «бесследности» на теле, качественной резины и адекватных, в меру дозволенности, предпочтений.       — Сколько у нас есть? — Почти шёпотом, изнуренным полубасом, который даже сейчас создаёт собой эффект наполненности автомобиля, движущегося к забронированному отелю.       — До утра успеешь проспаться, — словно без усталости, отвечает Юнги. Смотрю на него, читая в глазах почти леталку измотанности. Упертый. Перфекционист с культом работы — фыркаю в сторону — ужасное сочетание.

***

      — Дай воды — я сейчас сдохну, — шепчешь, наваливаясь на меня всем телом — успеваю перехватить в последний момент, чудом спасая от поцелуя с полом.       — У тебя температура, — спокойно замечаю, отдавая ледяную бутылку из бара в смуглые руки после того, как доплелся с тобой до кровати, оставив безвольное тело на заправленной теперь двуспалке. Нас снова селят вместе, мы снова сдвигаем кровати, как убогие школьники на летнем выезде.       — Хуйня, — приникая к раскрученной бутылке, выплевываешь через сжатые зубы, — высплюсь и буду в норме.       Киваю. И не спешу сказать что-то ещё. Ты прав, это от усталости. Каждый из нас через это проходил — температурные качели, когда организм сходит с ума. Попытки понять, кто кого заразил и одна простая истина — отдых. Кровать — наша религия; одеяло — наш новый Бог. Но вообще, пойдёт любая другая поверхность, даже не укрываясь, с опорой на чужое плечо. Особенно в последние два месяца.       Падаешь на кровать, не раздеваясь — эта работа остаётся мне, и я бы словил кайф, будь ты хоть немного живее.       — Что дальше? — Надрывный смоченный водой шепот царапает легкие.       — А что дальше? — Пожимаю плечами и седлаю твои бедра, принимаясь за мелкие пуговицы просторной мягкой рубашки. Ты горячий — понимаю — слишком, измотанный и убитый.       — Насколько ещё нас хватит? — Усмехаешься и закрываешь глаза. — Когда твой организм даст последний сбой?       Пальцы замирают на предпоследней пуговице. Облизываю губы. Смеёшься или как?       — Да-да, Гукки, — и впрямь, смеёшься — хрипло и безжизненно, — ты же думал об этом, да? — Молчу. — Думал же, черт… думал… — Подрываешься с места и резко поднимаешь корпус, хватая меня за волосы на затылке и вмазываясь носом в мой. Улыбаешься так ебануто, как только можешь, как будто тебя возбуждает смерть.       — Ты же знаешь, что мы — стадо загнанных лошадей, рвущих жопы ради стада лошадей тупых, — шепчешь, потираясь о мою скулу, стараешься заглянуть в глаза, — ты же знаешь, что мы не вывезем ещё дольше так… знаешь, — мурчишь, скользя языком по скуле, пока пальцы сжимают тугие бедра.       — Заткнись… — почти рычу, — заткнись, Тэхен, заткнись!       Пытаюсь сбросить твои руки со своих ног, но получаю лишь усмешку безумца и горящие в полутьме отельных номеров чёрные глаза.       Тону в интонации величайшей испорченности, режусь голосом и связками элитной гниды; мой слух — моё проклятие. Потому что я обожаю все, что красиво. А твой голос — ужасно красив.       — У тебя тоже скоро температура будет шпарить — у нас новый танец горит, премия, очередные позолоченные елдовины, которые не умещаются в объемы одного моего эго, но в которое прекрасно влазишь ты, — шипение грозной кошки на ухо — ты сжимаешь пальцами мой пах так, что я вскрикиваю, мокро скользишь по ушной раковине, так, как любишь ты. Давлюсь желчью твоих слов.       — Эти елдовины прекрасно смотрелись бы внутри твоей задницы, — пальцы хватаются за ширину плеч, тянут на себя — и под лопатками гладкость отельных белых простыней, а под руками твоя упругая от тренировок задница. Рычишь, растягивая мои ноги почти на шпагат, придвигаясь ближе, злишься, но ловишь неописуемый кайф _неподчинения_. Я знаю, что я единственный, кто может с тобой так.       — О, ты желаешь проверить? — Подаешься рывком, трешься пахом о мой, такой же напряжённый.       — Остынь, у тебя температура, — шепчу излюбленной тобой интонацией топленого масла или мягкого вазелина, который нам мажут на губы, как ты мне — сперму с длинных пальцев правой руки.       — Кажется, именно из-за тебя, — рычание перерастает в рокот, полный похоти и своеобразного восхищения безобразным. Отношениями полной моральной грязи.       — Заставь меня думать, что здесь не ты — главная принцесска, — ухмыляюсь тебе в лицо, а ты кончаешь многократно ментально и звереешь на глазах. И это то, что останется за пределами идиотской фанбазы.       И это то, что я люблю.