blood // water

      (grandson — overdose)       //pov tae       Вздыхаю громко и иссушено, глотаю слюну и несуществующий на губах пепел. Облизываюсь.       Сладко.       По венам течёт что-то искусственное — не моё. Заменители, силикаты, сульфаты — дерьмо, которое никогда не вернёт тебя на исходную. Ты сидишь рядом, наблюдая за своим хеном. Чонгукки, я в мясо? О боже, мне так жаль, прости.       — Иди сюда, — на угасающем выдохе цепляю за шею и подтаскиваю к себе; едва ли хватает сил, чтобы поцеловать. Твоя податливость похожа на сон, может, это он и есть? Раскрываешь губы, пропуская мой язык вглубь, стонешь в ответ на грубые касания, словно это совсем не ты.       Наслаждаюсь.       — Быстрее.       Ты скачаешь на моих бёдрах, как ненормальный — может, ты обдолбался вместе со мной и теперь поплыл нефтяным пятном по пределам мирового океана?       — Чонгук... — у меня нет сил стонать. Хриплю и надрываюсь воздухом. Ты такой тугой. Отзывчивый и узкий. Выскребаю ногтями полосы на твоих бёдрах, пока ты звонко шлепаешься задницей о мои накаченные ноги. Запрокидываешь голову и вздрагиваешь, когда обессиленный я внезапно поддаю бёдрами — знаю, что не ожидал.       В этом потоке проходит день за днём, крошится хрупкой сеткой вероятностных нитей — не сбывается ни одна. Я, кажется, употребляю уже давно, а ты словно меня под это ломаешь. Делаешь потрясающие внутревенные.       — Ты был бы хороших врачом, — шепчу, зажимая зубы от кипятка, струящегося по венам.       — Молчи, — ты делаешь это, не слезая с моего члена — загоняешь мне иголку с героином подзавязку, упиваешься моими придыханными стонами, когда в исступлении не могу поднять башку, когда кончаю от переизбытка синтетики и органического счастья в твоём лице.       Я не помню, как начал, но ты был рядом уже тогда — не останавливал, но и не брал сам. Наблюдал, становясь уступчивее с каждой дозой. Моей дозой. Ты преследуешь какие-то свои цели, не продавливаясь от банальных расспросов — отвратительное ощущение бесконечной загадочности.       — Сейчас-сейчас... — шепчет твой уморительный голос, пока меня знобит в предсудорожной агонии бесконечной погони за гадостью, — хен, ты как? — Спрашиваешь, набирая из ложки шприц. Киваю, выставляя изувеченную инъекциями руку. По грудине плывут странные пятна, словно я уже лет пять торчу, словно... я уже давно перестал следить за дозой — ты контролируешь это сам, а я почему-то верю тебе. И именно сейчас мне в голову закрадывается маленькая едва слышная мысль о предательстве.       Мажешь спиртом по венке, затягиваешь жгутом моё плечо, черт, как же жилы сводит, Чонгук, быстрее... ты же можешь быстрее, можешь, да не хочешь: упиваешься моей беспомощностью, моим страданием.       Тихое шипение вскрывает тишину консервным ножом — раскаленное железо мешается с кровью, создавая мгновенное спокойствие, удовлетворение. Я пропадаю, расползаюсь по полу какой-то убогой комнаты, где едва ли есть нормальное освещение. Не понимаю, когда ты успеваешь раздеться — предстаешь передо мной уже обнаженно-красивым, словно непорочный ангел. Был бы ты таким на самом деле.       Твои касания везде, ты вылизываешь меня, как кошка, зачем, Чонгук? Хочешь трахнуться под приходом? Уверен, что захочешь так улететь?       — Чонгук... — шепчу, когда ты опускаешься на мои бедра. Закрываю глаза, улавливая шуршание на заднем плане.       Ты приставляешь иголку к моей вене. Напрягаюсь, но не могу даже поднять руки. Что ты задумал, маленький Гукки? Хочешь вырубить меня передозом? Нет, ты этого не сделаешь, ты ведь любишь своего хена?       По венам скользит знакомая отрава, от места вкола.       — Чонгук, хватит... — дышу со свистом — с усилием сокращая лёгкие, — остановись...       Не слушаешь, но слышишь, выводишь иглу из вены и целуешь место прокола. Жалкий врунишка. Чувствую, как мне начинает тошнить, как выкручивает мышцы от количества дофамина. Слишком, слишком много.       Садишься мне на член резко, пока он ещё не опал от того, что ты сделал, красиво стонешь и гнешь спину, а мне сейчас явно не до сумасшедших занятий любовью. Двигаешься быстро, резко, на каждую фрикцию гортанный стон, а меня изнутри разрывает. Что ты со мной сделал, сука? Мут ными глазами ловлю абсолютно пустой пакетик и закопченую ложку с зажигалкой рядом... что ты?.. дерьмо, сколько ты в меня влил?       Сушит губы, все тяжелее дышать.       — Чон...       — Я люблю тебя.       Что ты со мной, сука, сделал? Пускаю пену, забывая дышать, вздрагиваю в припадке эпилепсии, пока ты с попеременным "о да!" догоняешься верхом на мне, ласкаешь себя рукой, двигаясь как сумасшедший. Я никогда не видел тебя таким... таким удовлетворенным.       Закатываются глаза, грудная клетка надрывается в свои последние разы.       — Я люблю тебя, хен... — смазывая сперму со своих пальцев говоришь мне, — но нас убивает то, что мы любим, — захлебываюсь пеной и задыхаюсь, пока ты тянешь улыбку, — я оказался быстрее.

***

      Со вскриком вылетаю из сна. Тяжело и быстро дышу, судорожно оглядываясь. Моя комната. Я живой и, кажется, здоровый. Минувший кошмар отдаётся. болью в висках... маленький гаденыш... ты... ты что пытался меня убить?       — Всё в порядке, хен? — Показываешься из-за двери, — ты кричал, и я подумал... в общем, все хорошо, да? — и улыбаешься, прямо как в моем сне. Не знаю, что тебе ответить, парализованный совпадением. Этот кошмар... вздыхаю и облизываю губы после твоего ухода.       Неужели ты и правда настолько опасен?