blood // water

      (bts — fake love)       //pov jk       Зверье.       Шаг, шаг, поворот, сброс.       Я смотрю на тебя.       Худой, изможденный диетами и безумно блядский — ты всегда такой в подобных песнях. Мы поем о лживой любви, а наша не такая? Трахаться в тихую, пока никто не слышит, внутренне выгорая до тла, твое напоминание о прошедшем — укус под одеждой и вырванный клок волос. Ты лживый — целиком, полностью, добротно вышколенный моральный урод, по которому никто не заплачет. Я не прав? Попробуй доказать мне.       Отхожу еще на шаг назад, смотрю на тебя, блистающего на сцене: неисправимо порочный и красивый. С удовольствием бы воспользовался тобой, будь ты мягче — пока не хватает сил тебя продавить. Сглатываю слюну и начинаю свою партию.       Чувствую твой взгляд — это единственное настоящее, что от тебя осталось — когда я поднимаю рубашку, когда Намджун случайно раздевает меня на обозрение публики, разрывая тканевые кнопки, когда мышцы бедер контурируются от перенапряжения ног — ты готов втрахать меня в пол этой чертовой сцены. И это единственное, в чем ты сейчас уверен, поэтому ты кусаешь губы, спускаешь голос на один полутон так, чтобы не заметил никто, но заметил я — чувствую, что тебе со временем все тяжелее бороться с демонами, подтачивающими твое нутро. Я один из них. И я добровольно загрызу тебя до смерти, гребанный Ким Тэхен.       — Чимин сегодня был хорош, — захожу за сцену, переговариваясь с Хосоком, который пожимает плечами и неопределенно мурлычет одну из букв английского, ассоциированную с тобой. — Неплохо, но он мог и лучше, — слышу за спиной скрип зубов. Неужели хореография — твое больное место? Тогда мне будет вдвойне приятно показать, что я могу лучше, тогда ты будешь не просто смотреть — течь слюной, если я решу потанцевать один без футболки. Потому что я знаю, ты стеннишь меня, как малолетние соски, лишь с тем отличием, что в тебе гонора побольше.       — Выпьешь с нами? — Улыбается Пак тем же вечером, но ты только скалишься и качаешь головой, быстро оглядывая собравшихся — разумеется, меня здесь нет. У тебя хорошая память, ты успел выучить — ты знаешь, где меня искать.       В танцзале место только для одного человека, но тебе, кажется, плевать — влетаешь в помещение и захлопываешь за собой дверь.       — Ты продолжаешь злить меня! — Терпения не хватает — спокойная речь слетает на тяжелый рычащий баритон, громкий и требовательный. Я останавливаюсь, не выключая наш трек. Лживая любовь с одноименным музыкальным сопровождением — как символично.       — А ты расслабься. — Хмыкаю, подбирая с пола майку, но не собираясь ее надевать — посмотри еще немного, пока возможность имеется.       — Какого черта ты решил, что можешь судить меня? — Надвигаешься медленно и неотвратимо, подступая ближе и ближе. Пусть, ты в простецкой рубашке, пусть уставший, но не менее устрашающий — признаю.       — Я и не думал судить: я и так догадываюсь, насколько тяжело торчать на всяких овощах и воде, выкладываясь при этом на сцене, — очередной невинный укол в твой косяк — любовь к еде, которая теперь под запретом. — Поэтому ты очень хорошо справляешься… — замолкаю на секунду, но улыбка так и лезет на губы, — для того, кто не умеет.       На смех не остается времени — ты резко зажимаешь меня к зеркалам, хватая за волосы, оттягивая так, что от стекол отражается мое шипение. Больно.       — Какого хрена ты устраиваешь травлю, ребенок с кучей комплексов?! — рычишь прямо в ухо, заставляя изнутри сжиматься. — Я могу напомнить тебе каждый, выскребу самый болезненный и размажу по твоему лицу, — пальцы сильнее тянут за волосы в сторону — прижимаюсь щекой к зеркалу и громко дышу от капающего в кровь адреналина. Рядом с губами запотевает стекло. Ты смотришь на это. Усмехаешься.       — Спорим, что если выдрать тебя здесь, зеркала запотеют так же, как и на несколькочасовых тренировках? — пытаюсь повернуть голову к тебе, чтобы огрызнуться, но ты ловко ударяешь коленом под дых. — Уверен, ты проиграешь, — смеешься так непринужденно и тепло, пока я сползаю на пол. У меня хороший пресс, но я не могу сопротивляться тебе — даже тело автономно не может.       — Пошел к черту, — не успев встать, оказываюсь на полу на лопатках — ты уже сверху, седлая бедра, но за волосы все еще держишь плотно, упираясь одной рукой в грудь, перенося на нее достаточно веса, чтобы было тяжело дышать. Тебе плевать, что по влажной от тренировки коже скользят пальцы, ты вообще любишь мокрое…       — Я закрыл дверь, Чонгукки.       Блядство.       Делаю глубокий вдох, отчего твоя ладонь все же соскальзывает, и ты опираешься уже на пол, склоняясь ниже. Кусаешь за ухо настолько резко и остро, что я вздрагиваю и дергаюсь, вызывая у тебя слишком много гадких с точки зрения морали впечатлений.       «… Love you so bad, love you so bad…»       — Скажи, Чонгук-а, — колено упирается мне в пах поджимая до реально боли, — тебе нравится любить меня? — Пальцы выпутываются из волос и шествуют дальше — зажимают под скулами, заставляя открыть рот, но не давая сказать ни единого слова, — нравится, — улыбаешься и нависаешь еще ближе, острым кончиком высунутого языка цепляешь мою верхнюю губу, трогательно наблюдая за процессом, — потому что ты конченный, — усмехаешься под мой тихий стон боли — колено давит еще сильнее.       — Что такое? — Продолжаешь играть театр одного актера, — тебе больно? — надавливаешь сильнее, с упоением смотря, как сходятся на переносице брови и сильнее приоткрывается рот, потому что да, блять, мне больно. — Потерпи, — усмехаешься противно и грязно, — ставлю сотню баксов, что через две минуты у тебя встанет.       Закрываю глаза, мысленно сдаваясь. Опять.       Ты неисправим — с тобой невозможно играть и выигрывать — рубишь с плеча и унижаешь мастерски. И я бы убил тебя. Убил бы, если бы мне это не нравилось.