blood // water

      (halsey — without me)       //pov tae       «— Я не хочу тебя видеть.       — Кажется, кто-то заговаривается, м, малыш Гукки?       Чонгук качает головой, хмыкая. Слизывает с губ пристывший воздух.       — Нет, хен. Мне надоело играть.»       Кручу эти слова в своей голове уже который час, сидя в своей комнате. Ко мне не суется никто, зная, что разъебу в таком состоянии. Даже Чимин, обычно всегда находящий слова, молчит и не показывает носа.       Усталость.       Ты устал? Устал быть подконтрольной марионеткой? Вали на все четыре — мне на тебя плевать.       Затравлено смеюсь и сглатываю горчащую от сигарет слюну. Став игрушкой, ты напутал нитей на моих пальцах, перевязал их все и, уйдя, потащил за собой.       Сижу в углу и обкусываю мягкие губы. ты тянешь настолько сильно, что эти чёртовы пальцы немеют, что кожа по швам трещит, а сил на гордость — все меньше.       Чонгук. Кто из нас оказался оставленным? Кто втянулся сильнее и понял, что утонул с головой, как ты тонул тогда в бассейне?       Смеюсь громче, перехожу в рычание — как ты посмел?! Кем ты себя возомнил, решив кинуть меня тут в одиночестве? Под защитой Юнги легко взять вседозволенность, легко облаять меня и уйти, зная, что этот короткий, но авторитетный педик встанет на твою сторону. А будь ты один? А что, если один, Чонгук? Ты вывезешь меня? Вывезешь? Тишина молчит, как и ты в моих мыслях, не оставляя мне выбора.       Говоря мне все эти гадости, ты был таким же усталым, как в тот день, когда мы искали проебанный Чимином телефон. Серьёзный, отрешенный и решительный. Мне не понять, какого хрена ты тут из себя строишь, парень.       Спокойно дышу через нос, пытаясь сровнять острые углы и грани — клацаю зубами вслух в кристальной тишине просыпающегося города. Четыре утра. Все ещё дрыхнут, я ловлю бессонные бэдтрипы один.       Ты пошёл против игры, против любых правил. Неужели думаешь, что сейчас, почувствовав, попробовав тебя, я остановлюсь?       Смеюсь в пустоту, обкусывая губы до состояния мяса. Меня мажет по плоскости стен тонким слоем — не могу выносить этой давящей тишины. Словно вырвали кусок меня... словно ты, маленький твареныш, въелся под кожу и присосался ко всем костям, которые с каждым отдалением трещат надрывно, грозясь переломаться напрочь и насовсем.       Что произошло, малыш Гукки? Не уж то ты не выдержал накала страстей? Не смог? Нет, нет, нет — качаю головой, закрывая лицо руками и вцепляясь в густую чёлку пальцами. Нет того, чего бы не вынес твой подвижный ум — вздыхаю, запрокидывая голову и устремляя взгляд вверх — на потолочных сводах, увы, ничего не написано. А так хотелось найти правду хотя бы там.       — Ещё пожалеешь, Чонгук, обязательно пожалеешь, даю тебе слово, — шепчу, облизывая искусанные заболевшие губы, пока взгляд темнеет неотвратимо и бешено. Дыхание грубеет и тяжёлыми комьями свежей кладбищенской земли падает на самое дно живота. Бессилие сменяется злостью — Ты зря пошёл против правил, малыш, очень зря, потому что я, увы и ах, не буду мелочиться. О, только не сейчас.       Встаю с пола, отряхиваясь от несуществующей пыли, расправляя сгорбленную спину и затекшие плечи.       Я заставлю тебя стонать. Упиваться и биться головой об пол с моей лёгкой подачи и — тяжёлой руки. Это будет от боли, это будет от страха — это будет от кайфа. Потому что я знаю, что действительно доставит тебя на вершину. И какой-то там Юнги или любой другой не умудренный утонченной структурой моего малыша мудак вряд ли сможет потягаться со мной. Я один знаю, какой ты и внутри, и снаружи на вкус, Чонгук. Ты гадкий. Отдающий бензином и желчью. Ты Гадкий, Чонгук. Такой же гадкий, как я.