Guilty or innocent?

      В воздухе витала пыль. Зимнее солнце выползло совсем ненадолго из-за горизонта. Алина медленно шагала по территории, спрятав от сильного ветра покрасневшее лицо. Прошло еще пару дней с той ночи. Она с трудом пересилила в себе желание плюнуть в него или убить за все случившееся. Но она сама сказала, что сдается ему. Сама сказала, что согласна на все. Сама виновата. Она не могла не знать последствий, переступая порог камеры.       Медленно поднявшись на второй этаж, Алина заправила волосы в пучок и подошла к двери камеры. Конвойный открыл проход внутрь, с интересом посмотрев на то, как девочка сомневается, стоит ли заходить.       Она все же ступила белоснежным новым кроссовком на бетонный пол и вошла внутрь. Дверь снова со скрипом закрылась. Девушка встала перед кроватью и молча посмотрела на заключенного. Данила поднял голову от пола, сжав в руке свою железную кружку. — Я думал ты не придешь. — И, тем не менее, я здесь. — Она скромно пожала плечами, спрятав руки за спиной, — У меня … — возникла секундная пауза, — …к тебе много вопросов.       Рыжий хмыкнул, отпив черный чай. Приоткрыл рот и вытащил зеленую веточку тимьяна, бросив ее обратно в кружку. — Задавай. Но не думай, что я сразу брошусь в откровения и признания.       Он накинул на свои сутулые плечи одеяло, поджав ногу под себя, и снова опустил голову. Рыжие пряди освещались солнечным светом с небольшого окошка под самым потолком. Правая рука с татуировкой сжимала белоснежную кружку, на которой были нарисованы зеленой краской горы, а рядом что-то небрежно написано. Алина слегка наклонилась и с интересом прочитала надпись: «Горы зовут тех, чья душа им по росту». — Скажи мне, у тебя была благополучная семья или ты был несчастен в детстве?       Алина села на стул, положив ногу на ногу, рассматривая заключенного. У него был абсолютно пустой взгляд, уткнувшийся в пол. Левой рукой он достал сигарету и закурил, щелкнув зажигалкой. — Что в твоем понятии есть благополучная семья? — Усталые глаза посмотрели сквозь нее, — Я был счастлив в семье, но моя мать имела удостоверение матери-одиночки и получала деньги за это. Я был нежеланным. Часто голодал, потому что ей не всегда хватало денег с пособия и зарплаты на нас двоих. — Он выдохнул дым через нос, и тот медленно растворился в воздухе. — В школе были какие-то проблемы? Тебя обижали, может быть, ты кого-то потерял, что-то понял, тебя кто-то предал? — Нет. — Он отрицательно покачал головой, — Этого не было. До девятого класса я был хорошистом. Только русский с трудом шел, я ведь татарин. — Хмыкнув, Данила посмотрел на свою сигарету и еще раз затянулся, — Потом в десятом классе ушел в вечернюю школу, закончил одиннадцатый кое-как. Потому что было неинтересно. Мысли другим страдали.       Алина оперлась головой о руку, рассматривая им. Он сидел очень задумчивый, царапая пальцами кружку. Кажется, ему все равно скучно с ней. Это немного огорчало, особенно то, что она никак не могла на это повлиять. — Что заставило тебя надеть эту пятнистую куртку? — Спросил Данила, сгорбив спину, — Что заставило тебя стать такой, как они? — Меня выгнали из городского архива, — Она пожала плечами, — я решила пойти сюда. — Нет, ты меня не поняла. — Рыжий потушил сигарету и снова отхлебнул чай, — То, что тебя с работы выгнали, это понятно. Меня туда даже не берут, но не об этом сейчас. Вот как ты дошла в свои двадцать с копейками до того, что переступила порог мужской колонии строго режима и решила, что будешь тут работать? С такими, как я, с моими сокамерниками. Многие из нас убийцы, лучшие воры, финансовые мошенники, которых любой центральный банк опасается. Что тебя внутри сломало, что ты захотела остаток жизни провести тут? Не проводить весело время в университете, не украшать своей красотой какой-нибудь офис в небоскребе, где работает два с половиной человека.       Она пожала плечами, опустив голову  — Меня привлекают знания. Тут нужно очень много всего знать. Тут непозволительно делать ошибки. Это все очень интересно. Именно поэтому я здесь — пока тут интересно и есть нужда в знающих людях, я буду тут.       Зелено-голубые глаза смотрели на нее с недоверием. Данила медленно выдохнул и отставил кружку, после чего улегся на койку, положив руки под голову и уткнув взгляд в потолок. — Скажи мне, Данила, по-секрету. — Алина сложила руки в замок, опустив голову, — ты никогда не хотел не быть таким? Ты хотел жить нормальным человеком?       Рыжий медленно закрыл глаза, тяжело выдохнув. — Тебе не грустно, что ты потратил почти десять лет своей жизни, чтобы отсидеть за свои деяния? Ты ведь… — Она сделала паузу, осторожно подбирая слова, — …мог стать другим. Нормальным. — А разве жизнь такая важная, чтобы волноваться о том, как ты ее тратишь? Вот ты потратила одиннадцать лет на школу, еще сверху потратила пять лет на учебу. И не раз плакала, что ненавидишь этот университет, эту специальность, что тебе тяжело и ты хочешь все бросить. Подумай, — Он слабо улыбнулся, — разве ты счастливее меня? Ничуть. — Я могу сейчас встать и уйти на свободу. Могу посещать общественные места, пить, радоваться. — Не можешь. У тебя работа по графику. И даже когда она закончится, ты все равно никуда не пойдешь. Ты так же ляжешь у себя на койке в общежитии и будешь спать. Ты такой же заключенный на работе, как и я здесь. — Разве ты не ценишь свою жизнь? — Тихо задала вопрос Алина, рассматривая его спокойное состояние.       Заключенный снова щелкнул зажигалкой и закурил. Затянулся глубоко и медленно выдохнул дым через нос, наблюдая за тем, как он исчезает. — А разве есть за что ее ценить? Что вообще является определяющим фактором жизни? Вот я или ты сейчас — мы живем или существуем? Начни с того, что вообще входит в понятие жизни. Вот у меня нет желания жить, но я ведь живу. — Ты не живешь, а доживаешь свое. Тебя выпустят, ты в кого-нибудь выстрелишь и снова сядешь. Снова отсидишь, снова сядешь. И так будет, пока ты либо не умрешь, либо не решишь прервать полосу. Я живу, потому что хочу жить, потому что наслаждаюсь происходящим. Пускай не всегда, но мне нравится происходящее со мной. — Ага, — Данила усмехнулся, — и лицемеришь ты тоже классно. Вот от любви к жизни у Марины Николаевны хоть толк есть. Она увидела полицейский беспредел, но захотела не остановить его, а принять участие. Она тоже довольна тем, что происходит, и тоже делает, что ей хочется, что дальше? Какие-то у тебя относительные понятия. Знаешь, почему? — Он перевернулся на бок и стряхнул пепел на пол, — Потому что невозможно понять, кто живет и выживает, а кто существует. Мы можем решить это только сами для себя, ответив на вопрос, хочешь жить или нет. От этого вопроса идут кучи ответвлений, кучи разных вариантов, сотни и тысячи оттенков и тысячи подпунктов. Но от этого всегда пляшут. Большинство заключенных ответит тебе, что им плевать на свою жизнь и они легко с ней расстанутся, если предложат вместо срока сразу добровольный расстрел. Но большинство тех, кто стоит над нами, включая тебя, побояться лишаться своей жизни. Она им нравится, они ее любят. — Предлагаешь форму и ватники делить по принципу «кто хочет жить, а кто нет»? — Тогда, скорее всего, все высшее начальство сменит свои лавровые ветки в золоте на рваные одежды. — Он покачал головой, — Тут и так хватает невиновных. — Я не скажу, что у нас начальство не любит свою работу… — Алина задумалась, — Тут все и в прямом, и в переносном смысле сгорают на работе. Все тут работают на благое дело. — Желание работать и желание жить разные вещи.       За дверью послышался громкий шум. Алина повернула голову, услышав шаги, и посмотрела на Мескалита, который зашел к ним. Начальник уселся на койку к Даниле, подкурив у него сигарету, и оперся спиной о стену. Сидящая пребывала в неком шоке, не в состоянии даже сформулировать вопрос, который уж очень сильно хотелось озвучить. — Мескалит, — задумался Данила и указал Алине на него рукой, — скажи мне, а ты работу свою любишь? — Начальник задумался и кивнул, зажав сигарету в руке. Рыжий усмехнулся и задал второй вопрос, — А жизнь свою любишь? — Тот покачал головой, но теперь отрицательно, — Ну вот, — улыбнулся рыжий, — чего и требовалось доказать. — Почему же? — С искренним удивлением спросила Алина. — А что, есть за что ее любить? Вот знаешь, когда паук, потеряв точку опоры, срывается в неизвестность последствий, он неизменно видит перед собой пустое пространство, где не за что зацепиться, сколько ни барахтайся. Вот так и со мной — впереди неизменно пустое пространство, а то, что гонит меня вперед, есть последствие, оставленное позади. Эта жизнь лишена смысла и ужасна, невыносима. С ней невероятно тяжело, я ненавижу ее всей душой. И будь у меня возможность… — … Ты бы предпочел, чтобы она кончилась прямо сейчас.       Мескалит кивнул и почесал свою шею. Алина уставилась на него так, будто начальник стал куском золота. Это было вполне неожиданной новостью. — Жизнь утомляет меня, надоедает. Она груба и шумна. Я с трудом встаю, нехотя одеваюсь и выхожу из дому с сожалением. Каждый шаг, каждое движение, жест, каждое слово, каждая мысль тяготит меня, точно я подымаю непосильное бремя. Будто волоку за собой огромный деревянный крест, а мои руки и ноги кровоточат. И только работа мне позволяет забыть про ношу. Отвлекает. Ты погружаешься в чужие проблемы. Тут эти склоки, драки, снова проблемы. Тут на тебя начальница орет, тут ты орешь уже на кого-то. Это все двигает время. На работе ты просто проводишь время. Поэтому, — Мескалит кивнул, — заместитель начальника никогда не поднимает головы от дел. Пока ты в работе, твоих проблем для тебя нет. Не нападет депрессия, некогда думать о том, куда катится твоя жизнь. Ты либо любишь работу, либо любишь жизнь. Одно с другим не уживается почти никогда. Таким людям стоит памятник ставить на плацу. — Он стряхнул пепел, смотря на рыжего, — Поэтому там огромное пустынное поле. Таких людей не существует.       В камере повисла тишина. Начальник докурил свою сигарету, закинув голову. Алина заинтересованно рассматривала Данилу, который стянул с начальника его официальный китель. Рыжий надел его на себя и застегнул пуговицы. Мескалит улыбнулся и сказал: — Вот так дай ему штаны да причеши — и его можно будет реально с кем-нибудь спутать.       Данила задумался над его словами, изучая дорогую одежку, проводя по ней рукой. — Так, я сюда по делу пришел, а вы меня тут в очередной коробочный кризис запихали. — Коробочный кризис? — Спросила Алина, не отрывая взгляда от заключенного. — Это болезнь здешних конвойных. — Данила поднялся перед ней, — Когда ты желаешь не обслуживать эти коробки, а лежать в них, потому что твоя жизнь ничем не отличается от жизни тех, кто в них проводит годы.       Алина встала перед ним и взяла протянутую руку. Рыжий приобнял ее за талию и слегка наклонился, давая себя поцеловать. — Эй, товарищ, не забрызгай тряпку своей ядовитой слюной, мне еще в ней перед начальницей выступать. И Алину тоже мне не пачкай. — Так ты в его подчинении? — Хитро спросил рыжий, давая женским ручонкам обвить его и прижаться. — Да, — тихо сказала Алина, прикрыв глаза, — и еще где-то пять дней буду. Потом уйду обратно к Куницкой. — Если хочешь, — Мескалит хмыкнул, — я могу сказать, чтобы ты осталась у меня. — Будешь сама конвойной. — Данила рассматривал ее счастливое лицо, — У них денег в карманах побольше, но и шанс отхватить пиздюлин от таких как я — еще больше. — Ветер, бляха, у нас в карманах, дай бог здоровья заместителю. — Мескалит хмыкнул, — Я думал, когда она сказала о том, что «кварталку» получит только один из нас, ну, типа, я или Куница, то она имела в виду меня. Но, блять, у нее, видимо, были свои планы. Представляешь, аж в бухглатерии все удивились.       Данила заржал и мягко убрал загребущие ручонки от себя, усадив Алину обратно. — Короче, Пупа и… — Данила, ты идешь нахуй.       Заключенный начал хохотать ещё громче, из-за чего даже Алине стало смешно. Она не любила этот анекдот, но от смеха Кашина невозможно было не улыбаться. — Теперь я знаю, кто из вас Пупа. — Сквозь слезы прошипел рыжий. — Пидорас гремучий. — Мескалит швырнул в него его же ватником, — Пойди куда подальше.       Алина с улыбкой наблюдала за тем, как Данила заливается смехом, и повернула голову к Мескалиту, задав ему вопрос: — А когда вы узнали об этом? — Не так давно. Вот, пару дней назад из бухгалтерии позвонили и сказали, что обломали меня с премией. Причем, знаешь, как интересно, — Начальник щелкнул зажигалкой и, сжав сигарету в зубах, сказал, — сначала заместитель подала один бланк, а два дня назад принесла уже другой.       Данила выпрямился и внимательно посмотрел, как Алина сникла. Мескалит кивнул, выдохнув дым тонкой струей. Рыжий обошел вокруг сидящей, после чего сел на корточки, приподняв голову девушки и заставляя ее посмотреть на него. — Ты ведь что-то знаешь об этом?       Девушка хмыкнула и отвела от него взгляд, но он снова повернул ее к себе. — Ты знаешь, почему она передумала?       Она кивнула, внимательно смотря ему в глаза. Четко решила для себя, что никому не будет признаваться в этом. Если бы ей дали прочитать, в чем она расписалась, да еще и не своей подписью, то… ничего бы не изменилось. Куницкая в любом случае заставила бы ее подписать эту треклятую бумагу. Просто тогда она бы, скорее всего, побежала признаваться в совершенном злодеянии Мескалиту. — Находка для шпиона. — Прошептал рыжий, хитро улыбаясь. — Я многое знаю, Данила, — Спокойно сказала Алина, — но никому ничего не говорю. — Так, а мы не проверяли. — Мескалит пожал плечами, — Быть может, ты рассказываешь нашей молодой и красивой о том, что мы тут творим, поэтому она передумала нам премию выписывать. Тогда из-за тебя лишились премии триста с лишним человек, включая меня. — Ебать вас орда, — засмеялся заключенный и резко распрямился, — охуеть, сколько бесполезной хуеты ползает. Помочь вам с графиком на следующую квартальную премию? — Он снял с себя китель и гордо напялил свой ватник, швырнув темно-синюю тряпку в начальника, — Перерезать вас нахуй всех, а кто выживет — оплатят премию тех, кто умер.       Мескалит кивнул, тихо сказав: — Обычно так и делают. Свободных денег никогда нет. Просто если у кого-то премию отобрали, то у кого-то она станет больше.       Начальник конвойных надел свой китель и пошел с Алиной из камеры. Приказав жестом закрыть дверь, он толкнул подчиненную вперед, докуривая по дороге. Они вышли на улицу. Девчушка чувствовала на себе тяжелый взгляд начальника, поняв, что он теперь от нее не отстанет.       Они поднялись на третий этаж и встали прямо около двери приемной. — Расскажи мне, что произошло. — Спокойно попросил Мескалит, скрестив руки на груди. — Я не могу, — Алина опустила голову, — Мне запретили под страхом увольнения. — Если ты мне ничего не скажешь, то я прямо сейчас пойду к Кате и скажу, что тебя стоит уволить. И расскажу, почему. — Его тон стал уж слишком серьезным. — И она возьмет и уволит тебя нахер.       Алина испуганно посмотрела на него, попятившись назад, но тут же в кого-то уткнулась. Обернувшись, она увидела Куницу, что стояла на высоких и очень тонких шпильках, хитро улыбаясь. — Алина, заткнись. — Приказала стоящая, уставившись на Мексалита. — Алина, говори.       В коридоре встала неловкая пауза. Пока Алина решала что же ей делать, дверь в приемную медленно приоткрылась и оттуда высунулась тонкая женская ручонка. Она вытянула девушку, и оба начальника даже не стали перечить, прожигая друг друга взглядом. Девчушка прижалась к двери приемной, слыша рычание с коридора, и посмотрела испуганно на секретаря. — Ты что, не вздумай никогда на конфликт этих двоих попадать! Это они так подушки-подружки, а за премию — глотки готовы друг другу перегрызть. — Секретарь уселась обратно за стол и обняла стопку бумаги, посмотрев на Алину, — Успокойся, тут тебя никто не тронет. — Ах, ты, сука! — Послышался вскрик Куницы, — Охуел?! — Сама сука! Это из-за тебя я премии лишился! — Та ты ее лишился, потому что мудак безрукий! Думаешь, Катька тебе простит то, что Кашин на нее накинулся?! — А давай Катьку в известность поставим, что это было твое блядское желание!       Алина охнула, услышав громкий топот. Секретарь спокойно продолжила заниматься своим делом. — Как там твой Кашин? — Знать бы еще… — Она села на диван, растерянно уткнувшись в пол, — Он просит встречи с начальником. А Екатерина Александровна тут?       Женщина отрицательно покачала головой. — Еще со вчерашнего дня в администрации пропадает. Получает пиздюлин за этих козлов за дверью. — Она протянула ключик, — Сходи за гербовой, пожалуйста.       Алина взяла ключ и поднялась с дивана. Открыла дверь в кабинет, прошлась по нему, чувствуя жуткую духоту. Тут и правда было непривычно жарко. Сразу видно, что хозяйки нет на месте. — У нее в первом ящике лежит. — Ответила секретарь, не отвлекаясь от бумаг.       Девчушка отодвинула стул и присела перед столом на корточки. — Так он под ключом. Я же силой мысли не вытащу. — А попробуй поднять глаза и посмотреть внимательнее на столе.       Алина дотянулась до маленького неприметного ключа, лежащего между толмутами кодексов. Выдвинула его, не без интереса рассматривая немногочисленное содержимое. Достала первой гербовую печать, за ней — тонкую золотую иголку. У нее через небольшое ушко была протянута золотая проволока. Совсем небольшой кусочек, свернутый в ромб, сверкал острыми краями. Она провела кончиком по коже, и тот оставил красную полосу. — Много будешь знать, Алина, в бухгалтерию переведут. — Сказала секретарь, протянув руку.       Девушка отнесла печать, после чего раскрыла дело Кашина на закладке, склонившись над столом. — Я вижу, что тебе очень хочется. Ты можешь сесть в ее кресло. Я об этом не скажу.       Алина села в мягкое кресло и придвинулась к столу. Ее короткие ножки даже до пола не доставали, но зато уютно устроились на коробке с бумагой под столом. Она достала закладку в виде свернутого листа бумаги, изучая фотографии в деле. Это момент самого первого его преступления. Взгляд остановился на окровавленном теле, лежащем в арке, что вела внутрь дома. Внизу, лишь подпись «Последний Переулок, дом двадцать первый, четыре тридцать две». Следом, фотография Данилы. Он совсем молодой, очень-очень рыжий стоит у белоснежной стены. Хмурится, показывая на камеру свои окровавленные руки. На громоздких бело-бирюзовых кроссовках брызги крови. После снова подпись, корявым и неровным почерком: «Говорит, что невиновен. Не верьте.»       Перевернув несколько страниц и устроившись удобнее, она склонила голову. Кудрявые волосы упали на лицо. Скользя пальцами по пожелтевшим страницам, Алина читала стенографию допроса. Данила клялся, что никого не убивал. Клялся, что невиновен. Но следом лишь пишут, что он из неблагополучной семьи и он убил того несчастного, потому что нужны были деньги. Пишут, что побежал, когда за ним пришла полиция.       Раз побежал, значит, что виновен?       А разве мотив и алиби уже не нужны? — Ух ты, высоко уселась. — Привлек ее внимание Мескалит, пощелкав пальцами, — Не боишься свалиться?       Алина отрицательно покачала головой, вчитываясь в строки, и тихо спросила: — Быть может он невиновен?       В кабинет заглянула и Куницкая, скорее ради спортивного интереса, а не с целью навредить. Они с Мескалитом стояли в дверях, пялясь на эту малявку, которая сидела в кресле замначальницы колонии и изучала дело. — Ух ты, серьезно? — Искренне удивился Мескалит, — Думаешь, ему эти паспорта да налоговые свидетельства подкинули? Или пацаненка, которого он угрожал с крыши скинуть, — наняли? — Нет, — она жестом его остановила, подняв голову, — быть может, его в первый раз ошибочно осудили? Дальше у него просто не было выбора. Он уже с клеймом убийцы. У него не было легального пути для жизни. Он просто… — Алина растерянно закрыла дело, отодвинувшись от стола, — … выживал так, как мог.       Она подняла взгляд на начальников, которые сделали серьезные лица, наигранно задумавшись. — Нет.       Стоящие синхронно ответили и начали громко смеяться.       Это окончательно сбило с толку. — Если его осудили, то он виновен. — Развела руками Куница, — Суд выносится именем страны, — она расхохоталась, — страна решила, что он убийца. Кто ты такая, чтобы спорить? — Ебать, ну ты загнула. — Мескалит кивнул, — Я больше не пущу тебя с Кашиным общаться. Еще решишь его выпустить. Ненормальная, пошли от нее.       Начальники ушли с гордо поднятыми головами.       Алина растерялась. Она ведь не поверила в первый раз, когда столкнулась с ним в разговоре. Он вел себя абсолютно спокойно, и она точно помнит, как он уверял, что не виновен. Когда его схватили в окружении фальшивых свидетельств — он не отпирался, и не бежал. Он признался ей, что избивал людей. Не отпирался от совершенного.       Ему ведь никто не верит. За все эти годы он не признался только в одном. Только в том, что убил того несчастного. И она ему не поверила. — Алина. — Тихо позвала ее секретарь и коснулась рукой плеча, — Алина, не начинай думать. Ни в коем случае. — Женщина привлекла ее внимание к себе, — Начнешь думать, додумаешься неизвестно до чего, потом жить страшно станет.       Сидящая выглядела совсем потерянно и безнадежно. Взгляд был абсолютно пустым. Она приоткрыла рот, захотев было что-то сказать, но передумала, отведя голову. Секретарь тяжело выдохнула и придержала рукой дело. — Мне нужно знать правду. — Тихо сказала она, положив обе руки на стол, — Теперь я понимаю, почему ему наплевать. — Девочка, ты просто влюбилась. Ты видела это дело сотни раз, видела эти страницы. Ты читала это, но всегда придерживалась стороны, что он виновен. А сейчас что? Готова его отпустить на волю? А если он просто играет с тобой? Ты не думала об этом? Алина, девочка моя несчастная, он может заставить тебя сделать все, что угодно. Не поддавайся ему. Если его осудили, значит, он виновен. Все так считают, ты сама это знаешь. Это решил суд. Это официальное решение.       Алина отрицательно покачала головой и тихо сказала: — Не все. Как минимум один человек сомневается.       Девчушка спрыгнула с кресла и быстро побежала вниз. Пронеслась по дорожкам, задыхаясь от ледяного воздуха, моментально заполняющего легкие с каждым вдохом. Открыв своим пропуском дверь в колонию, она едва не свалилась на входе, побежав на второй этаж. Конвойные едва успевали отходить, как Алина проносилась мимо. Остановившись около двери, она посмотрела на конвойного, но тот лишь улыбнулся. — Открывай, — задыхаясь сказала она, — я хочу с ним поговорить. — Леонид Юрьевич запретил тебя пускать к нему. — Стоящий пожал плечами.       Она поджала губы, решая, что делать. Нужно было не наломать дров, но и просто так все не бросить. Прижавшись к двери спиной, девушка задумалась, закинув голову. Конвойный широко улыбнулся, наблюдая за ней. — Пусти меня. — Алина тяжело выдохнула, — Я скажу ему всего два предложения и уйду. Даже не стану слушать, что он мне скажет. Два, друг. — Я не могу тебя пускать. — Он улыбнулся ей, — Но про переговоры через порог приказа не поступало.       Конвойный огляделся, приоткрыв дверь. Данила в полутьме стоял у стены и повернул голову к Алине, смотря внимательно на нее. — Данила, я сделаю все, чтобы она приняла тебя. — Девушка слабо улыбнулась, — Я знаю, что ты не совершал своего первого преступления, и будь уверен в том, что она тоже в этом сомневается.       Рыжий выпрямил спину, молча кивнув ей. Девчушка пошла к себе в общежитие, поблагодарив конвойного за помощь.       Заключенный прошелся босыми ногами от стены и сел на кровать. Потер устало шею, задумавшись. Вот он и нашел свою дверь. Он стоял упорно перед ней, но не хотел пользоваться. Мескалит был прав, ее не зря к нему толкнули. Как только она сделает то, что должна, то он просто откинет ее, как банку съеденной тушенки. Плевать ему на нее. Пусть хоть выпустит его сама лично, переодев в конвойного — наплевать будет.       Всегда было наплевать.