Guilty or innocent?

      Наступила ночь понедельника. Часа в два, после того, как все разошлись со своих рабочих мест, Куницкая бросила ключи от своей машины начальнику конвойных, хитро ему улыбнувшись. Сидевшая на подоконнике Алина внимательно за ними наблюдала, не понимая что происходит. Она наклонила голову, затянувшись сигаретой, после чего медленно выдохнула дым в приоткрытое окошко. Задумалась о том, что сейчас можно будет пойти к Даниле, и побыть немного с ним, чтобы начальство не прознало. Нужно было хотя бы разобраться с ситуацией, а если не разобраться — то просто успокоится. После общения с этим рыжим врединой всегда становилось легче. Почему — неизвестно. Быть может у этой влюбленности такая положительная черта. Наконец-то ее дурацкие влюбленности перестали приносить один вред.       Мескалит открыл перед Куницей дверь, и та, схватив его за пальто, резко поцеловала. Он ухватился за ее талию, завалившись на мягкое кресло — Дикарка. — Прошептал он, уперев руки около ее плеч, — Что обо мне мои подчиненные подумают?       Он усмехнулся, набросив на нее капюшон шубки, и закрыл дверь, сам усевшись на водительское сидение. — Та всем наплевать, родной. Поехали уже.       Когда машина скрылась за воротами, Алина вышла с общежития, медленно идя во второй блок. Поднялась беззвучно на второй этаж, улыбнувшись сонному конвойному. Аккуратно переступила порог камеры, дождавшись, когда дверь позади закроется, но дальше идти не стала.       Данила сидел на своей койке, в полумраке, закрыв руками лицо. Вся правая кисть была перебинтована по самый локоть. Каждая костяшка на руке ободрана, а в ранках застыла черная кровь. Он сидел совсем мрачный и уставший, дыша медленно и глубоко. — Тебе плохо? — Алина подошла к нему, и убрала руки, а следом и рыжие прядки, всматриваясь в лицо с веснушками, — Совсем плохо? — Боже, отъебись, я просто уснуть не могу. То что меня за тебя отпиздили, еще не делает меня жертвой. Успокойся и сядь.       Девчушка уселась рядом, и осторожно легла ему на ноги. Данила устало выдохнул, но прогонять ее не стал. Оперся спиной о ледяную стену, наматывая несколько прядок на перебинтованные пальцы. — Если мне снятся кошмары, я просто забываю о том, что хотела спать, и иду делаю свои дела. Тут мне хорошо — я могу копаться в документации что в четыре вечера, что в четыре утра, и меня никто не остановит. А когда я была дома, то приходилось садится за учебу даже в тот день, который я выделила конкретно под отдых. — Мне не поможет отвлечься. У меня кошмары не от заваленных в универе экзаменов или хуево сделанной работе. — Он закрыл глаза, расслабившись, — У меня все тяжелее. — Ты можешь рассказать мне об этом?       Алина повернулась к нему, поджав босые ноги, чтобы они не свисали с койки. — Могу, но это очень личное. Я не привык таким ни с кем делится. — Его зелено-голубые глаза были совсем грустными и усталыми, — Это проблема только ночи. Мысли. Мысли не дадут тебе уснуть, как бы ты не пытался. — Любые воспоминания приносят боль, Данила, не важно какие и о чем.       Рыжий опустил голову, задумавшись о том, что уже слышал эту фразу. Он медленно провел рукой по распущенным волосам, тяжело выдохнув. — У меня тоже были такие моменты. — Алина закрыла глаза, взяв его за левую руку, проводя по ней кончиками пальцев, чувствуя многочисленные шрамы, — Когда я не могла уснуть. У меня были очень страшные моменты в жизни. Я долгое время сама наносила себе увечья, и ждала, пока мне их кто-нибудь нанесет. — Зачем? — Данила улыбнулся, — Самоубийство гораздо легче, чем тебе кажется. — Это для тебя так, потому что тебе нечего терять. Тебя не держит мысль о том, что о тебе начнут плакать родители, быть может друзья или девушка. У тебя нет вещей, которые бы тебя держали, хоть чуть чуть здесь. Я же говорю, у меня тоже так было. Но вместо того, чтобы мешать всем вокруг, как ты, и нарушать закон, я решила делать по-другому. У меня были очень сильные проблемы с учебой, когда мне говорили, что я не то, что красного диплома не увижу, но и просто диплома, хоть какого-то. Меня обещали выгнать, хотя я ходила на все пары, и по большинству из них все было хорошо, кроме двух. Это была математика и гражданско-процессуальный процесс. — Она закрыла руками лицо, начав говорить совсем тихо, и с не охотой. — С математикой у меня всегда было не очень — для меня она закончилась в школе, с того момента, как все выучили таблицу умножения, а я не смогла. Теперь для всех это пять, десять, сорок, а для меня что больше трех — то много. А с процессом так получилось, потому что там с преподавателем я в дикий конфликт влезла. Он работает в действующей коллегии адвокатов, и тот факт, что я не знаю последовательностей того ужаса, который идет после вынесения приговора в гражданских судах выбешивал его. В этих всех апелляциях, и прочем ужасе. — Данила отвел взгляд, щелкнув зажигалкой, и, затянувшись, протянул свою сигарету Алине, — А вот после учебы шло меньшее зло. Тогда я обожглась об второго в своей жизни парня, из-за которого я и решила на всю жизнь выбрать работу, а не семью. Он тогда облил меня грязью, и в общем-то, его претензии были верными, но тогда я не хотела его слушать. Все эти проблемы, да и моя самооценка взяли свое, я взялась за то, чего не трогала с девятого класса.       Алина перевернулась на спину, поправив мешающиеся волосы, и начала закатывать рукава. Данила с интересом наклонился, повернув руку к свету. Мягкий отблеск луны осветил белый шрам, прошедший поперек руки. — А я его даже не заметил. — Тихо прошептал он, — Хотела покончить с собой? — У меня никогда не уходила эта мысль. Я просто прятала ее так глубоко, как могла. Но тогда снова стало страшно просыпаться по утрам. Просыпаешься, на улице — непонятно что: то день, то ночь, уже не разобрать. Пока придешь в сознание, пока что-то сделаешь уже ночь. С ней желание навредить удваивалось. Боже, это ведь так страшно. — Она закрыла руками лицо, — Ты осознанно берешь лезвие, и осознанно режешь так, чтобы вся кровь вылилась. И тут до тебя доходит, что с тем, как утекает кровь — становится легче. Вот уже шрамы начинают замечать твои родственники, это хуже. На кота или работу не скинешь настолько глубокие раны. — Дрожащий голос прервался. Лежащая тихо выдохнула, — Начинаешь брать что-нибудь другое. Когда работаешь в архиве — получать синяки становится обычным делом. То со стремянки свалишься, то дела на голову посыпятся. Да и прищемить руку огромными движущимися ящиками очень легко. Так же как и бросить коробку на ногу. — И снова пауза, на передышку. Собрать все мысли в кучу, — В одну из ночей я осознанно взяла молоток, и начала бить им по руке. Сначала не слишком сильно. Потом ударила сильнее, но даже не взвыла, хоть руку и перекосило от боли. — Голос, кажется, почти перестал дрожать, — На следующую ночь мне показалось, что едва заметный бледно-зеленый синяк не то, что я хочу. Ударила с такой силы, что переломала несколько костей. Тогда мне очень это помогло. Я проходила пару недель в гипсе, получила неплохой больничный. — Алина вытерла влажные ладони об свою футболку, — Потом я решила, что хочу попасть сюда, в колонию, и так же решила что-нибудь изменить в этом порядке, который существовал двадцать с копейками лет. Старалась не слушать людей, шутить о смерти, и радоваться жизни. Находила с каждым днем все больше поводов, чтобы не расплакаться по утру. — Она грустно усмехнулась, — Я тогда еще иногда раздумывала сменить специальность: уйти в ядерную физику. Я не знаю как, но в школе она получалась у меня идеально. Хоть и с калькулятором, считая не с первого раза на нем, я очень легко решала все задачи в тех древних задачниках, и даже просила давать что-то сложнее. Даже вполне сносно находила выход из задач в специализированных учебниках для первых курсов. Быть может это получилось из-за того, что в средней и старшей школах мне очень была интересна Чернобыльская Авария. — Прям как мне всегда нравились программы про расследования авиакатастроф, и я хотел уйти в самолетостроение, да мозгами не вышел — двух баллов не хватило. — Он улыбнулся, — Обидно — пиздец. Ща бы самолетики бы собирал, а не собственные кости с пола. — Данила положил холодную руку на впалый живот, и посмотрел лежащей в глаза, тихо задав вопрос, — Значит ты все-таки не просто так сюда пришла? — Раньше мне казалось, что это очень престижно. Работать в исправительной колонии, да еще и не в абы какой, а в одиннадцатой, которая подает пример многим в регионе! Но сейчас… — Она пожала плечами, — Думаю да. Мне нужен был не столько престиж профессии, а больше удовлетворение своей ужасной привычки вредить самой себе. Теперь я не режу себе руки, ноги и пальцы — мне хватает того, что я огребаю от тебя, от Мескалита, и от конвойных за все подряд. И если ты думаешь, что я пришла сюда только ради тебя — ты ошибаешься. До того момента, как меня не посадили на выдачу еды, я даже не знала, что ты вообще-то заключенный, да еще и тут. Не упал ты мне.       Они вдвоем расхохотались. Данила мягко ее поцеловал, после чего взял в руку колечки, висящие на шее у Алины. Она видела его совсем опечаленный вид, но лезть с вопросами не стала. И это ей пошло на пользу. Рыжий снова оперся о стену, отвернув голову к небольшому оконцу у самого потолка, и решил поделится той болью, о которой никому не рассказывал. Однажды с этим придется делится, и будет полезно, если никто не разболтает его слабости, а значит секреты стоит рассказывать только тем, кому доверяешь. Кажется, он ей доверяет ровно настолько, насколько нужно. — Сижу сейчас и думаю о том, что лучше бы такие проблемы как у тебя иметь, чем те, с которыми мучаюсь я. Помнишь, я говорил тебе о матери, которая растила меня нормальным человеком, и у нее это получалось до того момента, как меня не посадили? — Алина кивнула, решив накрыться этим легким одеялом, не понимая, откуда так веет холодом. Было ощущение, что дует прямо со стен, — Она не так давно умерла. — Это прозвучало с такой болью в голосе, что даже не верилось, что это сказал настолько холодный и безэмоциональный человек, — Года еще нет, быть может месяцев восемь. Я узнал об этом в тот момент, когда меня судили по этому преступлению. Я сидел и ждал своего очередного приговора, но вот влетает мой государственный защитник, и говорит мне о том, что моя мать погибла. — Он закрыл рукой лицо, пытаясь отвлечься мыслями на другое, но в голову лезло только то, что резало по живому. Воспоминания. — Я видел ее последний раз в зале суда перед тем, как меня осудили по прошлому преступлению. Она была очень уставшей, и совсем иссохла. Ее руки, — он покачал головой, выждав паузу, — они были такие тонкие и сухие. Она не принимала от меня никакой помощи в последние года, и жила лишь на свою маленькую пенсию в несколько тысяч рублей. Я видел боль в ее глазах. Она была всегда пышущая здоровьем и красотой, но в тот день она была очень слабой, и молчала, пока слушатели кричали в меня оскорбления. — После того, как тебя осудили в первый раз, как она начала к тебе относится?       Зелено-голубые глаза пытались ухватится взглядом хоть за что-нибудь. Алина рассматривала заключенного, просто не веря в то, что он сейчас такой. У него даже вздрогнул голос так, как бывает у людей, когда они на грани того, чтобы расплакаться. Данила поджал свои избитые губы, выдерживая паузу. Все прибирал мысли, не давая им разбежаться. — Как и должна была относится — как к чудовищу. Как относятся к дикому волку, что загрыз насмерть несколько людей. Как относятся к самому гадкому существу, что несет погибель. Как к чуме, вычищающей города. И я полностью поддерживаю ее решение. Я чудовище, и она правильно сделала, что отвернулась от меня. — Он провел пальцем по шее, — Даже крестик с меня сдернула, сказав, что я не достоин Его защиты. Мы с ней были хорошими друзьями, и я любил ее. Даже до сегодняшнего дня я люблю ее. Но тот факт, что суд признал меня виновным в смерти ее единственного друга поставило крест на наших отношениях. Мне уже было никогда не отмыться от этого проклятья. — Он покачал головой, — В любом случае, у нас была недвижимость, какая-никакая квартира. Моя любимая однушка в сталинке. И мой факт нахождения здесь дает право всем дальним родичам прибежать на запах выгоды. Я не хочу им отдавать эту квартиру, но и то, что я не могу придти и заявить о себе, как о наследнике, тоже отвратительно. Словно она горела желанием мне ее отдать. — У тебя еще есть время заявить о себе. — Алина провела рукой по его щеке, — Это одно из твоих желаний? Забрать то, что по праву твое? — С мамой нормально попрощаться. Не важна особо мне эта квартира. Я все равно остаток своей жизни проведу здесь. Еще раз прощения попросить.       Он задрал голову, уставившись в потолок. Ему и правда немного полегчало от того, что он выговорился. Данила вытянул из-под собеседницы одеяло, и лег рядом с ней, поджав босые ноги. — С квартирой-то я тебе помогу. — Она улыбнулась, — С гражданским правом у меня все было почти хорошо. Напишешь на меня доверенность, да я пойду со всем разбираться. А на счет побыть с матерью, — Она обняла его, положив голову на плечо, — с этим тоже постараюсь помочь. Быть может животное, пришедшее к власти, сжалится. А быть может успеет вернутся хозяйка, которая с такими вещами всегда с пониманием относится. — Что за животное? — Спросил Данила, посмотрев ей в глаза. — Марина Николаевна стала заместителем заместителя. Сейчас она главная во всей колонии. — Алина крепко закрыла глаза, — Я даже боюсь представить чем это все для нас обернется. И очень надеюсь, что нормальное начальство вернется как можно быстрее. Потому что Куницкая может наломать таких дров, что мы не скоро вернемся в нормальное рабочее состояние. Об этом, конечно, никому нельзя рассказывать. — Она пожала плечами, — Конвойные не знают об этом, поварихи не знают, кухарки не знают, да и заключенные не знают. Но я надеюсь на то, что от тебя об этом никто не узнает.       Рыжий слабо улыбнулся, и прижал ее к себе, закрыв глаза. Было бы еще кому говорить, он бы подумал. А так — ему от этого знания ни жарко, ни холодно.       Алина перевернулась на спину. После его разговоров о доме ей тоже захотелось домой. Она повернула руку, пролистав маленький экранчик часов до календаря. Судя по датам, мама с папой должны оба быть дома со среды. Эти несколько дат она запомнила с детства. То одного не было, то другая в командировке. Были даже недели, когда она сидела в квартире у абсолютно незнакомых людей, прижимая к себе своего черного кота, на полу в зале, в котором выключили свет, и смотрела на окно, в ожидании, когда кто-нибудь из родителей ее заберет. — Тебе в городе что-нибудь надо? — Тихо спросила Алина, — Я поеду завтра вечером домой. — Домой… — Данила тяжело выдохнул, смотря в потолок, — Нет, ничего. Хотя я хочу мандаринов. — Алина расхохоталась, на что рыжий слегка толкнул ее, — Эй, харош ржать. Я тут сижу в неволе, и забыл как выглядят мандарины. — За окном лютая метель, местами даже сорока градусный мороз. Добрый хозяин собаку на улицу не выгонит. — Я еще хуже, чем злой хозяин. — Рыжий наклонился к ней, и тихо сказал, — Не забывайся, я все такая же злая собака, которая укусила тебя не раз, не два, и не десять. И в любой момент могу еще раз прокусить твою мягкую кожу если захочу. — Я надеюсь, что ты перестал быть собакой, — Она провела рукой по его щеке, смотря в глаза, — и стал человеком. Хотя бы рядом со мной, хотя бы только для меня. Я никогда не относилась к тебе как к зверю, как бы ты сильно не рычал и не пытался убить меня. Даже первый раз садясь перед тобой в той комнате допросов, я понимала, что передо мной — человек. Быть может злой, быть может грубый, быть может не очень счастливый, но человек. Меня научили видеть во всех людях — людей. Ты ведь злой, потому что тебе было не выжить по-другому. Тебя таким общество вырастило. Мы все такие, какими нас общество воспитало. А теперь ты здесь, потому что общество не переваривает чудовищ, которых само же и вырастило. И даже если то, за что тебя избили, действительно правда, я на тебя не обижена.       Данила улыбнулся краями губ, отрицательно покачав головой. Быть может в ее словах и были несколько кусочков правды. Сейчас он не хотел с ней спорить. Пусть будет так, как она считает правильным. Он никогда не будет ее исправлять, указывая на нелогичность ее действий. Она для него сейчас — эксперимент. Посмотреть, насколько сильно изменится ее мнение под воздействием чужих. Насколько на нее влияют слова Мескалита он уже заметил — ее речь стала очень простой, хоть иногда и вырываются не вписывающиеся в общую картину длинные и сложные предложения. Сами мысли тоже держатся на его уровне — она только местами опускается до детских суждений, свойственных только ей: «вот он плохой, потому что плохой». Он научил ее мыслить шире, и задавать вопрос, который учат задавать только старших по званию, и то, не в таких местах, как исправительная колония. Почему он плохой? Очень сложный вопрос, не так ли? Мескалит сам иногда хватается у Алины глупых повадок, а потом получает за свои глупые слова от равных по званию. Хотя, признаться, Алина не такая простушка. Она ведь поняла почти сразу причину его ледяного взгляда, который то вдруг прожигает насквозь, то вдруг изучает потолок. И ведь попала с первого раза. Куницкая почти не оказала на нее влияния, но это временно. Судя по тому, как эта госпожа уверенно действует, у нее на Алину планы очень большие. — Данила, я могу попросить тебя кое о чем? — Ее было почти не расслышать от шепота. — Можешь попробовать. Но я ничего не гарантирую.       Мягкие женские руки прошлись приятным теплом по замерзшей коже. Тонкие пальчики начали перебирать рыжие волосы. Алина прижалась к нему, и тихо-тихо прошептала на ухо: — Мне очень страшно, Даня. Я боюсь, что Леонид Юрьевич и Марина Николаевна меня могут убить. В прямом смысле забить камнями чужими руками. У них хватит сил просто избавится от меня. — Она закрыла глаза, — Защити меня.       Данила посмотрел в потолок. Он промолчал, не давая ни положительного, ни отрицательного ответов. Алина выдохнула, и дополнила свое предложение. — Можешь просить о всем, чем угодно. — Я ничего не попрошу у тебя. И не потому, что мне нечего просить.

***

      В разгаре следующего рабочего дня, после обеда, Алина решила бросить вызов судьбе. Да и не абы какой, а самой непредсказуемой.       Едва не завалившись на повороте, и не забежав по привычке в приемную, девчушка пробежалась дальше, до конца коридора. Замерла у дальней двери, и медленно повернула голову, обратив свое внимание на другой конец коридора. Там никогда, на ее памяти, не горел свет, и дверь никогда не открывалась. Но у нее была возможность ее открыть. Только она не была уверена, что эта игра стоит свеч, и эти знания не сведут ее в могилу из снега и лютого мороза. Собравшись с мыслями, она постучалась, а следом переступила порог кабинета. — Добрый день, Марина Николаевна.       Куницкая что-то с интересом читала в ноутбуке, сказав: — Та падай уже куда-нибудь, только сквозняк не делай — у меня кости больные.       Алина закрыла дверь за собой и уселась на стул. Оперлась правой рукой о стол, и ей же подперла голову. Куницкая прикрыла экран, отхлебнула белый чай из прозрачной чистой кружки, после чего с интересом посмотрела на гостью. — Че хочешь? Денег на премию нет, в отпуск не отпущу, на выходные — тем более. — Я хочу два дня без сохранения взять. — Алина пожала плечами, — На завтра и послезавтра.       Куницкая хмыкнула, посмотрев на календарь, и положила перед ней бумагу и ручку. Алина удивилась, что ее отпустили настолько легко, не поставив никаких подводных камней, начав писать заявление. — Во-первых, я, как и Екатерина Александровна люблю, когда предупреждают заранее, а не ставят перед фактом. Никто, блять, не отменял трудовой кодекс. — Недовольно сказала начальница, опустив одну ногу, которую отсидела так, что пальцы не чувствовались, и подогнула другую, придвинувшись обратно к столу, — Во-вторых, куда тебя черти понесли в разгар рабочей недели? — Я хочу съездить домой. — Выдохнула сидящая, подперев голову. Она слабо помнила как пишется это чертово заявление, ибо пары по гражданскому праву, где рассказывались про все эти договора, она проспала, а потом решила не догонять, и в итоге получилось, что это осталось дырой в знаниях. Так оно обычно и бывает, — Мама и папа будут несколько дней всего вдвоем дома, а потом я снова одна останусь. Хочу с ними побыть немного.       Начальница подперла голову, смотря на то, как у девочки трясутся руки. — Ага… И когда ты хочешь уехать отсюда? Ты в курсе, что сейчас автобусы вообще не ходят, из-за того, что всю дорогу занесло к ебени матери? Но ты пиши, не отвлекайся… Если будешь работать, и будет заявление, тебе никто эти два дня не оплатят. Сто рублей экономии государственных денег! — Она усмехнулась, и увидев, как Алина совсем растерялась, уверенно сказала, — Если тебе не очень важно время, я еду сегодня в город вечером. Ну как вечером… часов в десять. Могу довезти. Машина у меня большая, даже Лёня помещается. Правда в сложенном виде, но эт хуй с ним.       Алина недоверчиво подняла взгляд, и, нахмурившись, посмотрела на начальницу. Она сидела как обычно расслабленно, одетая в свою красивую синюю форму. Но в ней было что-то не то. Вроде бы и макияж такой же был, вроде бы и взгляд полный недовольства тоже на месте. — Не смотри на меня как на своего рыжего любовника. Пиши, не отвлекайся.       Девчушка сдержала улыбку, и продолжила писать. — Ах да, если твоя сверху стоящая шляпа на спичках не предупредила тебя: смеяться нельзя, улыбаться тоже нельзя, больше трех в кабинете не собираемся, бумагу приносим для принтеров свою. И да, — она наклонилась к ней, — с заключенными тебе, конкретно тебе, блять, запрещено контактировать. Я запрещаю тебе приближаться к Кашину ближе, чем на метр. — Насколько я помню, — тихо сказала Алина, поставив свою подпись, — то вы не можете ставить свой приказ выше слов Екатерины Александровны. Чисто по закону вы — заместитель заместителя, а значит ниже рангом. — Она пожала плечами, — Почти как правило, что закон обратной силы не имеет. И если она мне за это угрожала лишь устным предупреждением, то вы не можете меня за это расстрелять.       Сидящая отдала бумагу, и выпрямила спину, мысленно сама себе удивляясь. Куницкая раздраженно убрала несколько непослушных прядей, и набрала номер Мескалита. Алина лишь опустила голову, готовясь быть избитой второй раз этой, как выразилась Куница «сверху стоящей шляпой на спичках» — что бы это не значило. — Иди сюда, родной, ты мне нужен.       Сидящая поджала под себя ноги, чтобы они перестали дрожать, и изучала внимательным взглядом Куницкую. Все же внезапное повышение заставило ее чувству собственной важности еще больше возрасти. Она сидела и гордилась собой. Сидела и ждала похвалы. Всем своим видом говорила, что она сама всего добилась.       Мескалит ввалился в кабинет весь в снегу, и, отряхивая его с формы, встал по левую сторону от Марины. Та указала ему острым ноготком на заявление, и дала времени прочитать его. Начальник конвойных хмыкнул, взял ручку из дрожащей руки подчиненной, и написал «Не возражаю. Начальник Конвоирования, Режима и Надзора: майор Васильев Л.Ю.» — Ну и дурак, раз не возражаешь. Я бы не пустила.       Мескалит усмехнулся, и вложил начальнице в руку что-то очень маленькое, и, судя по звуку, это была металлическая цепочка. Наклонившись к ней, шепнул что-то почти беззвучно, снова выпрямил спину, сложив руки за спиной, смотря на подчиненную. Алина нахмурилась, присмотревшись. Куницкая обвила цепочку вокруг запястья, мотнула рукой, а в ладонь упала подвеска в виде журавлика оригами. Девушка тут же замерла, поняв, кому она принадлежала, и медленно подняла взгляд, тут же встретилась взглядом с начальницей. — Красивая птичка. — Усмехнулась она, не отводя взгляд от карих глаз подчиненной, — Свободен.       Начальник конвойных довольный собой ушел. Куницкая откинулась в кресле, взяв в руку печать, и провела языком по сухим губам. Недолго подумав, она оставила яркую фиолетовую гербовую печать, и расписалась сама. — Сама отнеси в отдел кадров, мне лень. — она откинула от себя бумагу, и бросила печать в ящик стола. — Не опаздывай, я не люблю ждать. К десяти.       Алина кивнула, забрав документ, и быстрым шагом пошла в кабинет в другом коридоре на другом конце здания. Замерла на пороге, увидев начальницу отдела кадров, и молча протянула ей бумагу. Женщина подняла растерянный взгляд, кивнув, и спросила: — Алина, скажи мне, ты не знаешь куда делась наша Александровна? — Нет, — Она отрицательно покачала головой, — я ее видела чуть позже вас. Она была расстроенной после встречи с мэром, но что случилось дальше — одному Леониду Юрьевичу известно. Он с ней остался один на один.       Женщина тяжело выдохнула, кивнув, и сказала, что позовет, когда нужно будет второй раз придти расписаться.       Ближе к десяти часам Алина собрала с собой небольшой портфель с вещами, которые хотела унести домой, приготовив место для вещей, которые хотела унести из дома. Она вышла с общежития, и пошла по колено в снегу к большому дорогому внедорожнику. Поздоровалась с водителем, и, подкурив у него, выдохнула дым. Мужчина откинулся в кресле, решив чуть-чуть подремать. На улице стояла полная тишина. Впервые за несколько дней успокоился ветер. Снежные барханы красиво поблескивали острыми изгибами, освещаемые отвратительным оранжевым светом от фонарей, идущих вдоль всего забора. Лениво гуляли Грачи, поджидая пересменки, чтобы забежать в теплую кибитку и погреть примерзшие к оружию руки. Мимо прошел Мескалит, укутанный как Гитлер под Сталинградом, словно на улице было не минус пятнадцать, а минус сорок. — Если не хочешь скурить всю пачку и уснуть тут — можешь сама сходить за ней. — Предложил водитель, сладко зевнув.       Девчушка улыбнулась, проводив начальника взглядом, после чего пошла в здание, бросив портфель на заднее сидение.       Не спеша поднялась на третий этаж, и, опираясь рукой о стену, по полной темноте пошла до конца коридора, осторожно шагая по плитке. Постучавшись, зашла в кабинет, скромно усевшись рядом со столом.       Начальница почти лежала в кресле, закинув босые ноги на стол, сложив их на пачке дел, и, жуя остывшую картошку фри, с интересом листала документ, уткнув взгляд в экран дорогого ноутбука. — Почти десять. Вы идете?       Женщина перевела на нее взгляд, и кивнула: — Давай ты не будешь меня торопить, а то я тебе голову откушу. — Она продолжила читать, — Можешь пока шоколадку мне дать. — Рука с десятками золотых браслетов и колец изящно вытянулась, — В сейфе. — Вы храните шоколадку в сейфе? — Удивилась Алина, и, поднявшись, подошла к шкафу, на который указывала рука. — Она там не тает. Мне лень топать до Мескалита, у которого холодильник в кабинете.       Девчушка открыла дверцу, заглянув внутрь. Чуть не испугалась собственного отражения в висящем на внутренней части шкафа зеркале. На одной из полок стоял небольшой приоткрытый сейф. Открыв его полностью, она достала сначала пистолет, а следом вложила в протянутую руку шоколадку. И правда, не смотря на духоту в кабинете, в сейфе все шоколадки лежали даже не мягкие. Их там было по ее непрофессиональному взору, больше десяти. И все одинаковые. Это были шоколадки, которые давали обычно детям. Яркая желтая упаковка и счастливый кролик. Алина задумалась о том, что даже бы не удивилась, если бы увидела тут и другую марку детских шоколадок.       Алина уселась обратно, подперев голову рукой. Наконец-то у начальницы хотя бы на столе появилась иллюзия рабочей деятельности. А то все как не зайдешь, так одна золотая ручка и даже компьютер не включенный. А сейчас и компьютер работал, показывая на одном мониторе программу по работе с делами заключенных, а на втором опись из архива. Даже стопка дел, на которую были сложены ноги, уже говорит хоть о чем-то. Девчушка до сих пор сомневалась, что начальница умеет читать.       Когда Марина Николаевна опустила ноги, Алина даже напряглась. Но, судя по всему — зря. Женщина встала босыми ногами на ледяной пол, и отбросила на стул сначала китель, а следом начала расстегивать рубашку. — Можешь не краснеть, я такая же как и ты. — Усмехнувшись, начальница лениво отбросила рубашку, и открыла другой шкаф. — Или я ошибаюсь?       Она наклонилась к ней, посмотрев в глаза. Алина слабо улыбнулась ей в ответ, но продолжила рассматривать кружева на белье. У нее даже тут были вшиты золотые нитки. Фигура у нее, на ее возраст, была великолепной. — Мальчишкам обычно некультурно спрашивать, но мне правда очень интересно… — Мне сорок девять исполнилось первого июня. — Начальница пожала плечами, расстегивая юбку на боку, и, переступив и ее, начала перебирать что-то на полке, — В этом году будет полтинник, да.       Сидящая в шоке уставилась на нее. Она, конечно, примерно понимала, что Куницкая довольно «взрослая», но чтобы настолько… Самое большее, сколько ей можно было дать, так это сорок пять. А когда она стояла в таком виде, то и этого для нее много.       Куницкая натянула на ноги пижамные клетчатые штаны, и довольно подтянулась, сладко зевнув. Сняла с руки золотые часы с красивым циферблатом, швырнув их на стол, и, гремя украшениями, сжав в руке футболку, закрыла шкаф, прижавшись к нему спиной. — Мне понравилось, как ты охуела, поэтому добью тебя. Твоей кудряшке тридцать восемь исполнилось в феврале.       Женщина громко расхохоталась, увидев как Алина побледнела, отведя взгляд. — Та не может быть… — О да, она ближе по возрасту ко мне, чем к тебе. Больше разочарований в твоей жизни, я вижу тебе недостаточно. Даниле двадцать восемь в ноябре будет. Твоя старшая сестренка так хорошо сохранилась, потому что она не отсюда родом. Она с того города, в краю карты. Которая вокруг других стран. Я… — Куницкая задумалась, — Я забыла как эта хуйня называется. Забей, ты поняла меня. — Та нет… — Алина подперла голову, задумавшись, — Не может быть что ей почти сорок! Ей и тридцати не всегда дашь. — У тебя, я смотрю, с математикой не очень. — Начальница заглянула в ящик стола, в котором лежала гербовая печать, но, видимо, забыла зачем заглянула, и продолжила переодеваться, — Забей, я тоже до трех, а дальше много. — Так… У вас же краснодипломная магистратура. — Нет, у Лёни магистратура. Я в этом году получила степень кандидата. — Она рассмеялась, — Охуенно, правда? И где я, блять, работаю, а главное кем. — Женщина тяжело вздохнула, и натянула на себя смятую до ужаса футболку. Белую с красным рукавом, и довольно интересным рисунком на спине. — Иди, разбуди этого шалопая бездомного. — Куницкая махнула рукой, — Лёню пну, и приду.       Алина не стала перечить, и, взяв портфель, который отдала начальница, пошла с ним вниз. Поставила портфель на сидения, и он подозрительно брякнул стеклом. Девчушка улыбнулась, прекрасно поняв, что именно так брякнуло. — Ты с ней пить едешь? — Поинтересовался водитель, высунув руку с окна. — Нет, я еду домой. Просто вместо того, чтобы топать пешком до города, я еду с ней. — Это хорошо, а то я уж чуть было не разочаровался в тебе раньше времени. Хорошее впечатление производишь. Но с ней не водись ни в коем случае. Она хозяйка всех правил, и с ней невероятно трудно.       Стоящая кивнула, и снова закурила. Через пару минут пришла, как и обещала, Куницкая. Она усмехнулась, остановившись перед машиной, и, когда Алина открыла перед ней дверь, даже спасибо не сказала, усевшись почти не пригибаясь. Сама темноволосая обошла машину спереди, усевшись рядом с начальницей на заднее сидение. — Куда едем, Алина Даниловна? — С интересом спросил водитель, сонно улыбнувшись.       Начальница устроилась удобнее, отбросив свои сапожки, и оставшись снова босиком. Поправила мягкие вкуснопахнущие волосы, после чего закурила и закинула голову, сжимая тонкую китайскую сигаретку в руке. — Последний Переулок, дом двадцать первый. — В том же доме живешь, где и Катерина наша. — Марина покачала головой, — Во всем на нее похожа. Только с тебя такого же ответственного работника уже не получится. А жаль, этой уже не похвастаешься, а кем-нибудь хочется.       Алина с интересом наблюдала за тем, как ее таинственная собеседница начала снимать с рук все украшения, просто бросая их в карман шубки. На ее слегка загорелой коже оставались впадины и следы от цепочек и острых краев камушков. Марина освобождала руки от оков, периодически стряхивая пепел прямо на пол. Когда она переключилась на левую руку, то девчушка заметила неровный уродливый шрам, обвивающий все пространство от локтя и до запястья, словно тот же браслет или ремешок часов. — Что побледнела? — С интересом спросила Куницкая, сбрасывая колечки в карман, — Удивлена, что на мне тоже шрам есть? — Она усмехнулась, — Этот я решила оставить. У меня их много было, но сейчас кроме него не найти. Ему уже много десятков лет. — Откуда они у вас? — Алина слегка наклонилась, — Неровные следы такие. Словно чем-то тупым резали. И рука слегка искривлена. — Я поссорилась в тот вечер с главарем стаи детдомовских детей. Это был кабанчик, два на два метра, который действовал как хотел и никто ему не был указом. Ему все прощалось. Мы с ним сцепились по поводу денег. Тогда мы очень сильно подрались. Он обмотал мою руку колючей проволокой, и, мало того, что затянул ее, словно шнурки, так следом еще и дернул на себя. Моя рука за доли секунд превратилась в мясную нарезку с кровью. Это было так же больно, как тебе в тот вечер, когда Данила в первый раз набросился на тебя. — Она усмехнулась, и затянулась сигаретой, медленно выдыхая сизый дым, мечтательно посмотрев в окошко.       Алина повернула голову, поняв, что даже не заметила, как они уже почти добрались до шоссе. Машина ехала мягко, но поднимала большую пургу следом за собой. Судя по всему, водитель гнал очень быстро. — Зачем вы заставили его это сделать? — Он сам захотел кому-нибудь навредить. Я решила, что именно ты подходишь для этого идеально. Проработав почти полгода, ты даже не разу не расплакалась и тебе не было страшно за свою жизнь. Это не похоже на тех, кто работает в колонии. Тут каторга хуже Гулага и для сидящих, и для их стерегущих. Нужно было разбить тебя словно хрупкое красивое стеклышко как можно быстрее. Да и если бы ты не выдержала, и повесилась — это было бы мне на руку.       Куницкая выдохнула дым, покачивая головой под расслабляющую музыку, думая о чем-то своем. Машина быстро обгоняла немногочисленных обитателей объездной, летя на полной скорости. Даже если бы на эти номера не распространялась «защита колонии», то распространялась бы благосклонность главного прокурора, а если хотите — судейская неприкосновенность, или любовь заместителя мэра в области градостроительства, или заместителя по социальным вопросам. Да, в принципе, почти любого обитателя мэрии города/района, прокуратуры и суда. Она могла стать бесконечно высоким начальником, но в место этого по какой-то непонятной причине ходила в майорах и руководила самым бесполезным отделом в исправительной колонии. Даже если бы ее выбор пал на семнашку, она скорее всего стала там начальником. — Почему? — Потому что это навредит авторитету нашей кудряшке. И все тебе объяснять надо. Где-то ты такая умная… — Почему именно она? — Потому что это она. Это лживая, лицемерная, депрессивная девственница, которой постоянно не сидится со своим мнением, и она всегда, блять, знает как лучше. — Марина Николаевна раздраженно прорычала, оскалив белые зубы, — Жаль, мне ее застрелить нельзя. — Почему? — Снова спросила Алина, повернувшись полностью к ней, и сложила руки на своих согнутых ногах, — Вам же все под силу.       Куницкая отвела взгляд, и сказала: — Потому что нынешний мэр и нынешний начальник нашей колонии какого-то хуя ее своими спинами закрыли. И я, блять, не знаю почему. — Она вскрикнула, — И меня это вымораживает! Если я ее застрелю, меня Алексеев тут же нахуй повесит на моем шелковом платке.       Девчушка как-то инстинктивно сжалась. Вроде бы кричали не на нее, но страшно становилось по-настоящему. Почему-то, именно в тот момент, когда Алина задумалась о том, что нужно было сворачивать раньше, Марина спросила: — У тебя аллергии ни на что нет? — Нет, — осторожно сказала она, — но меня особо ничем экзотическим не кормили, и ничего такого не кололи, поэтому все может быть. — Слушай, — Куницкая наклонилась к ней, приобняв за шею, и тихо спросила, — а ты должность повыше не хочешь? А то у меня место заместителя освободилось. Гордится-то кем-то надо. Пойдешь ко мне обратно? — Она широко улыбнулась своими белыми зубками, смотря Алине в глаза, — Только думай не долго, у тебя мало времени.