— Драка ничего бы не решила.
Она жмурится, стягивая рот в ломаную линию. — Больно? — спрашивает Окада, прикладывая компресс к её глазу. — Угу. Кей думает, что заслужила. Спустя несколько минут Кимура приводит Хикару. Окада смотрит на физрука с укором, на что он лишь виновато трёт шею — да, не доглядел. Кей от вида Аизавы ни холодно, ни жарко. Ему, видимо, тоже. Зато Сэтору хмурится и вновь закипает. Его напряжение маячит очевидностью: лицо загорается от эмоций, а натянутая на костяшки кожа рук белеет. Он чувствует прикосновение к локтю — сидящая за столом Химе мотает головой. По ней видно — она устала, она больше не хочет с нажимом говорить ему «тихо, не надо». Сэтору виновато опускает голову. Ей как-то слишком часто сегодня приходится его успокаивать. Это стыдно. Это жестоко — заставлять её волноваться ещё и за него. — Прости, — говорит сипло, шёпотом, но чтобы Химе услышала. Химе слышит. И так же тихо-тихо с ним переговаривается поодаль от остальных, в небольшом закутке медкабинета. Сэтору сутулится, не решаясь пригнуться. Возможно, это хорошее решение. Он слишком сосредоточен на том, чтобы всё услышать, и это мешает ему начать плакать. — Эйко, иди в учительскую. Там тебя ждёт Йошино-сенсей, — Кимура разрывает полутишину и кивает ученице на дверь. Кей послушно встает с кушетки, плетётся к выходу и слышит торопливые шаги позади. — Без Изуми и Масамуне. Они возвращаются на урок. Химе уже хочет возразить, но Кей качает головой, призывая не спорить. — Я дойду, не беспокойся, — хрипло тянет она. — И я в порядке. Со мной всё будет хорошо. На распутье в коридоре — им нужно спуститься по лестнице, а ей завернуть в северное крыло школы — Кей стоит на месте, как вкопанная. Говорит себе мысленно: «извинись перед ними». Химе нежно треплет её по голове, расчёсывает пальцами спутанные пряди, поправляет футболку. Неловко касается залепленной пластырем щеки и смотрит ей в лицо, извиняясь. Будто это её вина, что Кей подралась. Будто Кей не виновата. Она повторяет себе: «ну же». — Мы пошли. — Ага. Кей сжимает пальцы в кулаки, чтобы хоть как-то согреть ладони. На улице безоблачно и солнце печёт уже несколько дней подряд. Лето не щадит никого, кроме её вечно-холодных рук.***
В учительской пахнет кофе и обедами из комбини. Слабо гоняет воздух старый вентилятор, шуршат бумаги. Хикару смотрит в окно, а Кей смотрит в пол. Йошино трёт переносицу. — Аизава, ты хоть думай немного, с кем дерёшься. И это уже не говоря о том, что драться запрещено! Прошло всего ничего, а у тебя уже два отстранения от занятий. Кимура-сенсей не может вечно просить за тебя. Он вздыхает, сжимая в руках сложенные очки. — И Эйко тоже хороша. Ты ведь в Дисциплинарном комитете. Дисциплинарном! Тебе тем более сейчас должно быть стыдно, — сенсей взывает к совести. Кей перебирает пальцы. — Да, я понимаю, что сдержать себя иногда тяжело, особенно если чьи-то слова очень задевают… но ты ведь девочка! Опуская то, что это вульгарно, пойми — ты физически слабее него. Она фыркает под насмешливую ухмылку Хикару и шепчет: — На рожу свою глянь, придурок. Йошино звучно цыкает, пресекая перебранку. Снова вздыхает. В какой раз уже? Не второй и не третий точно. — А что если бы он тебе что-то сломал? Вопрос звучит действительно искренне. Он правда обеспокоен, правда волнуется за своих учеников. Правда рад, что они не зашли слишком далеко. Но одним облегчением не отмахнуться, не отделаться. Это его обязанность — вправить им мозги. Даже если классный руководитель он лишь у Эйко. — Я бы сломала его, — отвечает Кей так же. Действительно искренне. Хикару закатывает глаза и успевает бросить едкое «ага, конечно», прежде чем они вместе дёргаются от резкого хлопка по столешнице и закрывают рты. — Спасибо. Извините за резкость, надеюсь, вы не сильно испугались… Не то инстинктивно, не то просто подумав головой, они кивают. Понимают, что лучше прикусить язык и сидеть смирно. Йошино откашливается. — Ребята, я сейчас вас отчитываю не для того, чтобы дать ещё одну причину подраться. Насилием ведь ничего не решишь. Вы вот из-за чего подрались? Ваш конфликт исчерпан? Молчание. — То-то и оно. Видите, ничего хорошего это вам не принесло. Теперь оба сидите побитые, обиженные и злые. И это лишь вы. А о своих одноклассниках, учителях и друзьях вы думали? О родителях? Думаете, раз подрались только вы, то только вас это и касается? Так вот — это не так. Все сейчас взбудоражены и волнуются. Я тоже. Мне не всё равно и очень больно смотреть на вас — очень трудолюбивых и активных учеников, которые закапывают себя своим поведением. Если вам нужно выяснить отношения, то лучше сделать это через рот, словами. Но никак не кулаками — из пинков диалога не выйдет. Йошино возвращает очки на переносицу и внимательно смотрит на учеников. Хикару, отвернувшись, хмурится и бурит взглядом окно. Кей вяло перебирает пальцами и, свесив голову, молча пялится в пол. Какими в начале пришли, такими и остались. — Виноваты оба. На этом — всё, — выдыхает сенсей, делает глоток из кружки и слегка кривится — чай остыл. — Дальше я буду говорить с вашими родителями. Можете идти. Мальчишка пинает стул и быстро ретируется из учительской, причитая себе под нос, ругается. Кей же молчит немного после хлопка дверью, а потом всё-таки решается спросить: — Кто из моих родителей придёт? — Отец. — Хорошо. — Кей поднимается и сразу гнётся в поклоне: — Спасибо и извините, Йошино-сенсей. — Его слегка колет этими словами. Всё же, свою ученицу ему жалко. Действительно жалко. — До свидания. Она прикрывает за собой и проходит вдоль стены. Там Кей оседает на корточки, обхватывает колени и прячется за лавкой для ожидающих. — Хорошо… Никого. Только безостановочный «тик-так, тик-так, тик-так» и её неравномерное дыхание. Сквозь стекло пробиваются тёплые лучи солнца, а небесная синь как назло слезит глаза. Снотворное, закупоренное в задорных голосах из окна, не действует, а уставшие глаза Кей отчаянно желают покоя. — Мы принесли твою сумку, — слышится над ухом спустя несколько одиноких минут. — Спасибо, Химе, Тору-чан, — кивает она, поднимаясь с корточек. Затёкшие ноги чуть подкашиваются, колени вздрагивают, но Кей удерживает равновесие. Химе с горьким осадком во взгляде вновь осматривает её лицо и, поджав губы, мягко проводит по спутанным волосам. Что-то одними губами неразборчиво проговаривает и тянет Кей к себе, утыкаясь носом в русую макушку. — Не за что, — за двоих отвечает Сэтору. Кей сжимает зубы, цепляется за рубашку Химе и тихонько просит: — Простите. — Тебе не за что извиняться, — вместо лишних слов Сэтору подходит ближе и берёт Кей за руку. Потирает холодные пальцы, греет их своими тёплыми-тёплыми, переплетает. Кей выглядывает из-за плеча Химе и смотрит в его затёртые глаза, которые, что бы ни произошло, всегда смотрят на неё ласково. Она ничего не говорит, просто сжимает его ладонь в ответ и зарывается Химе в шею. Очень странные объятия втроём, но как-то вообще всё равно. Тик-так. Тик-так. Когда звенит звонок, Химе нехотя отстраняется и Сэтору тоже приходится отпустить её руку. — Вам пора на урок. Сейчас будет биология, да? — Кей пытается улыбнуться, принимая свою сумку. — Лучше не опаздывать. — Да. — Они понимают, что сегодня им больше не увидеться. — Пока. Напиши вечером, если получится. «Снова…» — Хорошо. Пока, — машет на прощание. Когда шаги Химе и Сэтору растворяются в тишине, Кей падает на скамейку для ожидающих и ненарочно бьётся затылком о стену. Ойкает, шипит и потирает ушибленный затылок. «Снова. Снова. Снова. Снова. Снова. Снова. Снова». — Снова, — выдаёт себе в руку, прикусывая стёсанную кожу, от эмоций начинает дёргаться и после вовсе подрывается с места, убегая подальше от учительской, чтобы беспрепятственно перебеситься. — Снова! Кей порывается кинуть сумку в стену и пнуть её так сильно, чтобы та порвалась. Сжимает белые лямки, замахивается и не расцепляет пальцы. Не может. Там телефон и совсем новые тетрадки, пенал с любимыми карандашами. Тут же внимание привлекает красное пятно под подошвой, в котором она узнаёт повязку. Свою повязку. Та, видимо, выпала из открытого кармана. Кей опускается на корточки и поднимает её, отряхивает, пальцами пытается стереть пыльный след. Плечи дёргаются, как в истерике, но Кей не плачет и держит губы плотно сомкнутыми. Из горла всё равно комками выходит скрежет. Даже такую драгоценную вещь, которую изо всех сил берегла, она умудрилась испортить. Кей болезненно жмурится. «Снова всех подвела».«Ничего не забыла?»
Перед глазами руки Кёи, передающие ей повязку и его светлые глаза — такие яркие в жёлтом свете фонарей. Перед глазами день, когда она от нечего делать решила испытать судьбу и собственную прочность, решив вступить в Дисциплинарный комитет: марево белого, темень за окном, острые стрелки часов. Перед глазами всё то, чего она так боялась лишиться. Кей держит свою повязку, будто в ней заключены все воспоминания и дни, проведённые там, где ей нравится. Где ей нравилось. Она только начала по-настоящему жить в комитете, только обжилась с Кёей спустя год, только привыкла к Кусакабе и Сакураю, нашла в них близких товарищей, только научилась правильно завязывать ленточку «как по уставу», только начала отчитывать любителей побегать по коридорам, только полюбила эту ежедневную рутину. Очень много бесценных «только». Кей обводит дрожащими пальцами вышитые золотым иероглифы. Кей не может надеть повязку.***
— Жди меня здесь, дурень! — прикрикивает женщина на сына, будто маленького, тащит за ухо и сажает на край скамейки в другом конце от Кей. — И если ты ещё что-то натворишь сейчас… — грозит ему, бросив беглый взгляд на сгорбившуюся девочку. — Я тебя самолично придушу, понял? — Иди уже! — огрызается Хикару, выдвинув нижнюю губу и показательно уставившись в пол. Кей сидит тихо, в пол-уха слушая происходящее под боком. Догонялки пальцев кажутся куда более интересными, чем семейная ругань.— Скажи спасибо, что Мисаки слишком занята на работе и выслушивать за твои очередные косяки буду я. — Спасибо.
Часы на стене напротив назойливо докучают тиканьем, с каждым новым оборотом вокруг циферблата повышая уровень раздражённости в остывшей голове. Хикару нетерпеливо и ритмично отбивает подошвой, то и дело елозит на месте. Эйко под боком бесит своими пальцами, молчанием и безучастным равнодушием к их вынужденному сидению на одной лавке. Он, конечно, может встать и отойти, но не делает этого из каких-то своих надуманных убеждений. Тик-так. Тик-так. Минуты тянутся медленно и вязко, будто лишний раз наказывая. Кей не знает, благодарить ли время за это или нет — никак не может осознать, сколько его прошло, и поэтому не понимает, паниковать ли ей от скоротечности или наоборот, просить о том, чтобы минуты неслись, как секунды. С каждым новым вдохом становится всё более душно внутри себя. Словно собственные мысли предательски смыкают пальцы на шее. Тик-так. Тик-так. Кей невольно вздрагивает, когда из учительской выходит старшая Аизава. Аой снова хватает сына за ухо и тащит в сторону, начиная громко отчитывать. — Молодец, что я ещё могу сказать? — подошедший Кента трёт затёкшую шею и расстёгивает пару верхних пуговиц под спущенным галстуком. — Ты отстранена от занятий до конца недели. Кей встаёт со скамейки и коротко кивает, сжимая лямку сумки в руках. — Всё то время, на которое отстранён, ты будешь драить дом, понял? И если каждый уголок не будет сверкать… — На очередное язвительное фырканье Аой дёргает его за ухо. Взгляд её невольно цепляется за спокойно стоящих в стороне Эйко, и она вздыхает, опуская прежде вздёрнутые плечи. — Ладно ещё с пацаном, хоть могу понять — у вас у всех прошивка одна. Но девчушка тебя в два раза меньше, идиотина, — уже гораздо тише говорит Аой и складывает руки на груди. Хикару что-то бурчит себе под нос и недовольно хмурится, потирая горящее ухо. Кента лишь вздыхает на вздорную семейку и вновь поворачивается к Кей. — Сейчас ты пойдёшь и извинишься, ясно? — Я не буду… извиняться, — сипло проговаривает она и упрямо пялится в пол. — Дурочка, — Кента хмурится, потирая переносицу. — Аизава просила учителя ослабить наказание для тебя. Кей широко раскрывает глаза, резко вскидывает голову. Удивлённо таращится на него и не верит своим ушам. — Вместо двух недель отстранения тебе дали всего несколько дней. Не вступись она за тебя, сидела бы ты позорно дома полмесяца. — Почему? — спрашивает она, продолжая шокировано разглядывать его лицо. — Откуда я знаю? — Кента раздражённо гнёт брови. — По крайней мере, она лучше других визжащих мамочек из начальной школы. Так что прекрати позорить нас с Мисаки и хотя бы раз извинись за своё поведение. Больше не в силах терпеть её потупленное состояние, Кента хватает Кей за локоть и тащит за собой. Сама бы она ещё нескоро сдвинулась — это он знает наперёд. Аой же, заметив, что эти двое уже собираются уходить, разворачивает сына и насильно заставляет поклониться. — Простите, за это ещё раз, Эйко-сан, — склоняет голову сама. — Хикару. — Извиняюсь… — всё-таки бросает он недовольно. И Кей становится не по себе. Вот же он — виновник всех бед получил по заслугам. Хикару отчитан учителем и собственной матерью, а теперь наказан втрое больше, чем она, и даже приносит, хоть и вынужденные, но извинения. Только от этой долгожданной «справедливости» внутри всё неприятно сворачивается, сочится соком из гнили и желчи. Вот-вот, и сейчас её вырвет. Кажется, что всё это слишком приторно хорошо для неё, что она слишком легко отделалась. Будто её отмыли взяткой, залепили проступок грязной приторной брехнёй. Кей продолжает мысленно твердить, что всё наконец-то правильно, как и должно было быть всегда — ей совершенно не за что корить себя сейчас. «Я не виновата. Я не виновата». — Мы тоже должны принести свои извинения за этот инцидент, — кланяется Кента и требовательно смотрит на заторможенную падчерицу. Кей стоит молча и тупо пялится вперёд. У неё едва заметно дрожат губы и потеют крепко обхватившие лямки сумки ладони. — Кей, — повторяет он громче и чуть встряхивает её за плечо. — Н-н… — сглатывает и смотрит в тёмно-синие глаза Кенты с полным отрицанием происходящего. Она никогда не извинялась. Она не умеет. Кое-как мямлит сдавленно «прсте» и опускает голову. — Уже что-то, — шёпотом тянет Кента. — Мы, пожалуй, пойдём. До свидания, Аизава-сан. Кента идёт к выходу и только спустя шагов пять замечает, что Кей продолжает стоять на месте. Он зовёт её по имени снова и она отмирает, даже не прощаясь, вяло шагает к нему. Вздох — уже нет сил её отчитывать за невоспитанность. Кей идёт, шаркая, еле волочась, смотрит в землю. Почти у ворот она снова замирает и Кента снова устало оборачивается: — Что сейчас? — Мне надо обратно, я кое-что забыла. Я сама дойду до дома, не жди меня. — Это нельзя забрать потом? — Кей мотает головой. — Ага, конечно, так я тебя и отпустил после сегодняшнего. Потом заберёшь, пошли. — Пожалуйста, — настаивает она, сжимая ткань штанов и вздёрнув плечи. Кента со вздохом утыкается виском в ладонь, закидывает пиджак на плечо и достаёт из кармана пачку сигарет. — Я жду десять минут. И лучше тебе поторопиться. Кей срывается с места, как по команде. Толкает плечом парадные двери, быстрым шагом преодолевает расстояние до лестницы, — в голове выученное правило не бегать по коридорам, которое она соблюдает почти всегда — перешагивает через две, а то и три ступеньки. Если замешкается — струсит. Пятнадцать шагов. Девять шагов. Три шага. Кей стоит напротив двери приёмной. Уже привычной, «своей» — с небольшими потёртостями и недавно смазанными петлями. Вдох. Стук-стук. — Входите. Кей входит с опущенной головой, пялится в ковёр, о который часто запиналась, потому что никогда не смотрела под ноги. Кёя наверняка ожидающе смотрит и хмурится, потому что она чересчур долго молчит. Опережая вопросы, Кей низко кланяется. — Простите меня, Хибари-сан, — если не заговорит сейчас, то уже не сможет заставить себя потом. — Я подралась с учеником из параллельного класса посреди урока физической культуры под руководством Кимуры-сенсея. Меня отчитали и отстранили от занятий до конца недели, — чеканит она, будто очередной отчёт. И это было бы смешно — профдеформация, получается? — в любой другой ситуации. Кроме этой. — Как член Дисциплинарного комитета… я облажалась. Эйко Кей — это сплошное разочарование. Мне жаль, что вам пришлось терпеть меня и мои дебильные выходки. Кей не может вытянуть из себя главное. «Мне жаль, что вы меня приняли». «Мне жаль, что ты меня вообще встретил». — Поэтому, — Кей перестаёт сжимать штанины и достаёт повязку из кармана. В потоке своих слов она не заметила, что он покинул своё место за столом, поэтому теперь пялится на красный галстук и только через силу поднимает взгляд к его лицу. Кёя молчит и смотрит. На её заклеенный глаз, на пластыри и разбитую губу. Знакомый вид, но раньше он казался ему менее… жалким. Эризава мог ныть и жаловаться, но он никогда не ощущался так разбито. Кей открывает рот снова — тоже одним лишь усилием воли. — Поэтому я возвращаю. Её вам. Кёя сначала удивлённо на неё таращится, а потом недоверчиво щурится. Продолжает молчать, отчего не легче. Хочется, чтобы он уже наругал её, разозлился, сделал хоть что-то, чтобы она могла почувствовать себя заслуженно выгнанной и уйти. Кей недолго хватает выдержки: она тянется за его рукой сама, сама в неё вкладывает повязку, сама его пальцы на ней сжимает. Холодное давит на тёплое, Кёя не вырывает руку, но Кей всё равно цепляется за неё хваткой мертвеца. — Я больше не хочу её запачкать. Он смотрит ей в глаза и не находит в них ничего похожего ни на Эйко, ни на Эризаву. Выгоревшая сырая земля и похороненные в ней зрачки. Ни единого намёка на травянисто-зелёный, который он не так давно разглядел. Несёт мертвечиной — Кёя не знал, что в ней что-то может уйти в невозврат, кроме совести и стыда. Но вот она стоит здесь, морозит его руку своими стёсанными ладонями и смотрит ему в глаза без ничего в отражении собственных. Кёя чувствует, как Кей сжимает пальцы крепче — оказывается, напоследок — и отпускает его. — Заберите её, пожалуйста. И ещё раз простите. Кёя продолжает смотреть на неё и не опускает ладоней. Словно не думает, что всё закончится так. Он не ждёт, но предполагает, что она напоследок хихикнет в своей тупой манере, неловко почешет щёку и взлохматит короткие волосы. Скажет что-то глупое и разбудит в нём раздражение. Он щёлкнет ей по лбу, отчитает, даст в наказание отработку. Но Кей не делает ничего похожего и её последние слова — действительно последние. Она просто уходит и просто аккуратно закрывает за собой дверь. И честно, он не ожидал этого. Не надеялся, но готовился к какой-нибудь глупости напоследок, несмешной ироничной шутке, к чему угодно. Но не к этому. — Какого чёрта ты снова сбегаешь? — цедит Кёя сквозь зубы и с такой силой сжимает повязку, что даже через ткань может почувствовать, как ногти впиваются в кожу. «Снова». Как бы она не отрицала, как бы не твердила, что выросла, в Кей мало что изменилось. Она всё так же убегает, когда чувствует, что не справляется. Кёя, как ни странно, тоже остался таким же. Потому что и в этот раз даже не пытается остановить её. Они будто до сих пор живут в том времени, когда Кей настигла влюблённость; застывшие в середине января — точке начала отсчёта до их новой первой встречи. Кей и Кёя просто-напросто остались такими же, как и тогда. Два сапога — пара. Кей выходит на улицу и щурится от резких лучей солнца. Идёт уже от ворот, разыскивая отошедшего покурить Кенту. — Всё? — спрашивает он скорее риторически, стряхивая окурки на землю, и в последний раз затягивается перед тем, как затушить сигарету. — Да. Кей устала. — Идём. Устала уверять себя в том, что принимает верные решения. Устала разочаровываться. Устала разочаровывать. — Скажи, мелочь, — неожиданно начинает Кента. — Зачинщиком ведь снова была ты? — Да, — незамедлительно. — Первый удар как всегда за тобой, — Кента хмыкает. Не удивлён совершенно. Что Мисаки, что Кей следуют принципу «бей первым, иначе первым ударят тебя». И у них до сих есть эта вредная привычка — жить так, будто и не жить вовсе, а выживать. «Какая мать, такая дочь». У Кей начинает сильнее болеть голова от уличного пекла. Кажется, даже небо решает, что добавить ей проблем — это весело. Но у неё нет сил злиться, нет сил ныть. Кей перегорела. И сегодняшнее летнее солнце сожгло её дотла.