«по призванию»
У семейства Эризав плохой вкус. Но они так не считают и с упоением наслаждаются заскоками своих избранников уже несколько поколений. И Мисаки — не исключение. Только вот отец Кей не был похож на Кенту. Он был более дёрганый, активный, а ещё… — Дурак! — Не называй старосту дураком! Мисаки наслаждается тёплым солнечным светом и нахмуренным светлым личиком Накамуры. — Дура-а-ак, — нарочито тянет она, растягивая губы в довольной ухмылке. Нацухико ставит одну руку в бок, другую вытягивает вперёд и немного пискляво восклицает: — Эризава, чёрт тебя дери, Мисаки! Прекрати издеваться надо мной! И слазь оттуда! Ученикам запрещено выходить на крышу! — Не-а. — Мисаки! — Не-а. — Мисаки! — Да-да, это я. — Она всё-таки спускается к нему и по-блатному укладывает локоть на хлипковатое плечо. Эризава Мисаки в свои пятнадцать сильнее его… ну, если на пальцах… раз в шесть. А ещё выше на три сантиметра. — Да чего ты так паришься, Нацу? — У тебя восемнадцать прогулов за два месяца, — строго начинает юноша. — Что ты вообще делаешь? — Ну, — саркастично склоняет голову Мисаки, — бью морды. — Вскидывает ладонь: — Защищаю район, например, от Минами и Кокуе. А ещё — тебя от нашего родного хулиганья, — смеётся она, похлопывая его по щеке. — Вот в этом не нуждаюсь, — он фыркает, смешно кривя губы. — Да, бегать ты мастак, соглашусь, — снисходительно прыскает Мисаки. Нацухико пушится, подобно воробью, и узит серебро глаз. — Не смотри на меня свысока… — …только потому, что ты Шестая. Кёя выбивает из её хвата биту и вскидывает руку для удара. Мисаки уклоняется, делает пару длинных шажков влево. Она случайно задумалась прямо посреди боя. Узнай об этом Кёя — точно взбесился бы. Мисаки трясёт головой. Просто глаза похожи. Мисаки воинственно ухмыляется. Это шанс дать туманной проекции школьника-Нацухико по морде. Забавно. — Милый, не думай, что если я безоружна, — лодыжка сталкивается с холодным металлом, — то у тебя есть шанс. Кёя цыкает. Сражаться с одной тонфой не очень сподручно. Но это не имеет значения, потому что… — Я загрызу тебя до смерти! — Загрызи, — улыбается Мисаки, хищно щурясь. Какова мать, такова дочь. Глаза Кей вдохновлённо и взволнованно следят за развернувшейся баталией. Дыхание спирает, сжатые кулаки дрожат, ноги впиваются в землю. «Круто! Круто! Круто!» А пока ребёнок созерцает, Широ раскладывает заранее подготовленный шезлонг. — Что? — выгибает она бровь, щёлкая зонтиком. Ичиро очень красноречиво смотрит на её недоуменное лицо. И коротко вздыхает. — Йон-чан, да ты, смотрю, готова, как никогда, — посмеивается Кендзи. — Именно! — Широ складывает руки за затылок, скидывая лодочки, и скрещивает вытянутые ноги. — Комфорт — наше всё. Кей, солнце, хочешь мне под бочок? — Спасибо, Широ-сан, я постою! — отзывается девочка, неотрывно наблюдая за Хибари и Мисаки. — А я вот не откажусь. — Сан-чан, откажешься. Сеиджи смеётся, оставляя друга продолжать перекидываться с Широ флиртующими фразочками, и подходит к Ичиро с Горо. — Седьмой очень талантлив, — подмечает мужчина, поправляя очки. — У него отточенные, резкие и уверенные движения. — Самоучка, — Ичиро поддевает его профессиональным взглядом. — Как обычно. — Ичи-сан, говорите так, будто это плохо, — хмыкает Сеиджи, складывая жилистые руки на груди. — Мальчишка в самом расцвете сил, и палкой своей машет неплохо! — Это тонфа, Второй. Традиционное окинавское оружие. — Знаю-знаю, их полицаи используют, — улыбается он… немного ностальгически. — Необычный выбор. — Соглашусь, — произносит Горо. — Кто бы мог подумать, что хулиган будет использовать нечто подобное. Хотя оружие эффективное, тут я не могу не похвалить смекалку Седьмого. Кёя лишается второй тонфы и весьма плавно тут же переходит на рукопашную. У Мисаки удар подобнен пощёчине — тяжёлый и хлёсткий. Он чувствует, как на теле остаются горящие следы и довольно стискивает зубы, награждая такими же. Пускай она старше и опытнее… — Семейная жизнь тебя разморила, Шестая, — хмыкает юноша, перехватывая её запястье. Мисаки застывает на мгновение и выгибает бровь. А затем перекидывает его через себя. — Ты прав, Хи-кун. — Губы тянет ухмылка. — Я уже давно не чувствовала себя так хорошо, надирая зад школьнику. Ей приходится отскочить, чтобы не получить туфлёй в челюсть. — Кстати, как думаешь, за кого болеет Кей? — улыбается Мисаки, сдерживая следующий удар. — Мне всё равно, — кривится Кёя, лишь мельком окидывая девочку взглядом. Та сияет, будто в жизни ничего круче не видела. Вот-вот искры с глаз посыплются, а из закушенной губы хлестанёт кровь с примесью глитера. Любит же она всякие месива. — Ну ты и злюка, — Мисаки притворно дует щёки. — Но лично мне кажется, что ей очень хочется, чтобы её мама, — неудавшийся перехват, блок, — наконец избила такого упёртого неласкового мальчишку. А то больно зазнался. Кёя не отвечает. Это, типа, был упрёк? — Мисаки, — вдруг обрывает их Ичиро. — Что, уже всё? — Женщина теряет упругую жёсткость в конечностях и немного разочарованно выдыхает: — Какая жалость. — Что значит «уже всё»? — возникает Кёя. Он только разогрелся. — Не беспокойся, Хи-кун, — хмыкает Мисаки, подбирая свою биту. — У тебя впереди ещё пять сражений. — Ох, как же я не люблю это… — ёжится Горо, стягивая галстук. — Да ладно тебе, Го-чан! — подгоняет его Широ. — Не будь занудой. Мужчина тихо причитает себе под нос, закатывая рукава выглаженной рубашки. Спецкурсы никто не отменял, как и квартплату, и покупку продуктов, и накрывшуюся проводку. А тащить с собой рюкзак со сменной одеждой не солидно. Видимо, самое время вспомнить золотую школьную пору, когда драки в форме были обыденностью, как и её последующая стирка; обжигающая холодом вода, краснющие зудящие костяшки и вонючее хоз-мыло, которому лет десять, может, больше. Горо складывает очки и передаёт их Ичиро. — Благодарю, — тут же хмурится он, щуря светлые глаза. Меж бровей оседают складки, на висках выступают прожилки, и лицо его как-то сразу стягивается, тяжелея. — Боже-боже, Го-сан, ты бы уже давно мог просто купить линзы, — со смешком замечает Мисаки, закидывая биту на плечо. Старая привычка сладко полоснула по мышцам. — Я не могу их носить… — вздыхает Горо. Широ ностальгически улюлюкает. Этого покладистого мальчишку неприлично-спрашивать-какое-количество лет назад почти за ручку привела сюда она. Он носил большие круглые очки на носу, форменную фуражку, гладил сам себе брюки с рубашкой и был ботаном-божьим одуванчиком. А потом его очки хрустнули под подошвой какого-то хулигана. «Ничегошеньки не вижу…» Пятый ни-хре-на не видел, но все видели его щурую рожу. И откровенно потрухивали с неё, почти также, как он трясся, не то от злобы за сломанное средство видения, не то от того, что матушка его сама была дьявольским порождением с тихим библиотекарским голосочком. Так просто за жизнь страшно становилось. Горо с непривычки часто помаргивает. Фигура Хибари сливается в пару-тройку абстрактных мыльных пятен. — Ограничение по времени — что за глупость? — фыркает юноша, вставая в стойку. — Мне это не нужно. — Но ведь так ты сможешь использовать свои силы на максимум, не растрачивая всё лишь в одном бою, — поясняет Горо, хрустит шеей и трясёт запястьями. — Пятнадцать минут — оптимальное количество времени для подобных спаррингов, Седьмой. — Пф. Кёя, пожалуй, наиболее скептично относится именно к Пятому. Он выглядит как обыкновенный офисный планктон из рекламы кофе, и даже хмурый взгляд его никак не вытягивает. Обычное телосложение, обычные повадки, обычный уставший хруст позвонков и костей. Даже от наименее «кричащего» Ичиро Кёя чувствует силу. Чувствует его тихое влияние и отголоски величия Андо. А в Горо ничего не чувствует. Он не вписывается в это собрание с самого начала, будто в колоду игральных карт вмешанная восьмёрка мечей таро. В Горо нет «жажды». Нет голода в уголках губ, хищного блеска в глазах, стержня в осанке. «Травоядное», — перекатывается на кончике его языка. — Ты не собираешься использовать оружие? — спрашивает юноша, гордо вскидывая подбородок. — Это не совсем моё… Улыбка на его лице тянется невыразительно и глупо из-за тяжёлого сощура. — Второй бой: Пятый Демон против Седьмого, — всё так же объявляет Ичиро. — Горо. — Да, — кланяется мужчина, — прошу, начинай. Кёю лишний раз просить не нужно. Он рассекает воздух, замахивается и… Проезжает носками по земле, создавая облачные потоки пыли. Рука подрагивает от нанесённого удара, и Кёя сжимает зубы, чувствуя, как под кожей растекается плавленая медь. Горо не нужно оружие. Горо сам — оружие. С хтонической мощью в кончиках пальцев и увесистым железом в венах. И если у Мисаки тяжёлый удар, то как назвать этот Кёя не знает. — Хорошо, — шипит он довольно и сжимает тонфы так сильно, будто глушит боль в руке большей болью. Все Демоны в одном месте. Личный Ад Намимори, видимо, пуст. На губе расползается трещинка, которую Кей дерёт зубами, и, не замечая, как слизывает кровь, глотает взволнованно-восторженный клёкот. Она стоит почти ближе всех, ловит каждое движение и горечь пыли на язык. Щёлочки скользят по полигону, мечутся меж фигур и трясутся от адреналина. Мисаки гордо хмыкает и не отвлекает дочку. Хорошая драка — она такая, верно. Завораживающая, скручивающая нервы, пронзительная. Выбивающая воздух из лёгких. Кёя откашливается. — Цельнометаллический, значит, — скалится он. Щёлк. Тонфы теперь с шипами. — Это вообще законно? — бурчит Кей. Мисаки решает не говорить ей, что раньше у неё была бита с гвоздями. Особая, для отморозков. Правда, потом она её выкинула — стало слишком просто и скучно сгребать гопоту на такую.***
Горо протирает очки более-менее чистым краем рубашки, поднимает их над собой и разглядывает через толстые линзы раздвоившийся солнечный диск. Предзакатное небо молочно-голубое, а облака тянутся ближе к горизоту розовой сахарной ватой. «Красиво», — отмечает он и наконец оглядывается. Поле из сотни перебитых хулиганов, и он в самом центре — единственный оставшийся на ногах. Это чувство его немного стесняет. Словно ему досталась роль героя какой-то замшелой книжки с до смешного пафосной фото-обложкой; там протагонист раскидывает неприятелей налево и направо, имеет гарем, влюблён в самую популярную девчонку города, которую потом ещё обязательно нужно будет спасти от якудза, и вообще, сам он круче, чем варёные яйца. Но Горо просто ботан. Сильнейший ботан. Где-то среди кучи-малы слышится кашель, непродолжительный шорох, а потом «бах» и тишина. Кто-то пытался встать и отрубился. — Это впервые длилось так долго… — Горо обречённо вздыхает, пробираясь через тела хулиганья, прижимает к груди портфель и скрывается в лабиринте недостроек. Птицы изредка гаркают где-то внутри чрева гор, выныривают из тёмных крон и сыплют перьями. Западная окраина медленно тянет солнце к верхушкам деревьев. У подножия храма Миямото мико метёт старые ступеньки и тянет такой же старый напев. Горо разбирает в устаревшей речи «семь богов счастья» и «пять начал». Кажется, это просто красивая древняя считалочка. Вечерний Намимори — это особая точка в пространстве и времени, когда из каждой подворотни сочится какая-то человеческая нечисть. И Горо ёжится, частенько забывая, что самая неведомая и страшная хтонь, которая может выйти на улицу — это он. Пятый Демон Намимори. Звучит громко и провоцирующе. Ему, если честно, не нравится. Слишком много внимания, слишком много драк, слишком много оправданий перед матушкой. Горо тихонечко закрывает входную дверь, разувается и посматривает в зеркало — вроде чистый, почти не мятый. — Горо-кун, это ты вернулся? — слышится голос матушки. — Помоги, пожалуйста. Юноша складывает портфель на тумбу поверх связки газет и шагает на кухню. — Подними холодильник, я там протру. Никто в семье Куроки не считает нечеловеческую силу сына странной. «У него просто переходный возраст», — говорит дедуля, трясёт газетой и фыркает на колонку новостей. Горо носит книжные шкафы в школьной библиотеке, где работает матушка, если ей вдруг приспичит перетасовать отделы, и гнёт братьям железки голыми руками для каких-то их построек во дворе, иногда подрабатывая молотком, когда те его теряют в горах хлама. Он рад быть полезным, но… частенько ему приходится несладко. Карандаши ломаются при письме, стоит ему лишь немного увлечься. Уже трижды перемотанный скотчем пульт трескается от единого нажатия. Даже баскетбольные мячи лопаются под его ладонями, не говоря уже о детских резиновых, по которым плачет сестрёнка. А иногда он спотыкается, хватается за литые ручки и… — Матя, сын опять сорвал дверь с петель! Матушка ругается, а братья только рады — достают свои отвёртки, радостно копошатся с винтиками и возвращают дверь на место. А он виновато смотрит в пол. — Ужин! У Горо миска с рисом больше походит на тазик. Бабуля и матушка готовят едва ли не на две семьи и поговаривают: кушай, кушай. А он смущённо уминает порцию на пять человек и подрабатывает грузчиком, чтобы не разорить семью. Горо, если честно, не очень нравится жить с телом, которое так сложно контролировать. Он бы мог стать хорошим военным или спортсменом, но ему такое не по душе. Горо любит книги и историю. Горо хочет поступить в хороший университет, возможно, съездить куда-нибудь на раскопки, а потом вернуться в Намимори с сувенирами для семьи. «Такая жизнь будет более, чем хорошей», — думает он, пытаясь заснуть под шуршание братьев на соседних футонах. Бабуля ходит по комнатам и колышет занавески из бус, дедуля скуривает сигаретку на балконе, а матушка гадает кроссоворд на кухне, тихонько приговаривая: три — Македонский. Горо сопит. — Ну, привет, милый! У неё крашенные в кричащий алый волосы и в тон им такие же носки, выглядывающие из-под ботинок. Почему-то ему кажется, что он уже видел эту девушку раньше. Да, точно, только в чёрной матроске и юбке в пол, с такими же дурацкими носками. Тогда она была на слуху. — Ох, Четвёртая… — шмыгает он носом. Октябрь в этом году вышел мерзковатый и бацильный. Пускай даже солнышко вышло из-за пыльных туч и чуть пригревает кости, Горо чувствует, как скоро его настигнет простуда. — Угадал, Го-чан! — Широ щёлкает пальцами, одёргивая чехол за спиной, и добродушно скалится. Юноша робко кланяется, поправляет сползающие очки и интересуется, чем обязан предшественнице. А Четвёртую в своё время боялись, как огня. Суеверные особенно любили травить байки: мол, смерть несущая, Шинигами во плоти; приписывали всякие убийства, пропажи детей-школьников-студентов-стариков и даже пожар в доме клана Минами свалили на неё. Полиция, конечно, эту девчонку недолюбливала, но, ей-богу, Широ в участке каждая собака знала. Мелкая арестантка тащила конфеты с заправки, била каждого желающего-встречного-поперечного синаем и устраивала месива на пустыре у заброшек. «Бандитка», — звал её капитан и грозился, что как только стукнет шестнадцать — возраст уголовной ответственности, — он наконец засадит эту буйную «четвёрку». (Так и не засадил, кстати.) Но, оправдывая свой номер, Четвёртая притягивала к себе смерть. Или, может, смерть притягивала Четвёртую. Колонки газет пестрили пропажами, убийствами, роковыми несчастными случаями. Широ ухватила в свои ладони одно из самых беспокойных времён Намимори. Факт оставался фактом. — Это «четвёрка», — бубнит она в телефонную трубку. — Я снова нашла. — Оставайся там, Мураками, поняла? — звучит знакомый голос на другом конце провода. Это Комацу — новенькая и послушная, дотошная до правил выпускница академии, что всегда носит в жилетке конфеты для детей и фонарик на поясе. — Сами найдёте, — недовольно выплёвывает Широ. — Заправка у Минами, в кустах под столбом, там сразу поймёте. А я не собираюсь здесь оставаться. Она просто находит трупы. Это происходит случайно. Раз в месяц, может в два, а иногда трижды на неделе. Широ звонит из ближайшей телефонной будки в участок и сваливает куда подальше. Она не какой-то особо важный свидетель, чтобы лишний раз пялиться на мёртвые тела, давать показания в стиле «пришёл, увидел, ушёл». А потом Широ находит Мацу-Ми. Девушка пялится пустыми шариками в плесень над собой, уже остывшая часа как два-три точно. Яркие румяна до сих пор вызывающе горят на синюшных щеках и эта помадка «tangerine kiss» тоже стойко держится. У кукольной Мацу-Ми на тыльной стороне ладони вычерчено красным маркером greed. Но Широ не знает английский. Широ теперь ненавидит английский. — Капитан, это «четвёрка», — сипло хрипит она в трубку, — мост на шестой улице. Я жду. Он всё-таки приходит сам. Потому что Мураками никогда прежде не оставалась у тел — это чёртов повод заявиться лично. И Широ смотрит на него, и смотрит на офицеров так, будто это их вина, что у девчушки из её банды два ножевых. — Что это значит? — указывает на надпись, когда место оцепляют лентой. — Уже третье такое, — бурчит капитан, щурится и задумчиво почёсывает щетину. — Фанатик какой-то… — Я не спрашивала «кто». Я спрашиваю: что значит слово? — Широ потуплённо заглядывает ему в глаза, продолжая указывать пальцем на руку Мацу-Ми. Раздражающе щёлкают вспышки камер следственников. Ей не нравится вся эта оживлённая беготня вокруг. Ни капельки скорби — мерзко. — Жадность. Четвёртый Демон Намимори. Звучит отлично для того, чтобы наконец дать понять, что бамбуковый синай в её руках способен на многое. — Вы хотели демона?вы его получили.