«Мама сказала мне, что всё это — просто место, которым мы должны довольствоваться, меньшее, чем любые наши мечты, и мы продолжим разочаровываться в нём». Daughter — Burn it Down
Кей сдавленно выдыхает. Её горло покалывает, а где-то в глотке до сих пор стоит плотный ком. Всё, кончилась её беззаботная игра, кончилась особая связь «Эйко и Хибари».(Хах, будто она вообще была)
В его голосе она слышала много всякого. И гнев, и угрозу, и самое тошнотворное — разочарование. Он принял её в комитет. Он лично вручил ей повязку. Он сдержал обещание. А она — Кей скрипит зубами и скалится сама на себя, впиваясь ногтями в кожу, — не смогла сдержаться. Не удержалась, поддалась той бешеной зверюге, твари, бездумно клацающей клыками. Самой себе поддалась. Говорят, в душе человека есть два волка. Какого кормишь, тот и выигрывает. Но в душе у неё был всего один. Лицемерная псина, сидящая на тонкой-тонкой цепи, виляющая хвостом и ласковая, когда ей говорят то, что она хочет слышать. И откусывающая руку по самый локоть тем, чей язык ей не нравится. У Хикару язык как раз такой. Грязный и, ей на зависть, очень уж откровенный. Честный, выпаливающий всё как на духу. В этом его хреновое такое благородство, Кей неведомое. Она соскребает щёткой всю заразу, что копится в пасти, давится, достигая самого корня, но продолжает счищать налёт. Что естественно, то не безобразно? Кей предпочитает говорить сладкие вещи. Ей нравится, как люди улыбаются, как исцеляются от пары предложений. Это ведь не сложно. Как несложно промолчать, если знаешь, что человеку твоя искренность не нужна. Кей терпеть не может Хикару, Кей давится каждым воспоминанием. Такой, чёрт возьми, честный, с этим его «клин клином» и «дружба кончается, где один влюбляется». Если бы не он, Сэтору не шугался бы так самого себя, если бы не он, Кей не встретила бы Хибари по пути домой. Она пришла бы домой раньше, легла спать и забылась. А сейчас в её голове стучит гулкое: «Он меня не простит. Он меня не простит». Потому что Кёя ценит обещания. Потому что для Кей их «дружба» была обещанием. Крепким, неоспоримым, запечатлённым на страничках подаренной ему книжки с рисованными картинками. Всегда вместе. Злодей и его помощник. Заклятые хищник и травоядное. Он был её чёртовым «старшим братом». У них были драки, перепалки, дневной сон где-то на пустыре и Инферно. Но она просто струсила. Струсила и убежала. Подумала: «Я не могу так». Щёки алели и алели, Кёя не понимал и не понимал. Он ударил её: как обычно, незлобно, сама напросилась — и Кей вспомнила, как Мисаки провела беседу о половом воспитании. Мальчики-девочки, запреты и всё остальное. Глупая сёдзе-манга Химе, глупые ночные передачки по девятому каналу и такой хороший, такой светлый, такой недостойный подобных штучек Кёя-ниисан. Кей подумала: не сдался ему такой друг. Поэтому Эризава Кей исчез, как огонёк в тумане. Зато Эйко, яркая, солнечная, почти настоящая, ворвалась на периферию его территории, готовая начать всё с чистого листа. Лист и правда был почти чистый. Помятый кое-где, с потёртостями от ластика, но в целом годный для новой писанины, с пометкой «признаться». Там Кей усердно выписывала всё хорошее, что успела сделать за весну и кусочек лета, вклеивала фотографии, рисовала милые рисунки. Эйко почти всё делала правильно. Она оступилась в первый день, но взамен обрела друга. «Это всё ради него, — теплила её ладошки эта мысль. — Никто не осудит за это. Никто не видел. Они плохие, они заслужили». Она почти оступилась во второй, но Сэтору разбавил солью клокочущий приторный гнев. «Это всё ради них, — ради друга и ради «дисциплины». — Всё закончилось, не успев начаться. Всё в порядке». Она не заметила, как покатилась в яму, скользя по грязной рыхлой земле, пачкающей форму, на третий раз. И на нём Эйко смяла этот чёртов лживый лист, потому что всегда, всегда будет Эризавой. Ошибочной Эризавой.***
— Познакомьтесь, ребята, это ваша новая одноклассница. — Женщина задорно и поддерживающе хлопает в ладоши, призывая девочку отозваться. Она смотрит на свои сандалии и содранный ноготь, мнёт край футболки и так же жеманно мямлит: — Эризава Кей. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне. — Спина гнётся в поклоне. Неприятно побаливает синячок на копчике, и тянет вниз заклеенная коленка. Бледные губы тянутся в подобии приветливой дуги. Это ведь главное — улыбаться. — Хорошо, солнце, садись вон там, — Кей сглатывает колючку и не отпускает несчастный смятый кусочек футболки до самого конца её короткого пути до чистенькой парты, — посерёдке. Рядом с Химе-тян. Тёмные глаза изучают сутулую фигурку внимательно, но без визжащего любопытства. «Шуганная какая-то». Кей посматривает на неё часто и немного раздражающе, а когда она поднимает на неё требовательный тяжёлый взгляд, то тут же старательно что-то выискивает на полу. Химе не успевает фыркнуть, потому что новенькая всё же подбирается и кривенько так, но старательно улыбается. Это её даже трогает до ответной приветственной улыбки. «Ну, — хмыкает Химе, возвращая внимание к теме урока, — не всё так плохо». «Эризава, Эризава, Эризава!» Вопросы сливаются в единую бурную кашицу, и даже счёт про себя не помогает. Все слишком яркие, слишком милые, слишком дружелюбные, слишком все разом. Слишком. Она едва слышит собственные коротенькие ответы и с запинкой спотыкается об один: — Нравится?.. — Ну, хобби там есть? — улыбается Чихару. У Кей перед носом мельтешат её каштановые длинные косички, подвязанные резинками с крупными разноцветными шариками. — Что нравится делать? — Мне нравится… петь, — бормочет она тихо, но осознанно. Смотрит на догонялки своих пальцев и теперь уже без особых усилий смущённо приподнимает уголки губ. — Я люблю петь. — Тогда не хочешь вступить в хор? Там много наших ребят! — Хор? — Кей ёжится. Всё слишком быстро, она не успевает. Это, честно, страшно — из огня да в полымя, сразу в толпу. — Я… хочу. Можно? Но желание подружиться хоть с кем-нибудь перевешивает. Химе берёт ответственность за то, чтобы за ручку отвести её на первое занятие и представить сенсею. Кей только кивает. — Эризава, ты же не переехала? У неё в ушах взрываются лампочки. — Переехала. Миюки — вроде, староста, раз показывает ей школу — щурится. В его глазах читается отчётливое «Не вешай мне лапшу на уши». — Да знаю я, чтобы ошиб… Щёлк. — Замолчи. — У Кей не осталось робкого блеска в глазах, только рык, играющий где-то в глотке. — Ты об этом никому, никому не расскажешь, ясно? — И не собирался… — как-то даже оскорблённо выдаёт Миюки. Он вырывает из хлипких с виду рук ворот своей футболки. — Но не веди себя так. А то правда, как дикая. — Я не дикая, — цедит Кей. — Не видно что-то. Сама свои слухи кормишь. У него взгляд всезнающий, немного гордый, но не злой. Пускай так, она всё же с осторожностью и недоверием предупреждает: — Я не люблю, когда говорят гадости. И терпеть не стану. Мальчик вздыхает и как-то так склоняет голову насмешливо-жалобно, а может просто сочувствующе, Кей просто не разбирается. — Я знаю. Они возвращаются в класс. Экскурсия окончена. — А Эризава напала на Ми-куна! Я сам видел! У Кей сердце в пятки уходит, и пальцы сминают новую тетрадку до уродливых загибов. Голос мальчика звенит ярко, насыщенно, и сам он весь такой довольный своим знанием. «Только не в первый день, пожалуйста, только не в первый день. Только не в первый». — Не напала, а упала, — скучающе поправляет его Миюки. — Тебе лишь бы наябедничать. — Таичи! — взрывается Чихару, хлобыстая по парте Кей. Та вздрагивает, издав надрывный хрип, и вжимает голову в плечи. — Я сейчас дам те по языку! Кей-чан, не слушай ты его. Он у нас любитель совать свой длинный нос, куда не нужно, слышать звон и не знать, где он. — Хорошо?.. — сглатывает она и поджимает покусанные губы. Чихару успокаивающе улыбается. От неё веет человеком, которому можно верить. — М-м… не хочешь, это… дру… Кей храбрится слишком долго. Звенит звонок, и девочка шагает к своему месту, так и не услышав, что она там мямлила себе под нос. День плавно и более менее спокойно тает к полудню. Детишки быстро разбегаются, хватая свои ранцы, и бегут кто куда. Кей телится, складывая карандаши в пенал, и старается чуть ускориться, когда видит, что Миюки уже почти собрался. — П-подожди!.. — роняет она. Мальчик вопросительно кивает: — Ну, чего? Кей гуляет взглядом по полу, останавливается на его чистых коленках и опрятных сандалиях. Сглатывает. — Спасибо… что не сказал ничего. И извини, что хотела ударить. — Ладно, забыли. Только не кидайся больше на людей. Кей кивает, и Миюки снисходит до улыбки. Она у него спокойная, даже успокаивающая, покровительственная. Ей такие улыбки нравятся — кажется, что её защищают. — Это, знаешь… — неловко гнёт пальцы Кей, — ну, не хочешь, стать моим… то есть, со мной друж… За спиной задорно свистит её же фамилия, и она сбивается на самой важной части. Ну что за невезуха такая? — Эризава Кей! Я раскрыл твоё дело! — вскидывает палец возникший в дверях Таичи. Он слишком ослепителен со своей жаждой знать всё обо всех, слишком дотошен. — Ты училась в школе четырнадцатого района. Это не так далеко отсюда, но достаточно, чтобы свести слухи на минимум. Таичи достаёт из кармана сложенный лист с расписанной информацией об Эризаве и начинает зачитывать. Смело, красочно, увлечённо. О том, как она вгрызалась в руки одноклассников, как впечатывала их в пол, как кидалась стульями, и о последней капле — славном сладкоречивом соседе по парте с размозжённым носом. — Пожалуйста, прекрати… — Кей чувствует. Чувствует, что в мозгу скоро снова щёлкнет, как может, пытается держаться, вцепившись в шорты до дрожи. — Да знаем мы всё. Правда, замолчи. — Миюки безнадёжно пытается вырвать злосчастный лист из цепких рук и чуть тише добавляет: — Она и так шуганная, не видишь, что ли?.. — У тебя ещё прозвище есть! — игнорируя старосту, вчитывается он в свой кривой почерк. — Ошибочная Эризава! Щёлк. Таичи тянется к ошпаренной ударом щеке и боязливо сжимается. Кей отбивается от Миюки. — Да он просто любопытный, угомонись, Эризава! Ничего он никому не скажет, просто прекрати! Ты мне что пообещала? Уже забыла?! В висках оглушающе клокочет. И единственное, за что она хватается, это: — Иначе я буду верить в то, что ты и правда неблагополучная! Щёлк.— Ошибочная! — Она же ошибочная… — Не лезь к ней, это ж ошибочная. — Ошибочная она и есть ошибочная. Что с неё взять?
Щёлк, щёлк.— На ошибочную нельзя полагаться. — Ошибочной нельзя верить. — А почему ошибочная?.. — Знаешь, почему именно ошибочная? — Ошибочная, мне мама сказала, это…
нагулянная
Щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк — Я всех вас ненавижу, я ненавижу вас, вы ничего обо мне не знаете, почему вы всё это говорите, почему вы думаете, что умнее всех, почему я просто не могу вырвать ваши языки, — изо рта летит слюна, Кей дерёт горло, почти рычит. Мисаки никогда не ругала Кей за драки. И это, пожалуй, было её ошибкой. Миюки сжимает тонкие запястья, не понимая, как в них собирается ударная мощь кирпича. Дышать трудно, и скулу саднит от удара. Эризава, лохматая и бешеная, дышит через открытый рот, оголяет зубы и скалится. Невольно из него хрипом выходит: — Дикая… — Я не дикая. Не ошибочная. Я никакая, — цедит сквозь плотно сжатые челюсти. Её потрясывает от приложенной в это действие силы. Миюки сглатывает, чувствуя, как в треморе заходятся кулаки на его футболке. Это уже что-то за гранью обычной злости. Она рычит на него, будто сейчас вгрызётся в глотку. А потом эхом раздаётся звук смачной пощёчины. — Разве тебе не сказали, — сталь во взгляде Химе пронизывает насквозь, как игла, — прекратить? Её ладонь слегка подрагивает, но она не жмурится и не опускает головы; слишком гордая, чтобы показать испуг в ожидании ответного удара. Кей смотрит на неё, как впервые. Изучает узкими пустыми щелочками до покалывания где-то под нёбом. Эризава Кей жуткая, потому что после неистового урагана стихает слишком резко. Потому что у неё ничего нет в глазах и сбитые руки холодные, как у трупа. — На этот раз… — Кей роняет последний взгляд на Миюки. Ему кажется, или в нём отражается… разочарование? — Я не буду извиняться. Вопреки ожиданиям, Химе не удостаивается удара. Кей просто встаёт с Миюки, просто хватает свой ранец и просто уходит. Когда в коридоре окончательно растворяется шлёпанье сандалий, Таичи почти истерично выдыхает: — Пускай она снова уходит в другую школу! У него трясутся губы, и руки раздосадовано трут веки. Лицо пощипывает ноющей болью, как щиплет солью поблёскивающие глаза. — Что, фигово закончилось твоё расследование? — хмурится Химе, выпрямляясь. — Будет тебе уроком. — То есть, после этого ты на её стороне? — Миюки болезненно прокашливается. — Я ни на чьей стороне, — фыркает она, опрявляя юбку, — Просто вы идиоты. Не лезьте к Эризаве, и всё будет нормально. Такого человека не изменить, как ни старайся. Это у неё в мозгу. Химе крутит пальцем у виска, будто та сумасшедшая. — Это у неё в мозгу. Химе смотрит в ржавеющее небо, будто там она найдёт ответ. Точно сумасшедшая. — Что-то вроде бесконтрольного гнева? — спрашивает Сэтору. Эта их компашка пополнилась Савадой, Ямамото и, на удивление, Гокудерой. Хотя тот просто шлындал за дражайшим Боссом, а потом они вместе выругались последними словами на Хибари, пиная лавочку. Глава комитета сидел в своей приёмной до обеда, а потом вышел и устроил массовые репрессии. Выкинул курильщиков из окна первого этажа, среди которых по стечению обстоятельств оказался Хаято. Содрал с Сэтору на ходу заколки, гаркнул на вспылившую Химе, отпинал Саваду и ещё треть школы. Плюс-минус. Без Кей, которая неугомонно мельтешила перед его носом, у него расширился обзор. Обзор на все пустяковые косяки, на которые даже директор не обращал внимания. Отбесился, короче, знатно. А они в конце учебного дня встретились у обувных шкафчиков и впятером поплели в магазин. Ну и раз так вышло, заговорили о первопричине всего произошедшего. О Кей. — Да. Я-то думала всё: сила дружбы и обыкновенная стабильная поддержка всё починили. А вот ни-фи-га. Химе откидывается на спинку скамьи. На качелях поскрипывают Сэтору с Тсуной. Последний как-то виновато притих, когда ухватился за «ошибочную». Не то потому что сначала тоже считал её непонятно-страшной, не то потому что Эризава старалась отделиться от своей приставки, отдирала её с кожей, шипела, срывалась, но пыталась. А он нет. Тсуна сидел на жопе ровно и до сих пор сидит. Даже если Реборн частенько скидывает его с пятой точки, Тсуна изменений особых не видит. Окружение у него, конечно, стало невероятным, долбанутым, но приятным. А внутри всё такое же — думает он и не хочет меняться. Не ради мафии уж точно. — Да чё ты её перекроить пытаешься? — Хаято выдыхает клубы белёсого дыма и смотрит сквозь эту мутную пелену в небо. — Типичная дисциплинарная девчонка. Под стать Хибари. — Хребари, — бурчит она, пнув камешек в сторону юноши. — Если ему нормально жить с биполяркой, это не значит, что ей от этого хорошо. Думаешь, когда тебя полжизни тычут носом в землю, заставляя отбивать поклоны и извиняться перед всяким мудачьём, которое плюёт в темечко ядом и шепчет над ухом «неблагополучная», — это здорово? Химе почти шипит. У неё в воспоминаниях плещется тёплая улыбка Кей, с которой она невероятно счастливая впервые назвала имя своего отца. — Его звали Нацухико. Но мама звала просто Нацу. Или «дурак»! — задорно тянула она и смотрела на неё с такой радостью, с которой обычно не сообщали о том, что их отцы ушли из этого мира ещё до рождения своих дочерей. Кей чётко выговаривала все подробности, будто боялась, что Химе ей не поверит, если её голос будет хоть немного тише. «Не нагулянная. Я не нагулянная», — оживлённо тараторила она и рассказывала об узнанном из фотографий и уст Мисаки. О её родителях до своего появления на свет. Кей просто наконец захотели выслушать, и она не могла остановиться. Потому что разговоры с бездомными животными и птицами не могли утолить её жажды получить понимания. И Химе слушала. Слушала с улыбкой и горечью в уголках губ. Ей впервые предложила дружить именно она. Все разы до, Кей сама пыталась промямлить заветное «Будешь со мной дружить?», и всегда ничего у неё не выходило. У Кей, кажется, впервые такое случилось. У неё впервые так зазвенел голос, когда она счастливо воскликнула: — Пожалуйста, позаботься обо мне! У Химе тоже такое было впервые. Впервые ей понравилась такая невыносимая дурачина, за которую она была готова руку откусить. За которую она волновалась больше, чем за себя. За которую она плевалась ядом и смеялась, когда та в ответ звала её дурачиной. Это всё для них было впервые. Химе вздыхает: — Хибари клёво живётся, потому что ему насрать на всех. Кей фигово, потому что ей — нет. Бить — она рожу набьёт, но так конфликты не решаются, слухов меньше не становится, и её самооценка с менталкой тоже как-то не восстанавливаются. — Значит, надо начать на всё срать. — Легко сказать! Химе с Хаято начинают перепалку. Такеши сначала хочет встрять, но потом как-то уходит в себя и остаётся в стороне. Они сыплют какими-то психологическими терминами вперемешку с ругательствами и обсценной лексикой. Ситуация, цитируя их же, хреновая. Все какие-то подавленные, и даже солнечные Сасагавы поумерили пыл. У Киоко, кажется, немного рухнул её комфортный кусочек мира, в котором они с Кей мило здоровались и обменивались наклеечками с котиками. Такеши на пятом уроке краем уха услышал от Курокавы: — Ну подрались и подрались. Киоко, не все пацифисты. Не все могут «благородно защищать», как твой брат. Киоко улыбнулась и кивнула. Такеши ей не поверил, потому что тоже знает, как улыбаться так, чтобы все облегчённо вздохнули. Типа, всё в порядке. В порядке было мало. Кей, правда, усердно светилась, имитируя солнышко, изредка искрила проводкой, а вчера взяла и перегорела. Как перегорел он, когда сломал руку. — Ну-ну, а давайте лучше навестим Эйко! — восклицает Такеши, растягивая ту самую улыбочку. — Я ей обещал. Если что-то случится, прийти. Случилось, правда, не с ним, но случилось же. Сэтору поддерживающе кивает, но Химе качает головой: — Кента вредный до одури. Не пустит.«Она наказана».
— Кей тоже совестливая, пипец. Не выйдет, — раздражённо выдыхает. — У них тандем, блин. Знаете, сколько я уже выслушала этих «я заслужила, сама виновата»? Сама-то она виновата, но была бы хоть капелька уверенности в себе… и ей было бы лучше. — Уверенности, значит… — задумчиво произносят над ухом у Тсуны и Сэтору. Он подкрался слишком незаметно для человека такого темперамента, даже Хаято от неожиданности вздрогнул. — Это я могу устроить! — С-старший брат! — Предоставьте это мне, как её экстремальному семпаю! Реохей вскидывает большой палец и тянет воодушевлённую лыбу. Возродить экстремальный дух Кей? Для него — легче лёгкого! Так уж вышло, что ему известно, каково это — чувствовать вину перед дорогим человеком за драку. Пускай ради достойной цели, но чужого волнения это не уменьшает. Так что вправить глупой Эйко мозги — уже дело чести. Реохей срывается с места почти сразу. Знает, где она живёт и уже знает, что делать. У него за спиной тянется процессия, от которой его отделяет расстояние, растущее в геометрической прогрессии. Химе плетётся последней и обыкновенно ругается. — Так не годится! — смеётся Такеши и хватает сумки Тсуны с Сэтору, а потом и саму девушку. Она ошарашенно хватается за его шею, орёт на ухо: «ты сдурел?» и чувствует, что ноги больше нести её не собираются. — Ну ок, тащи, — вздыхает Химе и оборачивается к мальчишкам с флегматичным: — Бе. Сэтору возникает и поскуливает от несправедливости. Они с Тсуной солидарны: Изуми Химе — читерка. — Не беспокойся, Изуми. — На крутом повороте он чуть было не роняет сумки, поудобнее перехватывая и саму Химе. — Теперь тебе не нужно заботиться о ней в одиночку. Мы ведь тоже ваши друзья, а это значит, сила дружбы помножена на шесть! Такеши лыбится, шумно глотая воздух, и его ежеподобная шевелюра поддаётся ветру, оголяя лоб. — Чёрт возьми, Ямамото, — Химе и хмурится, и не может сдержать взбодрённой улыбки. Ну и глупость же он сморозил. — Какой же ты хороший бейсбольный придурок! Такеши смеётся, подобно её любимой Кей: ярко, вздорно, громко, заразительно. — Беги, не шебурши уже! — добродушно фырчит она, морщась от сухого ветра, бьющего в лицо. Они просто идиоты, которые хотят ободрить своего идиота-друга. Наверное, в этом и есть вся сила дружбы. — Эйко! — громогласно тянет Реохей, когда видит сутулую фигурку за одну улицу до пункта назначения. Ему повезло. — Сасагава-сан?! — Кей бы засверкала пятками, но на её локтях плотно сомкнулись забинтованные ладони, не давая и шанса сбежать. У неё даже пульс резко подскочил — Реохей перестарался с громкостью. — Экстремальный разговор! Он для какой-то странной надёжности хлобыстает ей по лбу собственным. Легонько, девочка всё-таки. Только у Кей от этого легонько глаза в разнобой и в ушах трещит. — Как твой семпай, я тебя выслушаю! — Выс… чаво? — трясёт головой она. — Зачем? — Вчерашняя драка с Аизавой, — Реохей сжимает её руки сильнее и настойчиво заглядывает в глаза. — За что ты с ним сражалась? — Это уже неважно, — хмурится Кей. — Я знаю, что снова всех подвела. — Я спросил: за что ты так экстремально сражалась с ним? В такой не похожей на привычную стали глаз горит вопрос. Твёрдый, не терпящий бессмысленной воды, запинок и оговорок. Кей сглатывает. Это не оправдание, — думает она — но причина. — Он меня взбесил, вот и всё. Его отношение к Тору, и к Хибари-сану, и ко мне… слишком мудацкое! А я не сдержалась, поэтому… — Поэтому это экстремальная причина для сражения! — улыбается Реохей, водружая ей на голову свой кулак. — Чё? — выдыхает Кей. — Нет, Сасагава-сан, ты не понял… — Это ты не поняла, Эйко. — Он опускает руки ей на плечи и давит не столько своим весом, сколько верой в неё. — Способ ты выбрала не спортивный, да, за такое дисквалифицируют. И цель не оправдала средства. Но стремление, но побуждение-то было экстремальным! — встав в стойку, Реохей рассекает воздух ударом. — Сбивая кулаки, мы тренируемся! Когда делаем ошибки, стараемся их исправить! Когда падаем — встаём! В этом дух экстрима — непрерывное движение только вперёд! Она молчит, стоя в ступоре пару секунд. А потом восклицает скрипом: — Я стараюсь! — Кей с досадой сжимает горловину футболки. — Но всё по щелчку постоянно разрушается. Я рушу и чужие надежды, и свои. Я подвожу всех, кто мне дорог. — Она виновато поднимает на семпая глаза: — Они постоянно меня прощают. А я не могу простить себе их прощение, потому что… да потому что не учусь на ошибках! Не могу я сдержаться! В лёгких уже не хватает воздуха, она тараторит так быстро, задыхаясь и съедая буквы. Плечи напряжённо подрагивают, кожа заметно краснеет в апогее эмоций. — А он меня не простит. Хибари-сан ценит обещания, а своё обещание быть хорошим подчинённым, — и верным другом, — я не сдержала… Эйко Кей облажалась. Снова. — Во всяком случае, — важно складывая пальцы на подбородке, замечает Реохей. — Если Хибари захочет, то вернёт тебя. А до тех пор, — он хитро прикрывает один глаз, — я присмотрю за тобой, Эйко! Такой хулиганке, как ты, нужно быть либо в клубе Дисциплины, либо бокса! И никак иначе! — Хулиганке?.. Сердце пропускает удар. Это обращение от него звучит так тепло, будто Широ-сан вновь неоправданно хвалит её за чей-то подбитый глаз. Будто это что-то яркое, ослепляющее и невероятное. Будто это… как мама и как Хибари-сан. Как что-то вдохновляющее. Внутри жжётся. — Тогда прошу, позаботьтесь обо мне, капитан! — Кей роняет голову в оживлённом поклоне и тут же уверенно поднимает глаза, наполненные жаждой сражения. Жаждой сражения с самой собой. — Экстремально надеюсь на вас! — Конечно! Реохей треплет её по волосам, захватывает в наставнические объятия и вскидывает кулак к небу, начиная объяснять ей будущий план тренировок. Кей смеётся, обвивая его плотную жилистую руку холодными ладошками и удивлённо поднимает брови, когда видит подошедших друзей. — Это что же, дисциплинарная девчонка теперь экстремальная? — Хаято фыркает. — Одно лучше другого. Позади него плетутся чертовски уставшие и вспотевшие Сэтору с Тсуной; чуть ближе шагают Ямамото и Химе. — А вы здесь откуда?.. — ошарашенно роняет Кей. — Ну, помнишь, — Такеши довольно закидывает руки за голову, — я же тебе обещал! — И ты думаешь, Сасагава по взмаху волшебной палочки прибежал? — добавляет Химе и улыбается, саркастично выгибая бровь. Её Кей смеётся. Звучно, с придыхом, заливисто и ярко, боже, так ярко и светло, оголяя зубы в широкой лыбе. Так, как умеет только она. Неженственно и по-детски. И, чёрт возьми, так и должна светиться Эризава Кей. Только так и никак иначе. Это её личный, особый свет. Тёплый, ослепительный, пощипывающий глаза. Химе прячет лицо в ладонях, будто в приступе испанского стыда. И плачет. Смеётся и плачет. Ну не смешно ли? Из Кей выдавить слёзы раз в десять трудней, чем из неё.***
— Значит… Его голос не срывается на крик и не дрожит от злобы. Только тело всё же невольно пробирает мурашками от недовольного тона. — Мои слова для тебя ничего не значат? Кей прикрывает за собой дверь и садится на порожек генкана. Просто, как ни в чём не бывало. Медленно стаскивая с ног сандалии, она мысленно готовится. Больше не пугают ни его серьёзный взгляд, ни притопывание ногой. Увы и ах — не впервые. Кей лишь тихо вздыхает. Привыкла. — Ничему ты, мелочь, не учишься. Крупная мужская ладонь опускается на её макушку, и голова вжимается в плечи. Кей понимает, что заслужила наказание. Понимает, что «плохой ребёнок». Но в последний момент, пока Кента не видит, позволяет лёгкой улыбке коснуться измученного лица. «Это того стоило».