«Мы с тобой одной крови, Мы с тобой одной породы, Нам не привыкать к боли, Если имя ей — свобода». Мельница — Одной крови
Тудум. Вязкая слюна смазывает влагой парилку во рту и глотке. Кёя чувствует чёртов пожар в груди, лижущий рёбра острыми языками пламени. Четвёртая проходится по телу синаем так, что резь настоящего клинка нервно курит в сторонке. Никто на этом полигоне не сдерживается, потому что он «ребёнок», никто не жалеет. И за данные Первым пятнадцать минут, кажется, они даже будут рады извести его до смерти. «Кровожадные старики», — думает Кёя и, захлёбываясь адреналиновым удовольствием, продолжает бой. Возможно, это ограничение по времени имеет некое очарование. Утекая сквозь пальцы, как пляжный песок, минуты бешено мчатся, заставляя использовать каждую секунду на максимум. И, может быть, даже превысить его. Кёя вкладывает в каждый удар всю силу, что имеется в напряжённых мышцах, и мысленно признаёт: да, это оказалось действительно весело. Эризава Мисаки не солгала. — Широ, — Ичиро в очередной раз обрывает самый вкусный момент, и Хибари цыкает, сглатывая голодный рык. — Хорошо подрались, верно? — улыбается женщина, перехватывая синай так, будто выходит из режима атаки. Кёя щурится, не обделяя её надменной ухмылкой. — Неплохо. Широ играет бровями: и правда, занятный гордый мальчишка. Она быстро проходится пятернёй по чернильной копне и оставляет его зловредно фырчать в одиночестве. Женщинам. Закон. Не писан. — Широ-сан! Это просто… тыщ-вау-жесть-круто! — подпрыгивая на месте, вдохновлённо восклицает Кей. Она ведь ни разу ещё не видела её в действии. — Такие дела! — смеётся Широ, потягивая девочку за щёку. — Седьмой ну прям в расцвете сил. Такая булочка! Кей роняет сдавленный смешок сквозь трубочку губ. «Булочка? Бу-у-улочка». И давится хохотом. — Булочка, — с особой интонацией произносит Мисаки. — Булочка, — умилённо-насмешливо добавляет Кендзи, падая на плечи старшей Эризавы. — Бу-у-улочка, — тянут все вместе. И Кёя чуйкой чует даже через десяток метров — о нём хихикают. — Тц. — Ну ладно, — довольно выдыхает Кендзи, выпрямляясь, — не буду заставлять Си-чана ждать. Он, очевидно, — Кёя блещет серебром глаз, выжидая когда лакированные туфли мужчины перешагнут черту поля, — уже готов продолжить! Он посмеивается, расстёгивая верхние пуговицы рубашки, и поправляет закатанные рукава. — Четвёртый бой: Третий Демон против Седьмого. В последнем подготовительном жесте ладонь проходится по уложенным волосам. — Кендзи? — С удовольствием! Кёя уворачивается от шального ботинка. В тот же миг воздух со свистом рассекает кулак, норовясь, без приукраски, пронзить его живот насквозь. — Хорошие рефлексы, — присвистывает Кендзи, перед тем, как отпрыгнуть, избегая встречи лица с тонфа. — Акробат? — юноша насмешливо выгибает бровь. — Было дело, — ухмыляется Кендзи, проделывая новый трюк. — По молодости и не таким промышлял! — Выпендрёжник, — в один голос заявляют Сеиджи с Широ и солидарно хмыкают. А веселью Кёи нет конца и края. Никогда прежде он не думал, что «старики» могут его так развлечь. На губах с самого первого боя играет ухмылка, и ни одна из ссадин, жгущих тело, её не сведёт. Это не охота на травоядных. Это колизей, заполненный до отвала тварями из преисподней в шкуре людей. — Си-чан, — и этот чёртов оскал, что встретил его на пороге дома Андо, распаляет кровь, заставляя её бурлить в висках, — не зевай. — Я загрызу тебя до смерти, Третий! Кёя заражён этим азартным настроем. Кёя доволен.***
Макото в одиночку вышагивает по кривой дороге, ведущей на свалку металлолома. В его голове нет детских надежд или взрослой наивной уверенности. Его дело — предложить. Дело Третьего — согласиться. Или отказаться. Задуматься, запомнить. И, возможно, однажды… — Я предлагаю вам почётное место в Минами. — Не заинтересован в якудза. Вали. Кендзи восседает на багажнике какой-то ржавой легковушки, сложив ногу на ногу, и по-лисьи щурится. Макото бы ухмыльнулся, не будь воспитан в строгих рамках — Третий и правда смахивает на тощего лиса, тщетно скрывая свой скелет под застёгнутым на все пуговицы гакураном. И он заметно велик ему на пару размеров. — Вы можете так думать сейчас, но задумайтесь о своём будущем. Клан всегда примет, — Макото выдерживает всего секундную паузу, окидывая того матёрым взглядом. Он вырос среди таких, — вам подобных. — Слушай сюда, южный дурень. — Под его подошвой перекатывается стальной ропот изжившего себя транспорта. Кендзи в два вдоха преодолевает разделяющее их расстояние и сгибается почти пополам, хищно зыркая чёрными щелками. — Я не спрашивал твоего гиперважного мнения. А моё будущее обойдётся и без этого говна. Понял? — Туше. Во всяком случае, — в знак явного окончания разговора Макото опускает скромный разочарованный вздох, — моё предложение будет работать пока я жив. Если вдруг измените свои планы, я, Минами Макото, всегда буду готов вас принять. Юноша кланяется и спокойно уходит под явно недоброе «наследничек». Эта язвительная характеристика ему не совсем подходит, потому что он всего лишь племянник Главы. Который, тем не менее, не собирается сидеть сложа руки. И Кендзи этот его расчёт чует, как голодающий пёс — вшивую сосиску. Макото — не глава хулиганья Средней Минами. Он заговорил о будущем — это звоночек; и Кендзи далеко не глуп, чтобы игнорировать подобное. Потому что в большинстве своём, янки живут одним днём, а этот — якудза. И у него явно есть планы на новых Демонов. — Слу-у-ушай, Волкодав, — Кендзи лениво тянет лапшу, наблюдая за тем, как юрко она сползает обратно в тарелку. Они с Сеиджи снова коротают обед вместе. — Тебе не кажется, что после всей этой мутотины с нашим… эээ, повышением? всё перестало быть таким весёлым? — Он откладывает палочки, подпирая ладонями пол, и таращится чёрными щелками в потолок. — У якудза на нас какие-то планы, и мне это совсем не нравится. — Ну, они нас не трогают и не лезут в наши разборки. Взрослым всё равно, пока мы возимся с друг другом и не лезем к ним сами, — рассуждает Сеиджи, пробуя бульон на вкус — недосолил. — Это я знаю, — цыкает Кендзи, — но я ненавижу думать! А приходится, чтобы не вляпаться в преступное дерьмо! — Боишься? — смеётся Сеиджи. — Нет. — Боишься, — тянет он издевательским тоном. — Фиг там плавал! — Кендзи подпрыгивает, становясь во весь рост и вызывающе вскидывает руку. От того, чтобы долбануть Сеиджи в бок, его останавливает лишь то, что тот готовит офигеть-как-вкусно-пахнущий суп. — Но быть боеголовкой Минами — ни в жизнь! — Ты свободолюбивый Лис. Тебя бесит даже мысль о том, что посадят на цепь и будут гонять как гончую? — Неимоверно. — Ну так не садись, — просто пожимает плечами Сеиджи, помешивая своё варево. — Чего сложного-то? — Я не знаю. Кендзи ерошит макушку и нещадно портит укладку. Волосы падают на хмурое детское лицо — он растёт чертовски медленно. Гораздо медленнее других. И эта чёртова щербинка, над которой все так любят насмехаться, брутальнее его не делает. Но самолюбие неплохо восполняется, когда шутники после издёвок плюются зубами. Чтобы действительно сломать эго Кендзи, нужно очень постараться. Потому что он-то сломает чьи бы то ни было кости без проблем. — Но загривок чешется — у меня плохое предчувствие. — Ли-и-ис, снова звериные повадки? Ты что, Маугли? — хмыкает Сеиджи. — Тебе бы в цирке… — и осекается, виновато потирая затылок. — Прости. Вылетело из башки. Кендзи вздыхает, роняя голову, и возвращается на старенький дзабутон. — Не парься, перегреешься. — Он припадает к тарелке с лапшой, уминая содержимое за обе щёки, и даже умудряется внятно продолжить: — На меня махнули уже сто лет назад. Подумаешь, мировое турне. Как говорится, лис слабее льва и тигра, но в цирке не выступает. — А говорится так, будто до сих пор бесишься, что тебя оставили просиживать штаны в Намимори. Сеиджи выключает конфорку и садится напротив, стянув замацаный фартук, — давно пора устроить стирку. Кендзи фырчит, давится и стучит кулаком по груди. — Я люблю Намимори. И ненавижу этот шапито со всей его семейкой акробатов. Так что мне насрать. Сеиджи смотрит без сочувствия, но почти носом чует его обиду. Кендзи не любит говорить о семье подробно, не любит вспоминать. Несчастная кость заросла, а его дыра в груди — нет. И он, росший в семье артистов, с пелёнок наблюдавший за чудесами человеческой гибкости и выносливости, помнит, каково это — проворачивать сальто под куполом. И помнит, каково это…падать
—Ты неуправляемый! Кендзи, ты хоть понимаешь, что такое правила и дисциплина? Ты угробишь себя и шоу! — А-а-а, вам шоу важнее меня? Я понял.
— Никакой из меня артист, зато Демон ещё какой! Офигенный, короче, — облизывается он, складывая палочки на обод тарелки. — Блин, и вообще, офигенная у тебя стряпня! Не хуже, чем у моей бабки! — Ну, спасибо, — лыбится Сеиджи, забирая грязную посуду. Хулиган у плиты и раковины звучит как нонсенс. Но хозяин в доме тот, кто завтрак, обед и ужин готовит. И Сеиджи с этим полностью согласен. Даже если в доме он всё равно один. — И да, я не договорил, — прокашливается Кендзи, почёсывая набитое пузо. — Давай найдём Первого? — Чего? — Да ты глухой или чё? Первого Демона Нами, говорю, давай найдём. — На кой чёрт? — Ты чего такой занудный, ну, — кивает Кендзи, хитро щурясь. — Коли начался отсчёт, надо же знать откуда, — щёлкает он пальцами, будто оглашая очевидное. Если на прежде единственном Демоне у людей кончилась фантазия на прозвища, то вряд ли она проснётся после них. Если есть Второй и Третий, то однажды несомненно будет и Чертвёртый, и Пятый. — Да и тебе что, никогда не было интересно, какой он? Сильнейший, — тянет ухмылку Кендзи, подпирая щеку кулаком, — настоящий Демон во плоти. — Я тебя понял, — склабится Сеиджи, натягивая помятый гакуран. Они просто хотят с ним подраться. Это их естественное желание, сродни жизненно необходимым человеческим потребностям, как еда и как сон. Им нужно чувствовать адреналин и зуд костяшек, чтобы жить. Поэтому они были соперниками. Как Лис и Волкодав. Поэтому сейчас они друзья. Как Демоны Намимори.***
— Третий отказался. — Я же говорил вам, что это не обязательно. То, что Глава предлагал Андо вступить, не значит, что вы должны… — Проблемные дети всегда на счету, — улыбается Макото, — так? Мужчина хмурится, не сводя строгого взгляда с мальчишки. Юный господин излишне… лезет во взрослые дела. — Я знаю, о чём ты думаешь. Но не будь так серьёзен. Всё, что я делаю, — на благо дома Минами. И пока ты и дядя заботитесь о настоящем, я буду готовиться к будущему. — Снова поговорим об этом, когда я вернусь, Макото-сан. — Конечно. — Бесцветный вздох. Мужчина задвигает сёдзи, и за ними слышится его тихий-тихий шаг. И почему только все думают, что он-таки планирует занять место брата? Он не прочь быть советником. Не прочь заниматься поддержкой, а не руководством. Макото фыркает — что ему ещё делать? У него нет ни хобби, ни увлечений, ничего не доставляет ему удовольствия, кроме ощущения необходимости клану. Быть полезным — вот, чего он хочет. Макото учится всему только ради клана. Только ради клана живёт. Он даст палец на отсечение, если оплошает, возьмёт в руки любое оружие, если понадобится, и, если понадобится, умрёт. Такова его воля. — Макото. — Светлое лицо брата выглядывает из-за сёдзи, и Макото тут же поднимается с пола, забывая о навязчивых мыслях. — Я нужен, нии-сан? Акира успокаивающе трясёт ладонью, мол, не заводись так, и кивает за плечо. — Скоро придут Хибари с дочерью. Нужно их поприветствовать, пойдём. — Почему я только сейчас узнаю, что у дяди встреча с Хибари? — хмурится Макото. Если он не добудет информацию сам, даже не узнает, что творится в клане. Ему настолько не доверяют? — Ну, — посмеивается Акира, — это не официальные переговоры. Скорее… завуалированный под встречу миай. — Миай? О, это… с тобой? Разве Хибари Аме ещё не слишком… — Макото машет рукой у груди, намекая на возраст наследницы, — мала? — Я знаю, — вздыхает Акира, поправляя ворот кимоно, — но у отца нет времени ждать, пока она вырастет, поэтому он решил действовать сейчас. Пока им ещё не поступило других, более выгодных предложений. А я должен хотя бы с ней подружиться. — Понял, — воодушевлённо заявляет Макото. — Уверен, у тебя получится, нии-сан. Хибари Аме слаба здоровьем, но такая связь с восточным столпом укрепит наше сотрудничество, даже если с наследником возникнут проблемы. Акира косится на брата, запуская ладонь в его светлую макушку, и притягивает к себе. Макото недоуменно застывает — это же похвала? Он всё верно сказал? На его губах почти расцветает улыбка. — Макото, никогда не говори так больше. Юноша сглатывает — не понимает. — Почему, нии-сан? Чернь глаз проходится по его лицу холодной дымкой и застревает в ушах колкой ватой. В такие моменты Акира действительно становится похож на настоящего наследника клана якудза. Пугающего одним лишь своим присутствием. Когда лёгкая улыбка возвращается на белое лицо Акиры, Макото отмирает, но не смеет сдвинуться с места и последовать за братом. Он только провожает его спину взглядом, до сих пор ожидая ответа. В чём он ошибся? Акира слепо пялится перед собой, пряча сжатые кулаки в рукавах кимоно. В отличие от Макото, он Минами ненавидит. — Добро пожаловать, Хибари-сан. Девочка, окружённая прислугой, поднимает чистое серебро глаз к приветливой улыбке и тут же роняет голову в поклоне. — Спасибо за гостеприимство. К сожалению, моя жена неважно себя чувствует, — отзывается господин Хибари, подзывая дочь к себе. — И сегодня побеспокоим вас лишь мы вдвоём. Пока взрослые обмениваются любезностями, Акира продолжает обходить девочку успокаивающей улыбкой, возвышаясь над ней в три головы. Аме ответно испытывает взглядом, не боится, не злится, не радуется. Кажется, ей всё равно на происходящее даже больше, чем ему самому. Зато под боком до сих пор непонимающее хмурится Макото — вот кому-кому, а ему происходящее важнее всех. Будто это у него с этой девочкой миай, и ему с ней находить общий язык, чтобы семья не ударила в грязь лицом. — Давайте знакомиться, Хибари-сан, — сгибается Акира, чтобы смотреть собеседнице прямо в лицо. — Меня зовут Минами Акира. Можно просто Акира. — Аме, — немногословно отвечает она. У Макото дёргается глаз. — Очень приятно, Аме-сан. А это мой двоюродный брат Макото, — продолжает он. — К сожалению, у нас нет сестёр, чтобы вы могли с ними поиграть. Но мы вполне можем составить вам компанию, пока наши родители разговаривают о делах. Аме кивает, сжимая в руках сумочку с колодой цветочных карт, и послушно следует за братьями Минами. Мама сказала, что встречи семей очень важны, и это их обязанность — посещать чужие дома. Да и Аме, на самом деле, любит эти походы — они позволяют ей покинуть дом, в котором она заперта собственным телом. Ей не повезло родиться здоровой. И скорее всего не повезёт даже пойти в школу. Врачи качают головой на вопросы родителей и рекомендуют не перенапрягаться, оставаясь дома и под вечным присмотром. Аме присмотр не любит. Аме любит прятки. И при каждой возможности прячется от дозорливых служанок. Она хочет однажды своими глазами увидеть Намимори не по выстроенному маршруту. Она хочет узреть его Демонов. Хочет независимости, как у них. Как у них силы. Это, наверное, её мечта. Аме никогда не загадывала быть уважаемой дочерью дома Хибари, быть наследницей. Ей снятся сны о прогулках босиком и красочных фестивалях. И, возможно, сегодня ей повезёт… — Минами-сан, — она тянет Акиру за рукав кимоно, когда они остаются втроём. И глаза её наконец оживают, будто таят в южном доме Минами. — Можем мы погулять снаружи и поиграть? Повезёт сбежать. — Конечно, — улыбается он. По венам Хибари веками течёт с кровью свобода. И даже в маленькой дефектной Аме, как в имени её, бурлит нужда в просторе. — Раз. Два. Три… Она бежит в глубь парка, стянув дзори и распахнув полы кимоно, улыбается ветру, надеясь, что ненавистное тело сегодня не подведёт её. Аме останавливается спустя минуту бега, боязливо опираясь о дерево, и часто помаргивает — до сих пор не верится. Слабые ноги всё ещё держат её, а прежде белые таби непозволительно замацаны. Но она в сознании. — Врачи — лгуны! — смеётся Аме, выдирая из волос заколку. Тонкие локоны падают на плечи, вьются, как волны в ураган, и попадают в рот. Она отплёвывается, фырчит, откидывая чёрную копну назад, и бежит, забывая о дыхании. — Хибари! Аме вздрагивает, когда её хватают за живот и останавливают прямо у тропинки в город. — Что за неподобающее наследнице поведение! Вы подставляете Акиру-сана своей вопиющей проделкой! Макото тяжело хмурится — «несносная избалованная девчонка» — и продолжает свой гневный монолог: — По вашей просьбе мы пошли без сопровождения. Узнай об этом Минами-сама и ваш отец, это бы доставило ему больших проблем. Вы хотя бы думали о том, что ваше здоровье может вас подвести? Аме поджимает тонкие бледные губы, смотрит в землю — внутри скребётся не то гнев, не то грусть, сплавленная с обидой. В горле стоит плотный ком, и в чувствах она выпаливает: — Не якудза меня учить. Адреналин перестаёт бить в голову, и вместо него стучится боль. В глазах темнеет, и тело слабеет, лишаясь прежнего упругого запала. Аме знает это чувство и ненавидит его больше неволи. Пока сознание ещё не угасло, она почти с ненавистью, тихо бормочет: — Я сейчас упаду.***
Аме просыпается от знакомого урчания Инферно и тяжести, сдавливающей грудь. Кот мявкает, замечая, что женщина проснулась, и тут же вальяжно утопывает из комнаты. Заботливый гордец — лечит, только пока никто не видит. Лица Аме касается мягкая полусонная улыбка, и она зевает, потягиваясь в манер сына. Или, скорее, это он потягивается в её манер и в её манер зевает. Яблоко от яблони, хах. В выходной день Кёи снова нет дома, и он шастает где-то по Намимори, совсем как Инферно. Неудержимый дома ничем, свободный, как полевой жаворонок. Аме скучает по нему, какой бы родной не была ей его природа. Но… — Демон Намимори, да? Она радуется той мысли, что её сын самый крутой среди хулиганов и предел его возможностей неограничен. «Хорошенько повеселись сегодня, Кёя». Он, сам того не зная, исполнил её самую сокровенную и большуюмечту.