onigokko

«Твоя детская шалость — бросить меня и уйти».

— Хибари-сан… послушай, можешь дать мне обещание? — Что ты хочешь? Он щурится, готовясь к глупости. Вроде той, когда она выиграла у него недосвидание. — Пожалуйста, если я ещё раз с кем-то подерусь, загрызи меня до смерти. Не щелбаном, тонфами. По-настоящему. Кёя бы не сказал, что эта просьба выбила землю у него из-под ног. Просто… — Это нелепица, Кей. Он сжимает её запястье не то со злостью, не то с усмешкой, звенящей в голове. Маленькое тупое травоядное снова озвучивает свои маленькие тупые мысли. Но в темени её глаз горит вещь сродни решимости. Стальной, уверенной, недвижимой воли. Намертво замёрзшей в душе упрямости. Кей похожа на него в этом. В ней проскальзывают отголоски его натуры, калейдоскоп некоторых черт характера в иной раскладке. Это бесит даже больше непохожести — потому что это он понимает. Она непокорно хмурится, плотнее жмёт губы. Этот дотошный ребёнок так раздражает. Но Кёя всё равно хватает её за шкирку, когда она стремится вперёд, бежит чудовищно быстро, так, как не бегают люди.

— Можешь убегать и прятаться, сколько пожелаешь. Но не думай, что это будет длиться вечно. Рано или поздно ты попадёшься. И тогда тебе несдобровать.

Он говорит это, когда она вновь сбегает. Когда вновь оставляет его глотать пыль и прячется. Когда Кёя вновь проигрывает Кей в салках, и его злость с угрозой цедит:

— Не забывай, чья ты собственность, Эйко Кей.

Будто эти слова могут прибить её к земле, обвязав щиколотки кандалами. Будто, будучи членом комитета, она станет пригвождена к нему, как повязка — булавкой к рукаву. Будто останется рядом, и он будет уверен: теперь не сбежит, теперь никогда не оставит его в проигравших. Не оставит. Повязка — гарантия, подтверждение того, что Кей в его владении, равно так же, как любой другой член комитета. В его «ты моя собственность» нет и грамма того собственничества, что присуща друзьям, семье или возлюбленным. Кёя просто лишний раз напоминает, что не давал команды «вольно», не отпускал с поста, а она — наглое травоядное — избегает его приказов. Он твердит: субординация. Кёя думает, что знает её от и до. Кёя хочет думать, что знает. Не те глупые вещи, вроде тех, что она душу продаст за газировку или спит под одеялом даже жарким летом. Кёя предполагает, что способен предсказать её поступки, ведь он умный, а она глупая. Ведь она маленькое тупое травоядное с такими же маленькими тупыми мыслями.

— Я больше не хочу её запачкать.

В голове звенит: «что ты делаешь?», пока Кей поднимает его руку и вкладывает в неё свою повязку. Он не думал, что она вернёт её. Не представлял, что откажется от комитета. Откажется от Кёи. Снова. Что сожмёт его ладонь своими привычно холодными пальцами, как на прощание. Предательство. Кей просто предательница — он убеждается в этом каждый раз. Она предаёт всё то, что сама усердно ему всучивает.

— Ты мой друг! — Вы мне нравитесь!

В самом начале их кольца Сансары Кёя верит Эризаве. Кажется, что его улыбка не может лгать. Что настолько тупые травоядные не обманывают, обычно сами оставаясь в дураках. А Эризава дурак. Большой дурак. Огромный дурак. Кёя то бьёт его в эту несносную лыбу, то лежит рядом и слушает, как мальчишка рассказывает о какой-то Химе и том, какая она удивительная. Кёя то обзывает его, ругается и злобно зыркает, то хмыкает со смешком, когда он творит глупости. Кёя оставляет его при себе, оправдываясь тем, что Кей прилип к нему, как жвачка. А потом Эризава оставляет его. В первый раз. Кёя не верит сначала, что всё так просто. Ну не может это существо отлипнуть от него — тут точно подвох. Он ждёт Эризаву месяцами. Он смотрит в жёлтые глаза Инферно и говорит ему: — Это травоядное такое тупое. Кёя поступает в среднюю школу.

— Кёя-ниисан, я тоже пойду в Среднюю Намимори, и ты будешь моим семпаем! Вот классно будет!

И помнит лишь смазанное памятью и красным лицо Эризавы. Он извинялся за эту красноту, оправдывался морозом и отводил глаза.

— Так холодно, моё лицо сейчас треснет, Кёя-ниисан… Я пойду домой, наверное.

Кёя забывает черты Кей почти полностью. В памяти лишь голосят его дурные слова и хриплый смех. Голос Эризавы, будто вечно простуженный, лился так ярко и звучно, что в ушах трещало. А волосы он, казалось, не расчёсывал никогда и всегда ходил побитый, иногда даже не Кёей. Эризава так много болтал, нёс столько чуши. Но никогда не говорил ему, что изгой.

— Я ненавижу стольких людей, Кёя-нии… — Кей кашляет, трёт кулаком подбитую щёку и улыбается этой своей дибильной улыбкой. Под плотно сжатыми зубами мнётся подобие искренности. — Мы даже можем посоревноваться! Спорим, я ненавижу людей больше тебя? — Глупый спор. — Кёя фыркает.

И сохраняет против воли эти воспоминания. Если он не может вспомнить лица, это не значит, что сможет забыть всё остальное. В следующую их встречу, когда на его плечах светлеет бежевый пиджак Средней Нами, Эризава снова оказывается смазан красным. Тёмно-алым. В руках Кёи холодеет кровь, в руках Кёи холодеет сам Эризава и стремительно бледнеет, убегая вновь. Но в этот раз — прямо к дальнему берегу. Он обязан его поймать, иначе никогда не отыграется. Иначе — Кёя жмёт полоску ткани к кровоточащей ране — Кей никогда не вернётся к своей дражайшей Мисаки. И он ловит, на пару с этой ревущей девчонкой в нежно-голубом сарафане. Её лицо он тоже не помнит. Лица не важны. Ни одно, каким бы примечательным ни было. Поэтому в лица людям Кёя почти не смотрит. Лишь в глаза. Он оставляет Эризаву — теперь тот вóда. Так играют в пятнашки. Так живут Кей и Кёя. У них даже не дружба, у них — вечные салки. Вечная игра. С таким названным другом, как Эризава Кей, ему не нужен враг. Весной, почти год спустя, он встречает Эйко. Она стоит среди первогодок и улыбается ему так чертовски знакомо. Но Кёя не смотрит в лица. Кёя не смотрит на неё. Сначала не смотрит. Эйко сияет так ярко, что глаза невольно щурятся — девчонка такая борзая, наглая и неуёмная. Но Эризава всё равно ярче, затмевает дымкой воспоминания всех похожих. Она тоже — Кей. И эта Кей не нравится ему почти сразу. Но с языка всё рвётся приставка «тупое и маленькое», потому что он не может не заметить — она похожа на него. Эйко похожа на Эризаву, и это их сходство его злит. Он топит в самом зарождении своё дежавю, рычит на него, грызёт. Кёя не собирает гнаться за ним. Кёя давит себе на глаза — они в этой девчонке не должны видеть Эризаву. Но дежавю стреляет в висок каждый раз, каждый день, и у него вьётся чувство, что он помешан. На Эризаве или Эйко — уже не понятно. Отвратительно. Хочется загрызть девчонку за всё. За то, как она смотрит, как ходит, как разговаривает. Имитация того травоядного, пародия на него. Да ещё и влюблённая, с такими же холодными руками, как у Эризавы. Кёя считает это кощунством, посягательством на дружбу, в которую Эризава так верно и слепо верил. Или в неё верил всё-таки Кёя?

— Я хочу вступить в Дисциплинарный комитет!

Он смеётся над ней. Над этой самоуверенной глупостью, когда она прячет руки за спиной, скрывая волнение. Кёя ещё не знает, что Эйко идентична с Эризавой в самом главном. Она так же не умеет сдаваться. Она такая же дуболобая, упрямая и невозможная. Такая же удивительная. Кёя не может устоять от салок с ней. Кёя не может устоять от ухмылок. Эйко располагает к себе против воли. Она его не боится, она вызывает его на бой, на сражение, на свидание. Её холодные руки всегда готовы схватиться за тонфа, прокрутить их неумело, но ловко и положить ему на стол, возвращая. Эйко входит в привычку так же, как однажды вошёл Эризава. Её становится слишком много в его днях, как однажды становилось слишком много его. Кёя не хочет думать об этой отлично знакомой последовательности. Он отрицает Кей так яро и упрямо, что уже не понятно, какого или какую. Одним вечером Аме рассказывает о том, что Эризава — девочка. Всё такая же маленькая, возможно, ещё учащаяся в младшей школе. Кёя ей не верит. Не хочет верить. Он закрывает уши и упрямо ждёт мальчишку из его воспоминаний, чтобы загрызть его до смерти. Этого мелкого придурка, посмевшего сбежать. Этого мелкого засранца, даже не навещающего Инферно. Кёя не удивился бы, услышав, что Эризава его ненавидит. — Знаешь, Кей-чан сказала, что хотела бы вновь с тобой общаться. Кёя лишь злится, и вся его обида разом выливается одно хлёсткое предложение: — Тогда пусть говорит мне это в лицо. Ему не больно. Но это тупое чувство разящим хохотом рвёт безразличие. Он себе месяцами твердит, что ему всё равно. Только месяцами думает, какой же Эризава Кей тупой. Кёя до сих пор помнит, как держал руки у него на лбу, и сквозь злобу в его голове пролетело тихое и сиплое: «Ты обещал, что будешь со мной всегда». Так ведь написано в его дурацкой сказке с кривыми карандашными картинками. Это ведь обязанность помощника злодея. Эризава Мисаки тычет его в действительность, как слепого котёнка — мордой в миску с молоком. А Кёя всё равно зовёт тупым — теперь точно тупой — Кей. Он, как и положено злодею, отыграется. Отомстит. Но Кей вновь творит глупые вещи, извиняется, целует его в чёлку и убегает. Говорит, что возьмёт его в мужья, если никто другой не решится, и бежит прочь снова. А потом возвращается в приёмную такая же побитая, как в прошлом. И уходит, спокойно, с поникшими плечами, как той зимой. Кёя смотрит на её спину, но на этот раз со знанием: именно так она его оставляет. Кей — ветер. Неуловимая стихия. То мягко-нежная, как бриз, то жестоко разящая, точно смерч. Торнадо-волчок, исчезающий по щелчку пальцев. Попробуй поймать, огненный мальчик. Поймай же, милый «они». Бежит ли Кёя за ней? Нет. Он злится. Он ненавидит её. Эту её трусливую привычку. Говорят, Эйко Кей храбро-безбашенная, да? Брехня. Всё брехня. Она трусливое, маленькое и тупое травоядное. Потому так быстро бегает, так умело прячется и обыгрывает его в очередной раз. Кей хотела битвы? Кёя подарит ей войну. Она заслуживает этого. Она доигралась. Попробуй сбежать, ветреная девчонка. Беги же, тупое травоядное. — Ты же не собираешься и вправду выгонять её, Хибари? Эйко экстремально волнуется, она не хочет бросать комитет! Рёхей заявляется к нему и говорит, что она скучает. Он берёт Кей под своё попечительство, пока её повязка всё ещё в кармане Хибари. Кёя ухмыляется, Кёя хмыкает, Кёя много-много злится и всех бьёт. И Рёхей — не исключение. Дотошный Глава клуба бокса уверенно принимает его внезапный удар и на удивление спокойно спрашивает: — Хибари, ты ведь тоже скучаешь? Эти слова бьют по лицу. Кёя скучает? По Кей? Он отходит от Рёхея, задирает голову и смеётся, будто услышал невероятную шутку. Но правда ведь смешно — кто будет скучать по предателю и трусу? — Я не скучаю по ней. Я должен поставить её на место. Сасагава хмурит выгоревшие брови, сталью глаз прожигает Кёю, смеющегося не тем смехом, который он хотел бы услышать и разделить. В первую их встречу Рёхей зовёт его брюнетиком без друзей и решает, что обязательно подружится с этим хмурым мальчишкой с крыши. А сейчас он хочет вмазать Хибари по лицу за его невозможное занудство, но лишь жмёт кулаки плотнее. — Эйко мой экстремальный кохай. И теперь её Глава — я, до тех пор, пока ты играешь в идиота. Они всё-таки дерутся. Даже не из-за Кей, а потому что Кёя терпеть не может эту дуболобую прямоту Рёхея, а Рёхей терпеть не может это снобное занудство Кёи. У него вообще какие-то неправильные самопровозглашённые друзья — он с ними постоянно дерётся. Даже не так — это они с ним постоянно дерутся. Лезут первыми и никогда не просят поблажек. И лыбятся ещё потом довольные. Невозможные. Кёя не понимает, почему к нему притягивает таких идиотов. Он не даёт им и шанса, он ничем не добивается такой привязанности. За что, чёрт возьми, они считают его своим другом? — Да потому что ты — идиот, потому и дружим с тобой, дубина! — громогласно отвечает Рёхей, вбивая это ему в голову лбом, — потому что такие мы с Эйко люди! Потому что видим в тебе такой же дух экстрима! — Да какой ещё во мне дух экстрима? — он щурится, промаргивается; лоб Рёхея — всё равно что бетонная стена. — Самый что ни на есть экстремальный! Кёя не понимает ни его, ни Кей. Они так его раздражают, так цепляют, никогда не оставляют равнодушным. Такие они люди, да? Непредсказуемые. Кёя забирает Кей от чёртового Рёхея, спрятавшего её у себя и так нагло захлопнувшего дверь прямо у него перед носом. Они зеркально хмурятся, но в последний момент уголок губ Рёхея тянется вверх. Хибари Кёя всё-таки пришёл с повязкой в кармане. — Поймал. — Поймал, — она вторит и смотрит теменью глаз снизу вверх, задрав голову. Не верит, что проиграла? Кёя мог бы хмыкнуть на её самоуверенность, — она большого мнения о своём дезертирском таланте — но всё же ругается. А потом смолкает. В руках Кей алая повязка становится сокровищем. Самым драгоценным из возможных, и он, честно, теряет в раздражении. Кёя просто не знает, как реагировать на этого странного ребёнка и её любовь к тому, что он создал. Однажды Кей, ещё будучи Эризавой, спросила, что за ленту он всегда носит на рукаве. Тогда он ей не ответил. Но она продолжала дотошничать, и Кёя ненароком бросил:

— Узнаешь, когда станешь моим кохаем.

Он тогда не подумал, что это звучит как обещание. А сегодня Кей так же постоянно носит повязку, не снимая. Так же дотошничает и, зная, что не умеет себя контролировать, простит сделать это за неё. Просит стать её ультиматумом, предупреждением самой себе. — Ты мне обещаешь? — спрашивает Кей, продолжая горбиться от боли, но стоять. Эта девчонка — сплошная головная боль. Упрямая, невозможная, глупая. То трусливая, то смелая не там, где надо. Кёя вздыхает, строго смотрит в хмурое лицо с минуту. Да, он дрался с ней раньше, но прошлое в прошлом, Кёя больше не будет бить Кей. Это не их настоящий способ сражения, не тот, которым он наслаждается. До того, как простил её, Кёя думал, что распрощается с ней, когда выиграет в последний раз. Только вот ему весело. Он любит их салки, он хочет обыгрывать Кей снова и снова. Чувство азарта, которое они делят пополам — не то, от чего так просто можно отказаться. Ну и зачем отказываться, когда можно не отказываться? Она много накосячила. Чертовски много. И не смела бы возразить, возненавидь он её. Но Кёя прощает Кей. Не забывает, не обнуляет весь причинённый ущерб, он постукивает тонфой по её глупой макушке и предупреждает:

— Загрызу до смерти, если ещё раз посмеешь водить меня за нос, маленькое тупое травоядное.

Это его обещание, не требующее ответа. Но Кей всё же даёт очередную клятву — если солжёт ему ещё хоть раз, то съест тысячу игл. Кёя не то чтобы верит, но замечает: пересиливая себя, она всё же старается. В итоге ответом на её глупый вопрос — «обещаешь?» — становится хлёсткое «нет». — Я не собираюсь нести ответственность за твои ошибки. Мне не важно, будешь ли ты драться или нет, но если это важно для тебя, то бери себя в свои руки. Кей обиженно жмёт губы, отворачивается. Дуется, что он не хочет бить её. Невероятно. Она, как может, криво пинает его по ноге. — А теперь? Кёя ухмыляется такой наивности, даже хмыкает со смешком. Ну что за проблемный ребёнок? — А теперь ты моешь туалеты, как только вернёшься. Кей мычит и таранит его грудь макушкой, невнятно ругается от бессилия. — Тогда идём домой, Хибари-сан. Он берёт её за локоть и почти передразнивает: — Тогда идём, Кей. Сегодня он выиграл.