Ты мне не снишься

Кажется, она спала. Да, точно спала. Легла сегодня раньше, чем обычно, хотя в ее нынешнем жилище время было определить невероятно трудно. И тем не менее, она завалилась спать, едва поднявшись и промаявшись бездельем несколько часов. После того случая с Пабло они снова почти не разговаривали. Вернее, она не разговаривала с ним. Он просто сидел на своей кровати, читал, писал, ел — но не обращал на неё внимания. Он все делал правильно. Это она осложнила их жизнь, спровоцировав его. Каждому, даже самому ничтожному человеку хотелось уважения к себе, а Пабло был вовсе не ничтожным. И вот теперь они не разговаривали, а она мучилась скукой и воспоминаниями. О том, как едва не легла с ним в постель. Если бы они до неё добрались. Самое дурацкое — она больше жалела, что не добрались, вместо того, чтобы по-старчески жалеть о своей внезапной слабости и причуде. Она вспоминала все поступки Пабло и понимала — вряд ли кто-либо когда-либо делал для нее больше. И судя по всему, она неожиданно оказалась из тех женщин, чьё внимание завоёвывалось столь древним, тривиальным и условно простым способом. Просто никто ещё не пробовал такой способ на ней. Ещё пару месяцев назад она бы не поверила в это ни за что. Ну хватит. Лаура открыла глаза и подпрыгнула на месте. Вернее, она бы подпрыгнула, если бы могла управлять своим телом. Вместо этого она осталась сидеть — прямо под непроницаемым взглядом Пабло. Странно одетого и непривычно тихого. За его спиной оказалась не знакомая белая больничная стена, а шелковые обои и деревянные панели, явно дорогие картины, лепнина и золоченые канделябры — все сразу, но удивительно сочетавшееся между собой. И тогда она поняла. Нет-нет-нет. Снова безумные фантазии, плод больного воображения. Она попыталась проснуться — и не смогла. Отчаяние захватывало сознание Лауры. Она не хотела ничего этого видеть, ничего этого знать. Откуда оно взялось? За почти шестьдесят лет жизни ей даже сна подобного не являлось, а теперь вдруг она стала оказываться в чужом теле, что-то писать и говорить, жить в нем. И самое ужасное — похоже, этот человек действительно существовал, эта женщина... — Госпожа, — Лаура не сразу осознала, что Пабло обращался к ней. Прямо как тогда, едва вытянув руки у неё из-под одежды. Только теперь на его лице не было и намека на заигрывание. Он смотрел совершенно серьёзно, подавленный и расстроенный. Она никогда не видела его таким. Даже в худшие их моменты он язвил, шутил, флиртовал. Лаура поймала себя на мысли, что за собственными переживаниями ни разу не подумала, каково ему. Помимо признанного ею факта насильной отправки его на верную смерть, конечно. — Вы в добром здравии, госпожа? — Мне грех жаловаться на свое здоровье, сударь, — Лаура даже не узнала свой собственный голос, хотя он звучал совершенно так, как обычно. Она не прилагала никаких усилий, чтобы говорить, но... говорила. Её тело заговорило само по себе, а потом наклонилось вперёд, уперев руку в стол и уронив на неё голову. Какой ужас. Лаура вспомнила рассказы Пабло о том, что его двойник делал все самостоятельно, пока он просто наблюдал, сидя у него в голове. Похоже, с ней происходило то же самое. Не пошевелиться, не вздохнуть — она могла только наблюдать. Мечущееся в агонии сознание. — Однако весть о моих внуках не могла не расстроить меня, — внуках? У неё и детей-то никогда не было. Но и это не она. Нет. Нельзя забывать. Нельзя путать. Иначе она рискует потом в реальности искать несуществующих сыновей и дочерей. И такой маразм ещё не самая страшная перспектива. Хотя откуда ей знать — она не стала матерью. Возможно, если она испытает все это здесь, ощущение пустоты после возвращения просто убьёт её. — Я сделал все, что мог, госпожа. Мне пришлось говорить с императрицей Изабеллой, чтобы мне позволили хотя бы навестить их, — местный Пабло рассказывал с горечью, словно они переживали о совместных внуках, что, очевидно, было не так. На секунду Лаура представила, как бы выглядели их дети и какие бы гены передали их уже внукам. Кажется, она окончательно спятила. За всю жизнь она ни разу не мечтала о детях. Но в сердце женщины, с которой сейчас делила тело, она ощущала какое-то странное, очень сильное, ни на что не похожее чувство. Женское чутье подсказывало ей, что это и есть та самая родительская любовь. — Принцы очень страдают, — добавил Пабло. Нет, это не Пабло. Точно не он. Слишком правильный. Но такой же сострадательный. Такой же — и совсем не такой. — Я не виню вас, коннетабль, — ее голосом произнесла женщина, подтверждая недавние догадки Лауры. Значит, вот, что видел Пабло. Кого видел. Мужчина и правда походил на него, как две капли воды, только вёл себя иначе. Без капли развязности. Интересно, как выглядела она сама. К сожалению, она никак не могла взглянуть на себя, хотя любопытство сейчас побеждало страх. — Но нам следует принять меры. Никто не в праве так обращаться с наследниками французской короны, — Лаура собиралась задуматься о сказанном, когда, словно исполняя недавнее пожелание, женщина вдруг опустила глаза вниз, и в полированной, почти зеркальной поверхности деревянного стола Лаура увидела её отражение. Тёмное платье с белым воротником и пышными рукавами, тяжёлые красивые серьги, уложенные золотистые волосы и почти гладкое лицо. Она сама, только моложе — лет на шесть, а то и больше. Моложе, красивее, ухоженнее и в платье. — Вы правы, госпожа. Если принцы уже не помнят родного языка, я боюсь даже представить, что с ними будет дальше. Особенно с Генрихом, он очень ранимый, — Пабло из этого мира осекся, видимо, не желая показаться излишне грубым или смелым. Лаура чувствовала — между ним и этой женщиной существовала какая-то связь, они прекрасно понимали друг друга, хотя она могла поклясться, они никогда не были любовниками, как она и предположила тогда. Понимание, поддержка, общие интересы — и отчётливое уважение с его стороны. Не стремление угодить и польстить, а искренняя и добрая привязанность, на которую женщина отвечала со снисхождением и таким же уважением. Просто она стояла на ступень выше. Большую и существенную ступень, судя по всему, равную трону. С этим человеком она была надменной госпожой менее, чем с кем-либо ещё. — Король собирается заключить мирный договор, как только возьмёт Неаполь, — женщина постучала ногтями по столу. Её сердце снова ощутимо согрелось — при мысли о короле. «Сын, это мой сын», — отчётливо подумалось Лауре, пусть она ничего такого и не слышала напрямую. Пабло что-то говорил о том, что у женщины был сын, да и её внукам-принцам по идее полагался коронованный отец, но сейчас она сама почувствовала это, как будто лично родила и любила его. Гордость и обожание с отголоском досады и грусти. — При всем уважении, госпожа, я по-прежнему не верю адмиралу Дориа, — Пабло склонил голову в знак извинения. Вместе с женщиной Лаура признала его правоту — женщина, казалось, считалась с мнением своего Пабло, а Лаура вдруг поняла, что уже просто не может не доверять своему. Даже здесь она видела его, пусть и понимала, что на самом деле это был совсем другой человек. — Что вы предлагаете, сударь? — её голос звучал ровно и размеренно. Женщина неизменно сохраняла достоинство. Лаура тоже никогда не терялась, но в жизни не обладала столь королевскими манерами и выдержкой. — Нужно начать мирные переговоры, пока адмирал ещё поддерживает нас и мы обладаем преимуществом, — посоветовал коннетабль. Женщина замерла, и хотя Лаура находилась в её голове, она не могла услышать такие чужие и такие свои мысли. Интересно, о чем думало это спокойно-горделивое величие в человеческом обличии? — Пожалуй, я соглашусь с вами, сударь, — наконец заговорила женщина и отточенным жестом открыла ящик стола, за которым сидела. Внутри лежала исписанная красивым изящным почерком бумага. Лаура узнала почерк — не свой собственный, но она уже с ним познакомилась. — Я написала тетке императора, герцогине Маргарите в Нидерланды. Посоветовала ей повлиять на племянника и решить этот вопрос нашими женскими силами, — Лаура почувствовала, как губы женщины расплылись в улыбке. Даже без зеркала она не сомневалась, что улыбка была очаровательна. Она никогда не умела так улыбаться. — Госпожа, одобрит ли это король? — поинтересовался коннетабль, но явно скорее для приличия и успокоения собственной совести, в остальном полностью поддерживая её решение. — Я поговорю с моим сыном. Думаю, он прислушается к голосу матери, — впервые Лаура ощутила, что уверенность женщины в себе пошатнулась, но вместе с тем её снова охватило чувство всепоглощающей нежности, абсолютной любви, той любви, которой Лаура никогда не испытывала. Материнской любви. Это и правда было не сравнимо ни с чем другим. Женщина развернула исписанную бумагу, чтобы взглянуть ещё раз, прежде чем запечатать, и тогда Лаура увидела. Увидела то, что так долго не давало ей покоя. «2 июня 1529 года, Шамбор, Луиза Савойская». Такая подпись стояла под письмом, и таково было её имя. — Лаура! Лаура, проснись! — донесся до неё голос Пабло. Не Пабло из сна — настоящего Пабло, трясшего её за плечи с каким-то удивительным отчаянием. — Ради бога, детка! — кажется, он испугался — сквозь полудрему она слышала его прерывистое дыхание, то, как изменился тембр его голоса, как повлажнели руки, вцепившиеся в неё. Господи боже. Как она ещё не умерла в таком дурдоме. — Не кричи, — с трудом разлепив веки, попросила Лаура. Голова была тяжёлая, словно она проспала часов двенадцать-тринадцать. Впрочем, это могло оказаться правдой — несмотря на отсутствие какой-либо активности и регулярный сон с таблетками, она очень уставала в последнее время. Наверное, потому, что отвратительно себя чувствовала. Её просто выворачивало наизнанку, даже примитивная пища усваивалась с трудом. — Это ты кричала, — Пабло прижал Лауру к своей груди, как будто она нахлебалась воды во время купания, а он её откачал. — Во сне. Ты кричала. Долго. Я не мог тебя разбудить, — отрывисто продолжил он и вдруг поцеловал Лауру в макушку. Удивительно, но ей самой было спокойно. Просто не осталось сил реагировать хоть как-то. По крайней мере, сейчас. Экскурс в историю её полностью опустошил. — Что ты видела? — Тебя. Себя, — просто ответила Лаура. Смысла скрывать она не видела. Она все равно не смогла бы удержать это тайне. На век впечатлений хватило. Да и он бы догадался — ему бы для того и пары дней не потребовалось. — Что? — он отстранился, постепенно успокаиваясь. Бедняга. Кажется, она опять напугала его. И откуда в нем вечная тревога за неё, да ещё настолько сильная и искренняя? Неужели из той другой, прошлой жизни, где он верно служил ей, в любом случае не имея выбора? А она была все так же пуста, не в состоянии оценить эту привязанность, принимая её как должное, нуждаясь в ней. — Поцелуй меня, Пабло, — просто сказала она. Хватит уже дурацких объяснений, поисков, размышлений и прочего. Может быть, это её шанс. Не его. Она не даст ему ничего. Он и здесь оказался из-за неё. Но она всегда оставалась эгоистична — и в тысяча пятьсот двадцать девятом году, и сейчас. Он все понял верно и прижался к губам Лауры своими. Она открыла рот, приглашая. Как и в первый их поцелуй, все тело зашлось в удовольствии. В плане физики они подходили друг другу идеально. Хватало одного прикосновения, чтобы появилось чувство, что они поженились лет двадцать назад, и поженились весьма успешно. — Я не должен был забивать тебе голову этим. Ты очень тяжело его переживаешь, — сказал Пабло, когда они вдоволь наигрались языками, грязно, мокро и совсем не по ситуации. Но сейчас, говоря, он как никогда походил на того спокойного и благородного вельможу. Кажется, так называли подобных людей. Коннетабль. Его называли коннетаблем. Ещё точнее. — Я знаю, как меня зовут, — вместо ответа сообщила она и прижала его руку к своей груди. Там на удивление размеренно билось сердце. Та женщина внутри неё была довольна. Очень довольна. Раньше имя ускользало от Лауры, она никак не могла его вспомнить, как ни пыталась, и женщина злилась, не давая ей жить, но теперь прошлое и настоящее наконец-то обрели друг друга. Наверное, так и начинается шизофрения. — Луиза, — раньше, чем она продолжила, сказал Пабло. Когда он успел узнать? — Я прочитал это в учебнике. Фернандо принёс, пока ты спала, — раньше она бы заволновалась, как прошла встреча двух не переносящих друг друга людей, заволновалась, что не поговорила с Фернандо, но сейчас такие вещи не имели никакого значения. — Да, меня зовут Луиза, — сегодня она принимала свою судьбу. Остальное подождёт.