Ньирбатор

Среда, 17 января 1964 года В Аквинкуме на башенной площади я сегодня натолкнулась на сестёр Гонтарёк. Они настойчиво приглашали меня прийти к ним, потому как Варег пребывает «в сумбурном настроении», и они потолковали между собой и решили, что я должна его развлечь. «Знаешь, он на самом деле гораздо умнее, чем ты, может быть, думаешь. Конечно, порой он ведет себя, как дуралей. Послушать его, так он и Мерлина переплюнет. Но за этой крутизной кроется мягкий характер», — сформулировали сёстры Варега со всей присущей им заботливостью. «Весьма резонное умозаключение, — мелькнула мысль. — Ну а что оно мне даёт? После Мазуревича Варег буквально прячется от меня...» Я как можно вежливее отказалась развлекать жениха, поскольку запланировала провести время наедине с замком. Хотелось открыть очередной из таинственных люков, которые только и ждут того, чтобы их распечатали потомки Баториев. Я не потомок, но больше некому: время госпожи давным давно истекло, поскольку увядание организма у Баториев соразмерно ослабеванию их магии. Завтра состоится День Тиборка, времени на люки у меня не будет; всё медье соберётся на зрелище, и я не смогу не пойти. Как-никак, традиционная дуэль — это не натравливать быка на ведьму (пожалуй, даже стыдно немного). У меня совершенно нет никаких догадок, кто может оказаться в роли дуэлянтов. Мне не за кого беспокоиться, и я бы слукавила, если бы сказала, что это слегка приятно — нет, это дико приятное чувство, — не терзаться подозрениями, что кого-то из твоих близких и друзей насильно потянут на ристалище. Могут, к примеру, вызвать Каркарова, но Пожиратели не дадут его в обиду; им ни к чему такое расточительство. Если вызовут Варега, то ему несдобровать. Если Агнесу — она выдержит. Вознамерившись распечатать люк, я подумала, что было бы неплохо наконец найти что-то стоящее, а не картины и наряды. Более всего я жажду найти что-нибудь от Годелотов, маминых предков: артефакты или подсказки, где их искать. Кроме основного труда «Волхвование всех презлейшее», Гарм Годелот был известен многотомным трактатом под названием «Роза Ветров», который сквозь века затерялся. Всплывало много подделок, как искусных, так и любительских; из подлинных осталось всего несколько фрагментов, которые не дают даже отдалённого представления о том, над чем работал Годелот, когда не возился с теориями хоркруксии, хотя, согласно семейному преданию, кроме крестражей, мой предок больше ничем не увлекался. Другое дело, его сын Геревард, который в зрелом возрасте проникся сказаниями о реликвиях рода Певерелл. В итоге он переусердствовал и спятил настолько, что решил, будто его отец — владелец мифической Бузинной палочки. Это привело к тому, что он отнял палочку Гарма, а самого заточил в подвале Ньирбатора до самой смерти. Достоверно никто не знает, была ли то обычная палочка или нет. Мой отец говорил, что Годелоты и Грегоровичи породнилась, чтобы сберечь реликвию в тайне. С одной стороны, мой отец в детстве рассказывал мне много сказок, называя Бузинную палочку сказочной вещицей, а с другой стороны, отец часто повторял, что подоплёкой всех сказок есть реальный эпизод. Если у отца действительно была Бузинная палочка, то теперь это уже не имеет никакого значения, ведь её след пропал. Я была ещё ребенком и ничего толком не понимала; будь я тогда умнее, то расспросила бы отца поподробнее. В общем, я выбрала люк в конце коридора на четвёртом этаже. Стоило распечатать его, как я тотчас уперлась в некую твердую гладкую поверхность, и не видела абсолютно ничего. Люмос там не сработал. После минутного колебания я набралась смелости, протянула вперёд руки и ощутила под перчатками твердую преграду или, быть может, иллюзию преграды. Я не нащупала ни выступов, ни следов стыка. Тогда, не без дрожи, я сняла перчатки и дотронулась до поверхности голыми руками. В люке мало-помалу становилось очень душно, что резко контрастировало с прохладной и сырой температурой Ньирбатора. Повозившись с люком на протяжении нескольких часов, потеряв крохи самообладания, а также немного крови и волос, я оказалась в низком погребке. Там была замаскированная в груде камней лестница, которая углублялась в стенной проём, где в свою очередь висел гобелен с цветущими каштанами, химерами и колдунами в остроносых башмаках. Отодвинув его, я обнаружила потайную дверь. На двери был чугунный молоток. Прежде чем постучать, я отдалась на милость своему воображению, и уже фантазировала о сокровищах, которые вот-вот увижу: магические астролябии, «Розу Ветров» в многоцветии кожи и золотистых заклепок, чертежи иных миров, неисчерпаемое количество феликс фелицис, Бузинную палочку и даже руководство по пользованию... Подбодрив себя таким образом, я постучала, но не вручную, а палочкой. Дверь отворилась с весьма пугающим скрипом. Реальность оказалась куда прозаичнее. Внутри был обычный чулан. Войдя я обнаружила человеческий скелет, пролежавший здесь изрядное время. От одежды остались лохмотья, но клочья ткани выдали свою принадлежность костюму маггловского покроя. В одной куче лежали бoтинки, пpяжки, давно уcтаревшие запонки от манжет, репортёрский значок с названием старой газеты «Глас Венгрии» и записная книжка. Я осторожно её перелистала и увидела несколько уже не имевших xoждение банкнoт и калeндарик 1942-го года. Похоже, было такое время, когда магглы проникали в Ньирбатор и вели свои расследования буквально до последнего вздоха. Внушительные залежи пыли и густая сеть паутины довершали отвратительную картину. В углу чулана стоял огромный ветхий сундук, в котором я нашла одно-единственное платье. Надо же, платье! Но платье-то необычное. Согласно медному ярлыку на цепочке, оно принадлежало Графине Эржебете Батори. Госпожа Катарина радушно похвалила меня: «Ньирбатор усердно охраняет свои тайны, но ты знаешь, куда смотреть. Это платье — твоё по праву, душенька!». Госпожа с её любовью к нарядам и украшениям принадлежит к ушедшему веку, и я, чтобы не расстраивать её, сделала вид, что тоже радуюсь находке. Истратив силы на раскрытие люка, я решила примерить платье немного попозже. Госпожа Катарина предупредила меня, чтобы перед примеркой я проверила его на наличие магической составляющей. Прекрасно зная о нраве Эржебеты, я бы никогда не забыла проверить то, что нахожу в её доме. *** Войдя в свою комнату с лёгким головокружением, я решила немного вздремнуть. Мне мучительно хотелось нырнуть в постель и с головой забраться под одеяло. Барон, как всякий уважающий себя портрет, молчал и смотрел в пространство. При виде его отсутствующего взгляда у меня сердце сжалось от тоски. Причислив меня к Пуффендуйцам, коих он отчего-то терпеть не может, Барон стал очень неразговорчив, и я уже смирилась с тем, что не скоро выпадет возможность выведать у него тайны Албанского леса. Уткнувшись лицом в постель, я изумилась, когда услышала, что Барон подал тихий голос. Искоса посмотрев на него, я заметила его пристальный взгляд, ищущий моего. «Пускай лишь монсеньёр не буйствует... Пускай любезно соблаговолит помолчать ровно двадцать минут, чтобы я выспалась» — Я любил её, — полушёпотом произнёс он. — Э-м... вы о дочери Ровены? — Да, о Елене, — медленно ответил Барон, пристально глядя на свое отражение в зеркале. — Она была воплощением совершенства. Я до сих пор помню, как однажды вошёл в её покои: она стояла за высоким столиком для письма, который опирался на орла с распростертыми крыльями. Барон помолчал с минуту. Я смиренно ждала, когда он продолжит, чувствуя, как усталость отступает перед любопытством. — Неизбежен тот момент, когда... грёзы рассеиваются, — Барон говорил как завороженный, его глаза были пусты и черны. — Она была дочерью своей матери. До поры до времени в ней не было никакой претенциозности, но жажда власти сгубила её. Стоило Елене убежать из дома, как все горести одиночества обрушились на меня. — На строгом лбу Барона пролегли резкие морщины. Немного погодя он обратился ко мне: — Знаешь, Присцилла, в тебе есть нечто от Елены, и это не ускользнуло от моего внимания, хотя я понимаю, что едва ли моё потустороннее зрение избежало искажения. Твоя жизнь имеет малую ценность. Такие, как ты, могут быть полезны разве что в роли последователей. Если тебе нужен тот, за кем ты будешь идти, значит, ты — ничтожество. — Послушайте, Баторий, — грубо ответила я, мой голос дрожал от обиды, — я знаю, что желчь ударила вам в голову, и вы, всегда такой остроумный, стали не в меру высокомерны. Избрав меня своей жертвой, вы с пpисущим вам злopадством начинаете меня подавлять... — Не перебивай меня, глупая девчонка! — рявкнул Барон. Мешанина чувств охватила меня: и тоска, и недоумение, и страх, и гнев. Облокотившись на подушку, я смотрела куда угодно, только не на портрет. На столике возле кровати я увидела свой утренний чай с беленой, и решила допить, пока Барон остынет. — Я требую к себе почтения и больше ни слова не пророню, пока ты не поставишь эту гадость на место,— заявил он угрожающим тоном. — Я расскажу тебе, что спрятано в Албанском лесу. Я недоверчиво обернулась к Барону и, ничего не ответив, поставила чашку обратно. Затем стала ожидать с замиранием сердца, что он продолжит. И он продолжил. Барон поведал мне историю о диадеме Ровены Рэйвенкло. Я лежала и слушала, смотря в потолок. Сперва мне показалось, что он развлекает меня какой-то безвкусной небылицей. Дочь в родной матери крадёт какой-то артефакт, чтобы с его помощью достичь премудрости и доказать собственную значимость... Почему-то убегает в лес, и не простой, а Албанский. Почему-то прячет то, что украла. Почему-то не хочет просто возвратить украденное и вернуться домой. Как-то всё невразумительно... А затем я вспомнила, что где-то читала о потерянных реликвиях, среди которых также упоминалась некая драгоценность Рэйвенкло. — «Утерянные сокровища» Геллера, — желчный голос Барона оторвал меня от попыток вспомнить, где же я читала о Диадеме. — Я же вижу его на твоей полке... чертова пуффендуйка. Я пропустила мимо ушей эту колкость и взмахом руки призвала к себе книгу. Найдя раздел о Рэйвенкло, я начала читать вслух: «Диадема Ровены — это предмет редкой красоты и древний артефакт, наделённый прославленной магической силой, который принадлежал когда-то одной из основательниц Хогвартса Ровене Рэйвенкло. Согласно легенде, Диадема являлась источником магической силы, которую Ровена черпала в то время, когда закладывала основы Хогвартса вместе с тремя величайшими чародеями. Диадема состояла из двух золотых резных пластин с россыпью 137 бриллиантов. Она была инкрустирована тремя крупными сапфирами, главное место среди которых занимал пятый по величине в мире вестготский сапфир, коего венчал гордый профиль орла. Вдоль ободка на Диадеме было выгравировано девиз факультета Рэйвенкло «Wit beyond measure is man's greatest treasure» (остроумие сверх меры является величайшим сокровищем человека). Начиная с XI века, Диадема считается утерянной. Гоблины-ювелиры с XIV века создают копии, которые снискали популярность как часть приданого невесты наряду с другими диковинами. С недавнего времени перечень потерянных реликвий пополнила Чаша Пенелопы Пуффендуй. В 40-х годах было известно, что она находилась в частной коллекции...» В моей голове копошилась уйма вопросов, и я вознамерилась узнать о Диадеме побольше. Поскольку я располагаю огромным количеством старинных рукописей в ocтавшейся от пpeжних поколений библиотеке, можно предположить, что где-то среди пожелтевших страниц отыщется ответ на тайну Диадемы. Также надо как следует разобраться в подшивках газет... — Елена имела несчастье быть неглупой, — загадочно изрекал Барон, сверля меня взглядом. — Если бы она реже проникала в истину, ей спокойнее жилось бы на свете, как живется большинству глупцов. Она разбила матери сердце. Расставание с Диадемой стало для Ровены невосполнимой утратой, — тут он уже злорадно изобразил улыбку. — Я знал только одного такого человека, как Ровену, ревностно прятавшего своё сокровище. То был Салазар Слизерин, жуткий собственник. — Вы ведь говорили мне, что вернули Елену? — спросила я, окончательно сбитая с толку. — А что случилось с Диадемой? Почему она её оставила? — Я вернул её, это да, — проговорил Барон с ухмылкой, и тональность беседы сразу изменилась. — Но она... не вернулась к обычному укладу жизни. — В смысле? Он не ответил. Казалось, Барон пустился в глубокие раздумья. Немного погодя он сказал: — Ты должна соблюдать тайну. Может быть, когда-нибудь сумеешь извлечь пользу из этой информации. Может быть, даже решишься поискать... Разумеется, если её до сих пор не нашли, — мрачно подытожил он. *** Вечером я нашла время для примерки платья Эржебеты. Мы с госпожой погрузились в созерцание изящнейшей красоты. Платье сидело безупречно. Оно сделано из бирюзово-голубого шелка, с воротником из батиста цвета взбитыx сливок, oтделанным тонкими кpужевами. По выcoкому лифу, пpипoднимающему гpудь, идёт тонкая вышивка — искусно cвитый узop из фиалoк. Верхняя юбка с разрезом чуть приподнята и открывает вторую, затканную маленькими сапфирами, что создает эффект воздушности. Всё это обрамляют метры изысканного кружева. Одежда магглов навлекает на госпожу суеверный ужас. Интерьер их домов также не вызывает у неё ничего, кроме отвращения. Она говорит, что громадные головы оленей и диких кабанов, украшающие их стены, приносят магглам много несчастий. Когда я спросила госпожу, откуда у неё такие обширные познания о магглах, она поведала, что когда-то в детстве дружила с маггловской девочкой из соседней деревни. Я начала было расспрашивать дальше, но госпожа отвечала неохотно и односложно, а вскоре предпочла уклончиво сменить тему. «Магглы — это невежды, любящие рабство», — коротко резюмировала она. Пока мы поражались красоте платья Эржебеты, я услышала характерный магический лязг, который исходил от калитки замка и указывал на то, что к нам пожаловали незваные гости. Забыв о шуршащей красоте, я подбежала к окну, выходящему на запад, где был самый лучший обзор. Я увидела её. Я увидела — впервые после случившегося — Беллатрису Лестрейндж. По всей видимости, её недурно залатали. И в правой руке у неё была палочка. Она пришла в сопровождении Лестрейнджей и Крауча-младшего — свидетелей, как я позже осознала. Они стояли за ограждением, в пределах которого действует родовой щит Баториев. Увидев меня в старинном одеянии, Пожиратели согнулись пополам, покатившись со смеху. Дрожащими пальцами я отворила окно и расслышала их обмен похабными репликами. Минут пять я простояла совершенно неподвижно, полная самых дурных предчувствий. Беллатриса наблюдала за мной с мрачным удовлетворением. Лунный свет обрамлял её лицо, серебристо-серый мех на воротнике её пальто взъерошился, точно на шее гиены. Наверняка в моих глазах застыло выражение загнанной газели, и внезапно я услышала крик, нашпигованный истерическим весельем: «Я ЗНАЮ, ЭТО БЫЛА ТЫ!» Ведьма не сводила с меня глаз ни на секунду, будто боялась, что я могу удрать. Я смотрела в ответ и мне мерещился кровоточащий бок, кольца в снегу и бегущий Мазуревич. Я не нашлась что ответить. От её слов у меня напрочь вышибло дух. Она это поняла — и разразилась хохотом. «Я вызываю тебя на дуэль! Завтра я с тобой покончу, жалкая оборванка!»