Ньирбатор

Суббота, 26 января 1964 года Мне приснилось, что с меня содрали кожу. Всё тело было алой тканью... грубой тканью... парусиной. Боль, имя которой Ангреноген, была лишь прологом к настоящему ужасу. Ужасу взрослой жизни, в которой с меня содрали кожу. Я ругалась на чём свет стоит и звала родителей; затем начала выкрикивать проклятия в их адрес. Кто-то продолжал мучать меня, сдирая кожу и разбрасывая лоскутья по неестественно чёрному пространству. Я улеглась в лужу крови, прислонившись к стене в своём драгоценном багровом облачении, и уснула. *** Я очнулась от вспышки света неизвестного мне происхождения. Несколько мгновений не могла взять в толк, где нахожусь. Поняла, что лежу на койке, залитой солнечным светом. Зимнее солнце, моё любимое. Женщина в белом нависала надо мной, вливая в глотку что-то крайне отвратное. Осмотревшись вокруг краешком глаза, я осознала, что нахожусь в больничной палате. Здесь стоит цветочный запах, немного затхлый; так пахнут увядшие цветы. Ирисы, гладиолусы, какие-то ещё. Я смутно припоминаю, как здесь оказалась. Пытаюсь восстановить в памяти... Дуэль. Беллатриса Лестрейндж, несостоявшаяся жертва быка Стюарта. О чём я только думала? В полудрёме я размыкаю глаза и снова смыкаю их, проваливаясь в сладкое забытье, а проснувшись, заставляю себя взять в руки дневник и записать горстку того, что ощущаю и помню. Присцилла, иди скорей в свою кроватку, а мама споёт тебе колыбельную... Это мне приснилось. В который раз. Нет, сил писать дальше не осталось. Воскресенье, 27 января Проснувшись, я ощутила, как в меня вливают снадобья, одно за другим. Никакого чуда. Такой слабости, как после дуэли, мне ещё не доводилось испытывать. Я чувствовала себя героиней спектакля, который закончился, прежде чем я успела произнести свой текст. То не был страх. То была увертюра паники, пробудившая во мне всевозможные кошмары детства. Ангреноген. Железные Перчатки. «Сабольч-Сатмар-Берег — это нездоровое и дурное место, изувеченное чёрной магией, фамильными проклятиями и узурпаторами», — говорил покойный муж госпожи Катарины. Целительница сообщила мне, что восемь дней я пролежала без сознания. Умственно я вроде бы достаточно опомнилась, но она утверждает, что это мне только кажется. Задержав дыхание, я прислушалась — всё было тихо, только на стене тикали часы. Откинув одеяло, я через силу встала с койки — мышцы почти не слушались. В полумраке проковыляла к выходу и наткнулась на дверь. Распахнула её, а дальше идти сил уже не было. Возвратившись в палату, я увидела, какая мерзость висит над моей кроватью. Картина: две ведьмы сидят в углах желтого дивана, глядя в разные стороны и хранят глубокомысленное молчание — точь-в-точь две жабы с картины, висящей над ними. Я подумала о Беллатрисе, меня передернуло, накатила тошнота. Пришлось снова лечь. Поговорить бы с портретом Барона... Как жаль, что его не вынести за пределы Ньирбатора. Бароновы кальсоны, как здесь оказался мой дневник?! В который раз я возрадовалась, что никто, кроме меня, не сможет прочитать эти заколдованные чернила. Хорошо, что Варега здесь нет. Пусть не приходит. Пусть не видит меня в таком жалком состоянии. Боль по сравнению с позором это просто мелочь. Понедельник, 28 января Сегодня я проснулась от того, что нечаянно зацепила ногой столик у изножья постели, сбросив с него емкости со снадобьями. «Никакие это вовсе не снадобья, а мучительный омут памяти, — здесь тот самый жемчужный оттенок. Это из-за него мне приснились родители», — бред понемногу одолевал меня. Вместе с ёмкостями на пол упало блюдце с черт знает чем. Я поднялась с кровати и на шатких ногах направилась в соседнюю палату, где никого не обнаружила. Будь у меня хоть немного силы, я бы с тоски смертной устроила настоящий разгром. Дуэль... Дуэль, что же там было? Я пришла в положенное время в заброшенный амфитеатр. Что дальше? Если положиться на свою память, то я ничего не вспомню. Только отдельные фрагменты мелькают перед глазами. Нужно, чтобы кто-нибудь поведал мне, что случилось. Но иной страх охватывает меня: услышать, как выглядело со стороны то, что со мной приключилось. Почему я до сих пор жива? Я решила взглянуть на свои записи, чтобы воспоминания связались, словно рассыпавшиеся жемчужины. Предыдущая запись датируется семнадцатым января. Я с волнением бегала глазами по строчкам. Платье Эржебеты. Пожиратели смерти у калитки замка. Я одно за другим перебрала в уме варианты — итог был мизерный. С перепугу я даже помышляла о том, чтобы покинуть Ньирбатор как можно скорее; уже придумывала подходящий предлог для объяснений перед госпожой Катариной. Немного позже мне пришло на ум послать сову Дамиану Розье и попросить об одолжении — замолвить за меня словечко перед Лестрейндж... Какая же я трусиха, дери меня Глаурунг! От потрясения я была просто не в себе, металась по комнате как заведённая. Барон Баторий бодрствовал со мной всю ночь напролёт, стараясь настроить на нужный лад... «Иди навстречу всему надвигающемуся; достойно поприветствуй всё неизбежное», — напыщенно говорил он снова и снова, до тех пор, пока мне не захотелось сжечь всё дотла вместе с ним и собой. Я проклинала тот день, когда в медье заявились Пожиратели Смерти; когда они убили Балогов; когда я вздумала мстить; когда я оплошала... На следующий день я ни свет ни заря, машинально привела себя в порядок и решила идти навстречу неизбежному, поразмыслив о том, что мне нечего терять. Я даже никого не предупредила. Вскоре меня увидели в амфитеатре — не среди зрителей. Вторник, 29 января — ... так что будешь Шиндера благодарить, — послышался беззаботный женский голос. Я еле разомкнула тяжелые веки и увидела Агнесу. Она сидела на тумбочке возле койки, беззаботно болтая ногами. — Он ведь жизнь тебе спас. — Шиндер? Плутоватый старик Шиндер? — я хотела вскричать от неожиданности, но только прохрипела. Зачем Шиндеру спасать меня? Это обманчиво простодушный профессор с аккуратно подстриженной бородкой, иногда вульгарный и слишком фамильярный. Что-то вроде щеголеватого Барона под хмельком. — Погоди, Несс, что ты имеешь в виду? — Он прервал дуэль. — Агнеса так и впилась в меня взглядом со всезнающим видом. У меня было две возможности: рассмеяться или разинуть рот от изумления. Я избрала второе. — Как это прервал? Как это возможно? Нарушение дуэльного статута так озадачило меня, что я на минуту забыла, что речь идёт о моей дуэли. Моим традиционным представлениям о Дне Тиборка был нанесён сокрушительный удар. — Пожиратели ему не препятствовали, он ведь их посредник, важная птица. — Агнеса еле заметно подмигнула и добавила: — И Розье тотчас же поддержал его затею. — Розье? — В моей памяти всплыла кривая улыбка Пожирателя. — Он там тоже был? Наверняка все медье там было. Какой позор... — Бросив на Агнесу беглый взгляд, я увидела, что она невозмутимо кивает. — Но почему Шиндер мне помог? Каков его мотив? — недоумевала я, неохотно принимая тот факт, что теперь кому-то что-то должна. — Приска, что у тебя за пристрастия везде искать козни, подвохи и прочий вздор? — звонкий смех Агнесы резанул мне по ушам. — Старик сказал, что это не ради тебя, а ради твоих родителей. Да, представь себе. Сказал, что «Грегоровичи не хотели бы видеть, как их единственная дочь подыхает, как собака», — цитировала Агнеса, нисколечко не смущаясь такой откровенности. — А Варег был там? — спросила я, озябшим сердцем вспомнив о своем друге, женихе, враге и соучастнике. — Нет, он не приходил, — подруга помотала головой. Мне вдруг стало так грустно, что хотелось зарыться в одеяло с головой. Варег ведь даже не знал, что ведьма меня вызвала. Я предпочла никому не говорить, чтоб меня не жалели, как последнюю неудачницу. — Но он приходил, когда ты ещё лежала в беспамятстве. Сразу аппарировал сюда, стащил с себя тот засаленный балахон, бросил на пол... А знаешь, он такой, ну, вполне симпатичный, зелёный ещё, не полностью спятивший Фламель. Такиe вceгда мeдленнo раскoчегариваются, ecли ты понимаешь, чтo я имею в виду, — флегматично продолжала Агнеса, взяв кое-что в руки. — Он оставил тебе записку, ты разве не видела? — И дневник тоже он принёс? — осведомилась я, оставляя без внимания забавную характеристику моего жениха. Я взяла протянутый маленький конверт с печаткой Гонтарёков. — Да, Фери передал его. Сказал, что ты не заснёшь, пока не запротоколишь свои ведьмовские наблюдения. Я спрятала конверт под подушку. — Слушай, Несс, откроешь мне наконец тайну: где это я имею честь находиться? — Как, не узнаешь? Это же больница чародея Лайелла. — С какой радости я должна её узнавать?! Я же никогда не цапалась с банши. — Ну вот! — Агнеса усмехнулась, вскидывая голову назад. — Теперь заметно, что ты приходишь в чувство. Узнаю нашу Приску. — Да неужели? Больную, проигравшую и обесславленную? — Послушай, Приска, — заговорила Агнеса тоном, не терпящим возражений, а между её бровей залегла такая архаическая морщинка, будто ей на самом деле столько, сколько всем нам вместе взятым. — Волшебники, которые не лежали в больнице Лайелла — сущие овцы. Ты теперь с опытом — так что наслаждайся! Амфитеатр после вас походил на кратер от падения метеорита, и даже стадо разъяренных кентавров не смогло бы так нашабашничать. Это вообще-то комплимент, если ты ещё соображаешь. — Однако ты философ, Агнеса... — мои губы растянулись в болезненной усмешке. — Э-э.. гм... а скажешь наконец, как там себя чувствует... мадам Л.? Я лелеяла надежду услышать, что хотя бы чуток покромсала лохматую. — С ней вроде бы всё нормал... — Агнеса осеклась, стоило мне испустить глухой стон. *** Когда Агнеса тактично удалилась, я вскрыла конверт и жадно развернула записку: Мы там бывали — ты и я — В иные времена: Дитя, чьи локоны светлы, Дитя, чья прядь темна. Тропа ли грез манила нас Из очага в метель. Иль в летний сумеречный час, Когда последний отблеск гас, И стлали нам постель, — Но ты и я встречались там, Пройдя дорогой сна: Темна волна твоих кудрей, Мои — светлее льна.* Я перечитывала строчки, силясь разобраться, откуда этот наплыв щемящей грусти и полузадушенной жалости, — и чувствовала, как холод обволакивает мою грудь. Тяжело притворствовать перед собой — я ведь знаю это стихотворение. Все дети в медье его знают. Ему меня когда-то научил отец. Очень неожиданно со стороны Варега. Но с другой стороны, зачем он ворошит в памяти эти строки? Ему известно, что стихотворение ассоциируется у меня с отцом... Ecть такие раны, котopые не стоит бepeдить. Наверняка Варег хотел этим на что-то мне намекнуть, чтобы я... перефразировала. Что мы уже не дети? Что мы заигрались? Или только я одна?.. Неужели он таким образом отпустил мне порцию своего осуждения? Пришествие Пожирателей Смерти внесло много хаоса в наше медье, хотя история Сабольч-Сатмар-Берега издавна полнится межсемейными кознями, покушениями и кровопролитной борьбой за власть. У меня такое ощущение, будто мы с ранних лет сопротивляемся то пыльному ветру, то солнечному свету поочерёдно. Не осталось ничего исконно светлого или тёмного, всё перемешалось или, скажем, замаралось. Может быть, с течением времени станет легче сложить в единое целое цепь событий и оценить их трезво, а говорить о восстановлении правды сейчас и вовсе нет смысла. Мне не на что жаловаться. Я жива. Меня лечат. Я не подыхаю. А скоро я вернусь домой. Среда, 30 января Итак, дорогой мой дневник, что я помню о дуэли? Когда Агнеса пересказала мне увиденное, я обнаружила, что порядок изложения событий имеет своё преимущество. В моей памяти начали последовательно выстраиваться воспоминания: весьма тяжкие, но красочные до безумия. Калейдоскоп событий, представших передо мной, состоял из фрагментов, занявших не больше десяти минут, пережитых в мельчайших деталях. Я помню, как мы обе встали в дуэльную позицию, и даже поклонились. Даже примерно не могу определить, сколько продлилась дуэль. Помню, что с испуга сразу взялась применять режущие заклинания, которые оттачивала на упырях, и то с огромным пристрастием, не заботясь о том, какое бешенство пробужу в противницы. Лучи из её палочки вырывались со шквалистым свистом и мчали ко мне, как адские гончие. Дымчатый туман стелился и распадался на клочки. Сердитые гребни тёмной магии разрезали пространство амфитеатра, и воздух будто трещал по швам. Когда не удавалось распознать безгласные заклятия, я поднимала свои самые плотные щиты. Её заклятия не унимались, они окружали мой щит, ища лазейку. Веревки заклятий, рвущиеся из наших палочек, мерцали копьями в морозном воздухе, и было несколько мгновений, когда я не сомневалась, что мне под силу сокрушить бешеную ведьму. Не помню, когда я впервые ощутила, как моя мантия пропитывается кровью. Я видела капли своей крови на снегу, и вспомнила о чернике. Звучавшие вдалеке голоса болью отдавались у меня в голове. Постепенно звуки становились все резче. Одно из заклинаний с силой пронзило мой левый висок. Я помню, что никак не могла разлепить отяжелевшие веки. Когда водоворот мерцающих остроконечников достиг моей груди, меня впервые охватило желание сдаться. Мой крик, отозвавшийся эхом между колоннами амфитеатра, сменился жутким кудахтающим смехом Беллатрисы. Страшная агония, которой мне прежде не доводилось испытывать, вытянула на поверхность моей памяти самые болезненные воспоминания — ноябрь 1956-го — год спустя после падения Ангреногена. Обвалившееся ветхое здание Министерства Магии, оскверненная пещера короля Иштвана, Аквинкум в облаке пыли, испепелённые дома, где всё вопило об упадке... Железные Перчатки у нас дома. Беготня по дубовой лестнице. Я пряталась в каморке под самой кровлей. Авада Кедавра. Отец. Мать. «Я позабочусь о тебе», — пообещала госпожа Катарина, прижимая к своей груди мои заплаканные щёки и грязные волосы. «Катарина Батори, как же я её боюсь», — думалось мне тогда. Почему Беллатриса не добила меня Авадой? Вероятнее всего, она медлила, желая извлечь из моего поражения как можно больше удовольствия. Помню, как мое плечо поразил сильнейший ожог, я отшатнулась назад, а моя палочка будто обрела свою собственную жизнь и начала забрасывать противницу взрывающими заклинаниями, на которые у меня ещё хватало пороху. На несколько минут его хватило. Визги и витиеватые взмахи палочкой смешались в дикую вереницу. Было ощущение тошнотворного провала в трясинную темноту. Когда ужас при мысли о поражении парализовал меня, я услышала произнесённое со стороны заклинание — и вскоре увидела, как меня окутывал белесый дым. Он обволакивал меня, ограждая от взбешённой ведьмы. Она бы убила меня. У неё ведь такое незыблемое понятие о чести: за нанесенную обиду в лице быка Стюарта полагается смерть — без промедления и пощады. В общем, позиция правильная, госпожа Катарина сочла бы её достойной. Любопытно, знает ли госпожа, что это была месть за месть? Знает ли она о быке? Надеюсь, лохматой ведьме хватило достоинства не растрезвонить о том, как бык чуть не забодал её. Вернее, как она чуть не позволила быку забодать её. Это ведь такой позор. Я надеюсь, что не растрезвонила. Я извлекла урок из случившегося — меня угораздило связаться не с той ведьмой. Её уровень значительно выше, как ни прискорбно мне это признавать. Стало быть, её действительно учил Тёмный Лорд... Она прорвала антитрансгрессионный барьер! Как мерзавке это удалось? Дуэльные навыки, приобретенные мною в Дурмстранге, ничтожны по сравнению с её тактикой. Беллатриса расчетлива и коварна. Есть у нас такое выражение: «Бык, который раз и навсегда решил считать любой цвет красным». Это могло стать её эпитафией... К сожалению, жизнь с бесхарактерным магглом сказалась на Стюарте — бодаться он не научился. На фоне этой дуэли наши с Варегом поединки кажутся невинным ребячеством. Да и без напутствий Барона я бы не решилась натравливать быка на ведьму из благородного рода. Попадись я ей на глаза, доживу ли я до следующего Дня Тиборка? Если хорошенько поразмыслить, то мне следует забаррикадироваться в Ньирбаторе до скончания времён и надеяться, что родовые чары спасут меня от дальнейшей расправы. Я — позор Дурмстранга... Да упадёт кирпич на голову Шиндера! Разрази его гром за то, что пожалел меня! Грош цена такой жизни. Лучше боль, чем жалость. Но смерть хуже. Дорогой дневник, как ты меня только выносишь?