Ньирбатор

Так радуюсь я встрече с тобою, как рады взалкавшие Одина соколы, что убитых почуяли теплое мясо. Вторая Песнь о Хельги, убийце Хундинга

Вторник, 12 февраля 1964 года Этой ночью мне вот что снилось: я сидела в гостиной в кресле госпожи Катарины. Oгонь в камине взмeтал вверx клочья искр слишком близко ко мне. Казалось, вот-вот заполыхаeт край платья. Надо мной стояла госпожа Элефеба: она вязала серебристо-зелёный свитер, повесив cмотанную кольцом шерсть мне на шею. Неподалёку рыжеволосые девушки отпаривали розы с подушек. В какой-то миг они рухнули на колени, стали плакать и с подвыванием восклицать: «Погоди, ты у него ещё желчью изойдешь!» Я не понимала, о чём шла речь и мне было очень страшно. Затем я ощутила небывалую тяжесть на шее: моток шерсти превратился в сурукуку. Мои нервы окончательно сдали, я закричала, и всё погрузилось во мрак. Я очутилась в своей кровати. Не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть; не слышала ничего, кроме стука собственной крови в ушах. Надо мной поднял голову змей. Я узнала его по красному блеску в глазах. То был Волдеморт. Из пасти усаженной тройным рядом зубов начало высовываться тройное жало. Его глаза смотрели на меня всезнающе, а в следующий миг змей бросился на мою грудь и стал терзать её. Он извивался громадными кольцами, упиваясь моей кровью; пена хлынула из его пасти. В глазах змея не было ничего, кроме тёмной бездны, и мне казалось, что я погружаюсь в неё. Я закричала, но не услышала собственного крика. Его взгляд придавил меня и сокрушил. *** Я проснулась от крика, покрытая ледяным потом. Простыни спеленали меня по рукам и ногам. Трясущейся рукой я нашарила палочку под подушкой и зажгла люмос, не сразу осознав, что уже рассвело. Выглянув в окно, я увидела все оттенки февраля, который наполнил внешний мир неописуемой красотой. Как это несправедливо, что в моё любимое время года я повстречала тирана, и, даже любуясь красотой, не могу выбросить его из головы. Но я не намерена сдаваться. Под кровом Баториев нам ничего не грозит... А если грозит, я всё выдержу... Наверное... Но я — не эльф, чтобы что-то выдерживать. За что мне это? Сон этой ночи ужаснул меня, я красочно помню его, но пребываю в довольно отрешенном состоянии вследствие того же ужаса. Возможно, я настолько смирилась со своей участью, что не могу страдать остро и длительно. С другой стороны, я уже достаточно настрадалась из-за внезапной потери родителей, всеобщего ожесточения и необходимости всегда быть начеку из-за возможного посягательства на мой Ньирбатор. Последний пункт всегда касался только Мальсибера. Кто бы мог подумать, что угроза может исходить от Того-О-Ком-Я-Читала-В-Газете. «Этот злодей непонятно откуда вылез...» Орден Феникса. Сопротивление. Магглолюбцы. Эти простофили будто вовсе не осознают, что им грозит. Мне их не жаль. Мне жаль только тех, кто дорог мне. Ещё жаль героев войны, таких как Люпин, и всех чистокровных, которым перепадает из-за грязнокровок. Вчера я совсем расклеилась. А та ужасная запись о поезде... Я её стерла, от неё несёт не просто страхом, а каким-то перепугом. Всё обдумав, я решила, что продолжу выполнять задание как ни в чем не бывало. Более того, я выполню его во что бы то ни стало. Неужели я ожидала встретить в лице Волдеморта второго профессора Сэлвина? Мило побеседовать о крестражах и удалиться с высоко поднятой головой? Если я ожидала подобного исхода, я, должно быть, захворала наивностью. Я ведь знаю, с кем имею дело. Видимо, Лорд настолько пристрастился к господству, что уже не может по-другому. Он грознее самого Барона, да всех баронов вместе взятых. Вседозволенность и безнаказанность сочетаются в нём с насмешливостью и самомнением... А его магия... чистейшая чёрная магия. Совершенная. Вне конкуренции. О боги... Однажды Каркаров спросил профессора Сэлвина, от чего умер профессор Назгулевич, так он ответил: «Он умер от того, что не успел сварганить крестраж». Может быть, и мне стоит?.. Так и вижу перед глазами черты словно обожженного лица... Внешняя отметина о многом говорит. Хотя, если подумать, ещё несколько таких отчётов, и мои предпочтения могут рельефно сместиться. Тот факт, что я пережила вечер в обществе человекоподобной взбешённой гадюки, подзадоривает меня на продолжение, и в связи с этим моя жизнь, будучи для Лорда столь незначимой, приобретает для меня особую значительность. Знаю, что он может по прихоти избавиться от меня. Как будто без меня не сварганит шестой крестраж! Ещё как сварганит, но он ведь хочет «безболезненно и в совершенстве». Безумец. Возможно, скоро у меня найдётся время, чтобы распечатать очередной люк. Меня эта мысль обволакивает тёплым предвкушением тайны. Как я могла забросить свое любимое занятие?.. Хоркруксия изрядно потребляет мои силы. Утверждение Лорда о том, что крестраж Годелота наложил отпечаток на всех обитателей замка, потряс меня, а я даже не знаю, можно ли с этим бороться, а если найду крестраж, позволит ли замок вынести его отсюда. Признаться, я немного обижена на замок за то, что он так добродушно принял чужака. И комната Графини его тоже любо-дорого приняла. Иначе она перестала бы играть в молчанку, если только она не молчит мне назло... Барон сказал, что будь графиня жива, она бы сняла с моей физиономии кожу, как чулок со ступни. Такая бессмысленная жестокость претит мне. Другое дело, когда есть повод. Но если задуматься, повод всегда найдётся. Эржебета точно не хотела бы видеть меня в платье, сшитому по образцу её собственного. Однажды я нашла в люке перепачканную кровью, увесистую статуэтку балерины. Ни одно заклинание не смогло отмыть её от крови. Барон сказал, что этой статуэткой Эржебета «отметелила не одну профурсетку». На мой вопрос, зачем статуэтка, если есть волшебная палочка, Барон посмотрел на меня сочувственно и фыркнул, что «только Батории знают толк в развлечениях». Либо он сказал правду, либо он лучший из выдумщиков, с какими мне когда-либо приходилось сталкиваться. Меня настораживает то, что Лорд выбрал её комнату. Это неспроста. Вдруг он заставит её заговорить, чтобы выведать тайны замка? Но Ньирбатор не может ополчится против меня, это было бы противоестественно. По крайней мере, пока жива госпожа Катарина. Она для меня и посредница и покровительница. А в медье дела обстоят намного лучше, чем у меня дома. Заверения Шиндера о благоденствии подтверждаются на деле. Господство Лорда привнесло спокойствие в наше медье. Умён ты или глупый, бедный или богатый — для Лорда важно лишь то, служишь ты ему или нет. Чистокровность, конечно же, не сбрасывается со счётов, но грязнокровок у нас здесь почти нет; говорят, Гзаси, как раз были из таких, и даже больше — они были последними. Что касается магглов, слова Варега о том, что Волдеморт «переселит» их куда-нибудь, не оправдались. Поубавилось процентов восемьдесят, целые семьи бесследно исчезли, а двадцать ещё живут по обоим берегам Пешты, продолжая путать нам карты. Они, к примеру, мешают нам трансгрессировать прямо в Аквинкум. Из-за них до сих пор приходится переходить мост или звать лодочника, чтобы переправил через реку, ведь эти бездельники могут высматривать из окошек и увидеть нечто сверхъестественное, что скажется на их душевном здоровье. Нашим Обливиаторам магглы побоку, они считают их столь незначительными, что за работу могут и не взяться. Варег полагает, что Лорд отводит оставшимся магглам некую роль, и я в это верю. Волдеморт обязательно придумает, как пустить в ход этот бесценный биологический образец. Они могли бы, например, послужить неким щитом. Можно наложить на них Империус и натравить на мракоборцев, если те сюда заявятся. Потом во всех газетах напишут о том, что нечестивые мракоборцы перебили беззащитных мужчин, женщин и детей, которые жили в добром здравии под покровительством Волдеморта. Как говорится, высшее искусство лжи cocтоит в том, чтобы базировать cвои выдумки на истинныx фактаx. Тогда Крауч был бы вынужден сложить свои полномочия и убраться. Моё мнение о Крауче начало несколько меняться. За всё это время он не поймал живьем ни одного Пожирателя, что озадачивает меня. Не то чтоб я хотела этого, но сама его личность занимала меня; мне было интересно понаблюдать за тем, как закон во плоти справится с беззаконием. Живой Пожиратель мог бы вывести на всех остальных, но Крауч расширил полномочия мракоборцев и разрешил убивать при попытке поимки. При этом он даёт много интервью и разглагольствует об одном и том же. Судя по всему, его риторика превосходит все надежды, которые несчастные англичане на него возлагали. Несчастные, потому что возлагают до сих пор. Если пocтараться вычленить основную суть из его речей — становится ясно, что это труха да и толькo, ни капли толку. Про Дамблдора и вовсе молчу. Его только дети слушать могут. И то сомневаюсь, что наш Миклос поверил бы его наставлениям. У нас говорят: «Добрых дел нет, лишь намерения» Среда, 13 февраля — Госпожа, прогоните его! — визжал Фери, падая к ногам госпожи. — Он сущее зло! Он нам даст такого пинка, что мы приземлимся в Тимбукту! Он выпьет все соки из юной Присциллы! На ней лица нет, присмотритесь! Для пущего эффекта эльф разорвал наволочку у себя на груди. — Мне не нужны фантазёры, чтобы стряпать и убирать, — гневно отрезала госпожа. На её щеках проступили красные сетки капилляров. — От тебя никакого толку, Фери! После этой реплики он схватил себя за уши и начал тянуть, чтобы оторвать, но я прокричала: — Марш на кухню! Будешь надоедать госпоже — пойдешь в личное услужение к сущему злу, понял? Эльф сломя голову выбежал из комнаты, вопя, что больше никогда не выйдет из кухни. Оказывается, наш любезный гость очень обидел эльфа: он сжёг его семейное сокровище — старинное кружевное одеяльце ручной работы Фериной прабабушки. Тот накрывал им скамейку в коридоре на третьем этаже, где часто любил присесть после уборки. Вчера поздно вечером Волдеморт, шастая по замку, застал Фери на третьем этаже как раз во время таких посиделок. Он отбросил эльфа к стене ударным заклятием и испепелил одеяльце, да так, что ни праха, ни пепла. У эльфа на левой половине лица и головы протянулся уже пожелтевший синяк. Это лишь малость, но и эту малость я сочла достаточной для потери всякой надежды на то, что в замке террора не будет. Фери я не жалела: нечего прислуге отдыхать на виду у гостей. Хотя тут я немного покривила душой... В силу своей природы Фери не может препираться с госпожой; он инстинктивно возвращается к своим обязанностям и старается угодить. Однако, поговаривают, что обиженный эльф может предать, если ненависть пересилит его природу, а обиды в душе пылают намного дольше, чем дрова в очаге. Короче говоря, если Фери будет винить нас в том, что мы разрешали чужаку так с ним обращаться, это может нам когда-то аукнуться. Недолго поразмыслив, я позволила эльфу применить к синяку заживляющее заклинание. Без разрешения моего или госпожи он не смог бы этого сделать. Я не вижу Лорда уже второй день. Может, он думает, что я сижу в своей комнате и плачу навзрыд, и что он отбил у меня желание жить и тому подобное. Не дождётся. Дни проходят в томительном безделье, но плакать мне незачем. Я бы пошла к Варегу, но душа как-то не лежит. С ним я отвлекусь, и дурман счастья опьянит меня — возвращаться к делам будет намного тяжелее. Госпожа снова жалуется мне на то, что Лорд не хочет оказать ей любезность и принять её приглашение на ужин; ей невдомек, где он питается. «После пятого крестража он уже, должно быть, не питается», — чуть не сорвалось у меня с языка. Я ответила ей, что Лорд, наверное, сыт тем, что содержится в кубке Эржебеты. *** — Они навевают мне сны... Я многое вижу, но не все могу растолковать. Иногда я злюсь на них, как ты, — рассказывал Миклос мне по-секрету. Воспользовавшись отсутствием Лорда, я позвала мальчишку, чтобы побеседовать с ним за обедом. — А я больше не злюсь. — Я ободряюще ему улыбнулась. — Кентавры столько всего предвещают... И они выбрали тебя, доверили тебе эти знания. Мальчик простодушно смотрел на меня своими глубоко посаженными темными глазами. Его чистый лоб и пpoницательный взгляд cвидетельствуют о coобразительности, и в то же время чувствуeтся нетипичное для eго возраcта ожесточение. Я уверена, что ему известно куда больше нашего. — Почему вы с Агнесой больше не колдуете вместе? — осведомился он, застав меня врасплох. Показалось подозрительным, что мальчик сам начал говорить о ней. — Много чего произошло... я больше не уверена, что знаю её. Кентавры ничего не говорили тебе о ней? — О ней ничего, — он растерянно помотал головой. — Зато говорят о женщинах в общем. — Поделишься? — Я готовилась услышать высокие речи о даме сердца, любви до гроба и неприятии амортенции. — Они предупреждают, чтобы я не торопился выбирать себе невесту, потому что даже одной из тысячи женщин не дано связно мыслить, — бойко протараторил Миклос. — И что нет в целом мире такого бардака, как в женской голове. Я с силой вдавила ноготь левого указательного пальца в правую ладонь — боль помогла преодолеть накатившую злость. «Теперь я убедилась, что кентавры те ещё отморозки, а такого понятия, как «учтивость», вообще не ведают, — подумалось мне. — Сгребла бы за гриву и изо всех сил треснула головой об кирпичный забор, чтоб аж хрюкнул» — А ты что скажешь, Миклос? — выдавила я. — Замечал за мной такой бардак? — У тебя... — Миклос посмотрел на меня так пристально, словно бардак должен был проявиться с минуты на минуту, — нет, не думаю. Но у Агнесы — ещё какой. Она жуткая... Впрочем, обе вы странные. — Миклос вдруг потупил взгляд и залился краской так, что у него покраснели даже руки, даже ногти с «траурной» окаемкой*. Необъяснимая тоска накатила на меня от воспоминаний, связанных с Агнесой: общие жертвоприношения, обряды и то, как она мне все уши прожужжала о ненависти к родителям. Зародившиеся подозрения на её счёт не дают мне покоя. Вот уж будет мне урок, когда выяснится, что она тут ни при чём. Но если это и вправду была она... Я смотрела на Миклоса и еле сдерживалась, чтобы не схватить его за шиворот и вытрясти из него всё, что он знает. Кентавры, ясный перец, запретили ему делиться знаниями, и это выводило меня из себя, — но я решила не давить на мальчишку и сменила тактику: — А как ты ладишь с Исидором? Он тебя больше... — Нет, — поспешно отозвался он. — Я предупредил его, что если он снова вздумает пороть меня, я выманю его в лес и кентавры пустят его на колбасу. Чистосердечное признание изрядно меня позабавило, и, наблюдая за тем, как Миклос доедает порцию голубиного пирога, я представляла себе, как кентавры сражаются между собой за право измельчить Исидора. «А потом всю ночь будут беспробудно пить, орать песни и время от времени порываться спалить медье», — подбросил голос разума. Животные, что с них возьмёшь... — Миклос, а почему ты всегда гуляешь на луговине. Там же Свиное Сердце... Разве оно тебя не пугает? Мальчик оживился, будто речь шла о его королевстве. — Почему оно должно меня пугать? — Ну как же... вот я когда подхожу к нему, чувствую, словно сам воздух хочет наброситься на меня. Я часто вижу тебя из окна, как ты там с малышнёй возишься... — Свиное сердце — это своего рода источник магии. Просто он тебя отвергает, — мальчик невинно захлопал длинными чёрными ресницами. — Как это отвергает? С какой стати источнику меня отвергать?! — Графиня сбрасывала в тот желоб сердца своих жертв. Поэтому луговина отвергает всех Баториев. Мне кентавры всё рассказали... Миклос правильно истолковал мой разинутый рот, — я была потрясена, — и не спеша приступил ко второй порции голубятины. Примечательно, что в Дурмстранге профессор Картахара, преподаватель истории магии, рассказывал нам иное. Он красочно описывал, как в ночь на первое ноября целая деревня приносила двух-трёх магглов в жертву. В ту ночь Графиня была лишь одной из многих. Похоже, со временем история подверглась существенному искажению. — Ты же знаешь, что я не из Баториев, Миклос, — промолвила я, не вдаваясь в длинную историю. Положив порцию голубиного пирога в мою тарелку, мальчик придвинул её ко мне, совсем как взрослый. И сразу же на меня обрушился новый «ком» откровения: — Не меньше виноваты и семьи, которые с ними породнились. — Тогда... как мне искупить вину? Ну, чтобы я смогла подойти к Свиному Сердцу?.. — Никак. Грядёт расплата... Не смотри ты так на меня, Приска... Это кентавры вещают, я же тебе зла не желаю. Я оторопела. Мысли вихрем метались в моей голове. — Ты что-то замалчиваешь, Миклос?! Кентавры что-нибудь говорили обо мне? А о Тёмном Лорде? Кончай увиливать и расскажи мне всё! Прошу тебя! — Ну, они говорят... Ньирбатор проглотил столько душ... всем и так известно... бездну, мол, не утолить, хищника не укротить... говорят, замок притягивает себе подобных, — мальчик бессвязно бубнил, и мне стоило немалых усилий, чтобы понять, кто что говорит. — Чернокнижник думает, что заметает за собой все следы, — понизив голос до шепота, говорил мальчик. — Но это только для человеческого взора, а кентавры по звёздам наблюдают за каждым его движением. Я ничего не ответила, а положила ему третью порцию пирога, чтобы он продолжал есть и больше не пугал меня откровениями. Зачем я только спросила... Сама уже была не рада добытой информации. — Я скажу тебе ещё кое-что, — Миклос вдруг придвинулся ко мне поближе и заговорил, вперив взгляд в свои башмаки. Я лишь кивнула, готовясь узнать, что не доживу до лета. — Кентавры говорят, что после больницы ты изменилась, твоё созвездие потеряло чёткие очертания. А позавчера, когда я пришёл с ночёвкой, они поведали мне, что на тебе Метка. — Какая к черту Метка? — Я не уверен. Что-то вроде этого они раньше говорили о Каркарове. Но у него я видел... — Мальчик осекся, а затем взял мою левую руку и закатил рукав, — а у тебя нет. Мое терпение лопалось. — О чём ты говоришь? Я не понимаю, что ты высматриваешь... — Тебе ли не знать? Я уставилась на него и нахмурилась. Миклос тяжело вздохнул. — Чёрную метку выколдовывают не только в небе, её наносят на тело. На левое предплечье, как татуировку. Так делают всем Пожирателям. — Тёмный Лорд клеймит своих слуг как скот? Ты в своём уме, Миклос?! Ха-ха-ха! — Не смейся! Кентавры видели её у тебя! — Миклос засунул руки в карманы и надулся. — Но у меня её нет! — Значит, будет! — Ещё чего! — вспылила я, а потом вспомнила о Каркарове в доме Бартока. Мне стало дурно. В гостиной повисло тягостное молчание. Я видела, что Миклос был расстроен, и что ему действительно было нелегко втолковывать мне туманные речи лесных женоненавистнических вонючек. — Пожалуйста, не сердись на меня, — мягко обратилась я к нему, браня себя за несдержанность. После безропотной сдержанности с Лордом очень тяжело общаться с другими на равных. — Есть ли что-нибудь ещё, о чем бы ты хотел мне сообщить? Миклоса долго просить не пришлось. Пугающий взрослый блеск мерцал в его детских глазах, когда он говорил мне следующее: — Им было тяжело наблюдать за тобой с тех пор, как созвездие поблекло, но теперь они уже и не желают. — Не желают?.. Как это? — Я ощутила, как что-то внутри меня оборвалось. — Они сказали... — начал Миклос, но вдруг замялся. Съёжившись под моим требовательным взглядом, он продолжил: — Сказали, что ты пошла против всего живого, и что это связано с чернокнижником. Я мало что смыслю в этом. Словом, кентавры отвернулись от тебя. Извини, что говорю тебе такое. Но ты э-э... ты не переживай, ладно? Я кивнула, внутренне закипая. Когда мой взгляд упал на поленья в камине, одно из них затрещало и пыхнуло жаром, наполнив комнату тяжелым запахом сосновой смолы. На пол посыпался каскад искp, которые шипели, соприкасаясь с холодным камнем. Детская непосредственность Миклоса всегда действовала на меня успокаивающе, несмотря на то, что речи его почти всегда были пугающими. Но то, что я услышала в этот раз, сразило меня наповал. Да уж, а я только-только решила, что никогда не буду злиться на говорящих шкап. Можно подумать, я просила за мной наблюдать. Можно подумать, я что-нибудь потеряю, если они не станут. Но зная, что я в такой опасности, они тем более должны были бы присматривать за мной... У меня на душе неприятно заскребло. Безмозглые животные, их всех надо притащить на луговину. А что за вздор они лепечут о женщинах! У меня было такое чувство, точно я проглотила горячий уголь, внутри всё горело. Вот бы вонзить в лошадиную шею кинжал, достать ещё трепещущее сердце... бросить его на каменный валун посреди луговины... А потом с умиротворением наблюдать, как падальщики бьются за останки. Я представила себе это так ярко, что мне на руке померещилась тёплая струйка крови. Отец ненавидел кентавров. В силу своей работы он много путешествовал, и с кентаврами у него было несколько памятных инцидентов. Даже после перемирия они заграждали ему пути и всячески пакостили, например, намеренно поджигали терновники, когда наступала ожидаемая пора для тесания терновых палочек и насылали болезнетворные проклятия на деревья. В итоге у отца оказались два пленённых кентавра, которых он приволок домой, не зная, что с ними делать, ведь они были полудикие и угрожали ему. Отец понял, что отпускать их нельзя. В итоге они стали ему чем-то вроде упырей. Но он не применял волшебную палочку, считая кентавров недостойными её применения; он брал жердину потолще и хлестал их по чему попало. Эти существа злопамятны. Они жаждут своей Немезиды. Лучше б они подобру-поздорову покинули эти леса. А отцу всё же следовало поступить иначе: содрать шкуру с лошадей и вывесить в лесу как знамя. Тогда они бы усекли, что в Ньирбаторе никто не... — ... некромант, правда? — робкий голосок Миклоса выдернул меня из грёз. Мальчик заулыбался совсем по-детски. — Может, попросишь его, чтобы очистил пещеру Иштвана от скверны? От поганого неуязвимого инфернала? Я на секунду заколебалась, думая, что ответить. Я не смогла ответить.