Ньирбатор

Воскресенье, 7 марта 1964 года Сегодня я выходила по делам в Аквинкум и прихватила с собой Варега, чтобы погулять. А получилось это совершенно случайно. После полудня я сидела на подоконнике и, бесцельно глядя в окно, тянула время, — лень было куда-то идти. Я увидела, как Миклос опять пришёл на луговину с малышней. Они все как по команде прильнули щеками к Свиному Сердцу. Говорят, кто может ступить на луговину, тот чувствует себя уверенно, как за каменной стеной. Внутри глыбы слышен гул, напоминающий ускоренное сердцебиение. Никто из детей не ощущает луговины так остро, как Миклос. И нельзя просто так ощутить источник, прикасаясь щекой. Подозреваю, что Миклос всего лишь играет с воображением этих наивных детей. Хотя сам он ещё мальчишка, но его лидерские качества уже ни у кого не вызывают сомнений. Просидев вот так около часа, я заметила вдалеке силуэт Варега. Он спускался по склону холма, и шаг у него был довольно уверенный. В плаще с развивающимися полами он походил на летучую мышь. Я с улыбкой наблюдала за Варегом, воображая себе всякие глупости. Проходя мимо луговины, он сбавил шаг, понаблюдал за чудившими детьми и остановился, будто вздумал вернуться обратно. «Куда подевалась твоя решимость, Гонтарёк?» — я прошептала. Перед самой калиткой замка он уже почти плелся. Я смотрела на него сверху и утешала себя, что это, должно быть, сырой мартовский воздух остудил его горячность. «Может, снова уединиться с ним в склепе? — я вяло размышляла. — Что-то руки никак не доходят...» Вспоминается, как Варег впервые решил прийти ко мне в гости без приглашения. «Я даже калитку открыть не мог, — он угрюмо рассказывал, — только притронулся, и тут искры посыпались из заостренных прутьев, у меня в глазах мгновенно потемнело. Из замка вышел самый уродливый эльф из всех, что мне приходилось видеть. Я подозвал его, и он лениво подошёл. Он зачем-то выколдовал себе возвышение и, опершись подбородком о пику, спросил: ты чего здесь забыл, женишок?» Пожалуй, я никогда не слышала, чтобы Фери так разговаривал с Варегом и тем более угрожал ему. Фери просто не любит, когда приходят без приглашения. Варег шутил, что эльфу сам черт не брат, но это полный вздор; просто Фери умеет играть на публику и очень гордится тем, что носит свежевыстиранный колпак. Играть ему не удается только с Лордом. Какое-то время Варег в нерешительности топтался возле калитки и никак не мог заставить себя войти. Он брался за ручку калитки и вновь опускал руку. «Неужели ты не подумал, что я выгляну из окна и увижу твои жалкие метания? Куда подевалась вся твоя пресловутая смелость? Неужели так боишься наткнуться на Лорда?» — шептала я, представляя себе, как скажу ему об этом, увижу его смятение и буду зубоскалить. Я удивилась сама себе, ведь над Варегом я никогда не смеюсь. Он мне как родной, как брат... Вот троллева задница... Он же мой жених. В водовороте стремительных событий я всё время вижу два навязчивых образа, и не могу избавиться от них, как ни стараюсь. Первый образ связан с семнадцатым февраля: я до сих пор не могу забыть эту дату и сердобольные гримасы Варега, когда он набросился на меня из-за каких-то МакКиннонов. После той ссоры между нами образовалась дистанция, которую я до сих пытаюсь сократить. Его неуверенность возле калитки показывает, что пока безуспешно. Признаться, я тогда почувствовала, что какие бы то ни было светлые чувства во мне спят беспробудно. Словом, такой, какой Барон рисовал мне идеальный образ тёмной волшебницы. Барон, мой грозный советник, где же ты?.. А второй образ касается змея из моего сна. Он терзал меня. Но он был прекрасен. И это чересчур парадоксально. Только с тобой, дорогой мой дневник, я могу так пооткровенничать. Начиная с того злополучного вечера легилименции, когда Лорд спрашивал меня о сновидениях, мне не даёт покоя мысль, что он догадывается о приснившемся мне змее. Я ощущаю это на инстинктивном уровне, пока лишённом всякой логики, ведь речь идёт об особых сновидениях как последствиях хоркруксии, а в этом Лорд смыслит куда больше моего. Хоркруксия дышит логикой, стройной как теория музыки. Гармония. Пропорция. Равновесие. «Структура крестража есть число системы, есть фopма существования системы во времени, форма cуществования пространства вo времени, из вpeмени, до и после времени, в целoм — временной cpeз системы. Делимость — это первое рациональное отношение оригинала и объекта, возникшее в душе, в которой весь внутренний мир поддался делению по её усмотрению...» Варег, наконец-то, решился и повернул ручку калитки. *** Уже в Аквинкуме, гуляя рука об руку с Варегом, я почувствовала облегчение и напрочь забыла о тягостном наблюдении. Он сплошь и рядом целовал меня, прямо посреди улицы. Величавые колдуны и колдуньи оглядывались и негодующе качали головой, но мне было всё равно. Шестидесятые годы, что поделаешь. Когда Варег отошёл в лавку Лемаршана, чтобы обсудить алмазное предприятие, я зашла в трактир Каркаровых повидаться с Агнесой и спросить, что там намечается со злоумышленником. — Если ему так нужны усы, почему бы ему не завести себе красивые, закрученные такие... Насколько симметричнее стала бы его внешность! — Агнеса рассуждала о Рабастане Лестрейндже, потягивая сливочное пиво. Я поняла, что это тот случай, когда убить руки чешутся, но причины приличной не находится. Но разве можно так буднично рассуждать об усах своей потенциальной жертвы? Я заметила, что Агнеса впервые уложила свою пепельно-русую гриву — наверное, в попытке хотя бы внешне укротить свой душевный вихрь. Выражение её лица было более спокойным. Наша прошлая болтовня расположила её ко мне — она стала откровенней. Оказывается, иногда полезно излить душу, — по крайней мере, не будут считать подозрительной. За разговорами и делами день промелькнул, как единый миг. — А ты слышала, что лошади пустят Исидора на колбасу? — вдруг спросила она. Я удивилась, что ей известно об этом деликатном деле. — Миклос тебе рассказал? — Да нет. В деревне все об этом говорят. Но что потом с той колбасой? — задумчиво рассуждала Агнеса. — Истинное отмщение требует, чтобы она оказалась на прилавке магглов. — Но Исидор же чистокровный! — рассмеялась я. — А вдруг магглы после такого яства облагородятся и магию переберут? Будет неосознанный грабеж. Пожиратели накажут кентавров. — Вот-вот, тогда лошади и за них возьмутся, — хитро заключила Агнеса. — И я позабочусь, чтобы Лестрейндж был первым. Кажется, она бы не прочь избавиться от всех: от Пожирателей, от кентавров, от соседних деревень, от всех понемногу. Мое воображение пустилось в пляску: я представила, как маггл купил колбасу, а в ней зубы всей троицы Лестрейндж. Агнеса умеет устроить мне именины сердца. Возвращаясь к животрепещущему разговору, я старалась отвечать беспристрастно, как министр Габор, но никак не могла стереть с лица довольную улыбку. И всё-таки напоминание о кентаврах немного огорчило меня. «Расплата грядёт». В медье ходит молва, что кентавры оцепили весь лес, прилегающий к деревне Аспидовой и мы не сможем вволю отпраздновать Вальпургиеву ночь в лесу, как обычно. Но до Вальпургиевой ночи ещё много времени, а при господстве Волдеморта всё может существенно измениться даже за сутки. Барон говорил, что Лорд разберётся с кентаврами, но кто знает, сколько придётся ждать, пока он выкроит на это время... А ещё мне жаль Миклоса, ведь в случае изгнания кентавров он лишится защитников. Я разрываюсь между пользой для всего медье и пользой для одного мальчика-сироты. Мне даже представить сложно, что известно этому мальчику. Ему может быть известно всё, что Барон намеревался мне рассказать; он может располагать такими видениями, которые в силу своего возраста он ещё не способен понять. Если б Лорд знал об этом... Он слышал в моей голове обрывки фраз, но то, что Миклос до сих пор жив, свидетельствует о том, что слышал он другое. Быть может, моя попытка окклюменции чуток подействовала?.. В трактире я также застала Игоря Каркарова. От него я узнала плохую новость: профессор Сэлвин попал в больницу, он серьёзно травмирован мракоборцами. Оказывается, профессор выполняя какое-то поручение Лорда, и с мракоборцами сцепился не где-то там в городе, в медье, и даже не в Венгрии — а в каком-то доисторическом английском пабе. Мракоборцы рывком вздёрнули его вверх и припечатали спиной к потолку, а затем со всего маху швырнули на пол. Ему повезло, что он прибыл на встречу не один, Пожиратель-напарник был снаружи. Услышав грохот и вспышки, он ворвался внутрь и, схватив обморочного профессора, трансгрессировал. Бедняга еле оклемался. Я планирую проведать профессора в ближайшие дни, чтобы, наконец, поговорить с ним обо всём, что произошло в нашем медье. Любопытно услышать, какую оценку он даёт нынешним событиям. Во время учебы в Дурмстранге профессор Сэлвин был для меня ориентиром. Его мировоззрение близко мне и мне бы очень хотелось разузнать, действительно ли он поддерживает Лорда, не живёт ли он под Империусом, и каковы его прогнозы. Розье сказал, что Сэлвину подчистили память о хоркруксии, но это не самое страшное; нам есть о чём поговорить. Агнеса спрашивала меня о госпоже. Как я поняла по её намёкам, слухи о безответной любви госпожи расползлись быстро. Стало быть, мне шепчутся вслед из-за этого. «Тебе ещё дома Беллы не хватало, — фраза Агнесы сразила меня наповал. — Но ей-то можно, она зелёная, а госпожа в три раза старше. Чего они все втрескались в этого Лорда, уму непостижимо». Я-то думала, что о «расстройстве» госпожи знает только Варег. Он просто взбесился, когда узнал, поскольку считает, что такая почтенная дама не могла просто так за один месяц взять да влюбиться, и тем более так явственно выказывать свои чувства. Он подозревает Лорда в намеренном соблазнении и говорит, что умопомрачение госпожи ему выгодно. Я сама допускаю такую мысль, но умопомрачение это ещё не беда. Самый худший исход — это смерть госпожи без оставленного завещания. Знать не знаю, зачем она тянет. Мальсибера здесь нет, но есть я — сирота, возлагающая на неё большие надежды. А если я тоже вздумаю влюбиться, пусть мне кто-нибудь колом вышибет эту дурь из головы. Каркаров не стоял в сторонке, ему всегда позарез нужно быть ведущим в каждой беседе. Если он и слушает, то очень хмурится, сдвигает дремучие брови и мрачнеет, выжидая времени, чтобы выговориться вдоволь. На сей раз он, услышав реплику о Белле, решил растрепать подробности дел сердечных миссис Лестрейндж. Его послушать, так эта молодая Пожирательница спит и видит, как бы усладить Лорда. Она ведёт себя с ним безукоризненно, а он время от времени из благодарности «принимает знаки её внимания». Интересно, в чём проявляется его благодарность? — Может быть, — начал шептать знающим тоном Каркаров, — он позволяет ей облобызать себя, поглядывая на неё снисходительно, время от времени одобрительно хмыкая. Потом он гонит её прочь, и бедняжка терпеливо ждёт до следующего раза, когда он снизойдёт и снова согласится принять её подношение. — Каркаров замолчал и хлебнул огненного рома для пущего эффекта. Мы с Агнесой, как и следовало ожидать, пришли в замешательство от такого откровения, сила которого усугубилась ещё тем, что Агнеса стала задумчиво кусать губу, а я взъерошила волосы, норовя стряхнуть смятение. Уж в чём в чём, а в красноречии Каркаров толк знает. То ли он хотел нас смутить, то ли говорил всерьёз. Но чтобы так самозабвенно любить... — Любимой быть хорошо, — высказалась Агнеса, — но самой влюбляться это уже осечка. Нельзя так изводить себя и дурью маяться. Магия может порядком ослабеть. Я подозрительно посмотрела на Агнесу, поскольку она меня удивила. А если Лестрейндж действительно влюбился в неё и у него на уме не только плотские утехи? Устранять его, тогда, незачем. Если любимой быть хорошо, тогда почему Агнеса взъелась на него?.. Бардак в голове?.. Бумсланги бы подрали всех кентавров. — Внутренний огонь снедает Беллу, — продолжал Каркаров на высоких тонах. — Не будь той благодарности, которую Тёмный Лорд оказывает ей, этот огонь испепелил бы её без остатка. Он вроде хочет, чтобы в её поведении преобладало хладнокровие. Но у неё это... как бы выразиться... склонность к восторженному возбуждению. Скопытиться можно от таких сильных чувств, как у Беллы. А с мужем у них ничего нет. Говорят, у себя дома они только чай вместе пьют. Бытует шутка между своими, что они вместе распили столько английского чая, что пара от него хватило бы, чтобы copвать канализационную кpышку и зашвырнуть её на несколькo тыcяч миль выше луны. — Каркаров зашелся хохотом, сотрясая гривой. Агнеса лишь равнодушно усмехнулась. — Про муженька Белла говорит, что он безвкусный, как отварная вода. Кажется, мало-помалу у неё помутилось в голове, и у него тоже. Но помешательство у него тихое и ей не мешает. Она орёт на него как оглашенная, а он молчит. В «Розе ветров» Годелот отвёл целую главу теме, какое воздействие может оказать крестраж на наивную девушку: «Если даже oна ненавидит его как самогo дьявола, всё равнo она пoлюбит егo, как cвою душу, ещё до того, как солнцe сядет или взойдeт. Полюбит или сойдёт c ума! Если только проведёт наедине с крестражем достаточное количество времени. Тогда он высосет из неё все соки, поглощая всю влагу до последней капли. Он окрепнет, впитывая её юные силы и поддерживая в ней ощущение счастья, чтобы она не отвергла его и не пыталась cбежать. Чтобы eй и в голову нe приходило бежать...» Отдаёт свои силы и даже не пытается бежать... Получается, любовь и впрямь смахивает на крестражную одержимость. Я бы не назвала Беллатрису наивной девушкой, но я ведь знаю её только с корриды и со слов Каркарова. Если она ведёт себя подобным образом, есть вероятность того, что ей и вправду овладел крестраж. Лорд создал пять — а вдруг он поручил ей хранение одного или нескольких? Загвоздка в том, знает ли она, что такое крестраж и предостерёг ли он её. В какие же дебри Каркаров увлёк мои мысли своим длинным языком! Зачем мне вообще думать о таком? Лорд знает, что делает. Меня должно волновать только его одобрение и расположение. Моё стремление осознанное, и право на это дают мне все пережитые удары судьбы. Я больше не буду жертвой. Лорда нельзя огорчать — нельзя так пренебрегать своей жизнью. Пока я переваривала всё услышанное, брат и сестра повздорили из-за каких то пустяков. К слову, Агнеса с Игорем не очень ладит, смотрит на него как на птенчика; говорит, что тот уж очень жаждет заслужить похвалу «его августейшества», и пойдет ради незначительной похвалы в перегонки, хоть с Лестрейнджами, хоть с Краучем. Что удивительно — Каркаров довольно почтительно отзывается о мракоборцах. Видимо, у него уже есть опыт общения с ними. А вот Орден Феникса он красноречиво прозвал «воплем отчаяния». «Идеи у них не очень забойные: любовь, милосердие, справедливость и тому подобное; боевого опыта почти никакого». В общем, Каркарова послушать, так все Пожиратели — «хорошие ребята», и упорядочить сложные политические механизмы и процессы способно «лишь старое доброе ультранасилие, в котором нет двуличия». Он имеет в виду Непростительные заклятия. «Чистокровность, важнейшую составляющую нашего магического общества, эффективнее всего обеспечивает единая власть, находящаяся в руках Тёмного Лорда, — излагал Каркаров. — Поэтому он проводит линию на расширение, постепенное завоевание всего маггловского мира и установление своих порядков. Власть отныне это отношения между Лордом и всеми остальными. Эти отношения могут опираться либо на страх, либо на любовь. Их следует поддерживать таким образом, чтобы страх не перерастал в ненависть, а любовь — в презрение» Каркаров оратор хоть куда. Мы с Агнесой слушали его с замиранием сердца. Его бы отправить в Англию, чтобы он дискутировал с Дамблдором и Краучем, чтобы убедил их принять неизбежное и подчиниться, пока не поздно. Почему Лорд назвал его «необузданным животным»? Я воспринимаю это как прямой намёк на насильственную смерть Мири. Мороз по коже пробегает, как думаю о таком. Когда Каркаров отошёл, чтобы попыхтеть трубкой с увеселительным табаком, я спросила Агнесу, не знает ли она, почему народ шушукается при виде меня. — Думаю, что пребывание Тёмного Лорда у тебя дома дало повод для насмешек над тобой, — ответила она. — Но почему надо мной? Это же из-за бреда госпожи, верно? — Не только, Приска. Ты же знаешь умонастроения наших людей. Подобное моментально воспламеняет их пылкое воображение. Я знаю, что он больно учёный и что ты что-то там исследуешь для него... да уж, — сочувственно закивала Агнеса. — Но люди-то этого не знают. Вот и лезет им в голову всякое. И Варег — тому пример. Ему страсть как неохота отпускать тебя домой, где ты опять окажешься наедине с «ужасом и трепетом». Признаться, я уже не рада была, что спросила, и мне надоело слышать о себе откровения, после которых хочется уйти в склеп, запереться и стать полтергейстом. Я решила сменить тему, но, поскольку я не искушена в искусстве этого манёвра, я попросту выпалила: — Агнеса, может, не будем убивать Лестрейнджа? А вдруг он влюбился в тебя? Похотливого устранить не вопрос, но влюблённого-то зачем? Она посмотрела на меня каким-то странным, мутным взглядом, как будто думала об этом ещё до того, как я спросила. Она ответила: — Ах, ну что ему стоит сделать пробор не сбоку, а посредине! Насколько симметричнее стала бы его внешность! Понедельник, 8 марта «Повествуется о двух королевских свинопасах с севера и с юга Норвегии. Поссорившись и прокляв друг друга Авадой Кедаврой, они превратили друг друга в две змеи — два крестража, и в таком виде прожили целых три года, постоянно воюя друг с другом. Вскоре они убили друг друга вторично, и на следующие три года превратились в камни на дороге. Камни подобрал один крестьянин, чтобы построить себе дом. Эти крестражи создавались неосознанно, и невозможно было разорвать этот круг. В течение первого года они оскорбляли друг друга, а в течение второго — наносили друг другу увечья. На третий год наступал черёд Авады Кедавры, — затем томление в полубессознательном состоянии. Эти свинопасы, выпивая жизненные соки из случайных людей, поочерёдно превращались в живое и неживое, убивая друг друга бессчётное количество раз. Однажды свинопасы превратились в быков. Они целый год били друг друга копытами. Их глаза сверкали, словно раздувшиеся огненные шары; их ноздри раздувались, словно кузнечные мехи. На второй год они с грохотом бодались, и каждый старался изранить другого. На третий год они пронзили друг друга рогами — и стали крестражами в виде бычьих рогов. Одного дня им повстречался путник, утомленный долгой дорогой. Тот возрадовался, увидев рога редчайшей красоты и принёс их в свой дом. Они поработили двух его сыновей, и те вскоре стали сиротами. Один любил отца, а второй его умертвил. Сыновья были не похожи друг на друга и продолжали сражаться, поскольку один из них должен был погибнуть от руки другого, ибо ни один не мог жить спокойно, пока был жив другой. На этих сыновьях обрывается история первых крестражей...» — Милорд, это может быть подсказкой, что промежуток между двумя крестражами должен быть не менее трех лет, если не шести, поскольку живые крестражи чередуются с неживыми, — отчеканила я очень живо после того, как прочла Лорду скандинавскую сагу из свитка вельвы Дагни, дочери вельвы Гудрун, дочери вельвы Сигрун. Сегодня мы-таки сумели дойти до библиотеки Ньирбатора. Лорд шагал между стеллажами своей змеистой походкой. Предзакатное солнце пропускало лучи сквозь решетки и очерчивало силуэт Лорда зыбким красноватым ореолом. Его плотный чёрный сюртук придавал ему сходство с чёрной башней на площади Аквинкума. Глубокие морщины на лбу Лорда выдавали, что умственная работа шла полным ходом. Он ничего не отвечал, и я продолжила: — Полагаю, вы бы не хотели вкладывать свою душу в живое существо, которое может вести себя непредсказуемо. Милорд. — Вот как! — воскликнул он с такой поспешностью, будто с самого начала был начинен порохом и только дожидался случая выпалить. — Эту метафору понять легко. Тоже мне открытие. Волдеморт выдернул свиток Дагни у меня из-под руки, сел напротив и начал читать, задумчиво подперев щеку рукой. Спустя всего несколько минут я с ужасом наблюдала, как он медленно его скомкал и с шипящим проклятием отшвырнул от себя. Он встал со стула так резко, что опрокинул его. Лорд пересёк одну секцию и подошёл к зарешеченному окну. Он смотрел куда-то вдаль. Я молча ждала, когда он успокоится. Впившись взглядом в его чёрную спину, я думала о том, что наверняка так же выглядели обугленные спины жителей Лондона. «Выносите ваших мертвых... А он такой... такой бессмертный. Его никто выносить не будет. Пожиратели не нашли б себе места. Белла сошла б с ума. Он упрячет свою душу подальше от тления... Лишь бы удался шестой. Но после пятого он едва не погиб... На меня взвалена такая ответственность... Пускай создаст все семь... Пускай станет всемогущим. Нельзя допустить, чтобы орденовцы, мракоборцы и кентавры торжествовали... Всех их нужно захватить, подчинить и пристроить к новому порядку... К новому миру, где магглам и грязнокровкам отведено место домашних эльфов... Да нет же, мой Фери лучше их, он так колдует, что...» Я очнулась от раздумий, когда Лорд обернулся и смерил меня сардоническим взглядом. — Если в этом есть хоть малая доля правды, придётся пересмотреть все понятия о крестраже и даже, до некоторой степени, концепцию его происхождения... — тихо сказал он. От его бешенства и следа не осталось. — А вот вторая метафора... Вторая довольно курьезная. Она гласит об особом проклятии. Что тебе известно о родовых проклятиях? — Не больше, чем вам, милорд. Большинство чистокровных родов, как правило, имеют свои проклятия. Это в порядке вещей. — Верно, Присцилла. — Лорд сухо кивнул. — Проклятие как показатель чистокровия. У Годелотов и Грегоровичей, к примеру. От неожиданности я немного поерзала на стуле, сидя за чёрным дубовым столом. — Печать хоркрускии ложится на каждое третье поколение. Тебе необязательно создавать крестраж, чтобы подпасть под действие проклятия. Но проклятие, — Лорд иронически улыбнулся, — в ином свете может выглядеть наградой. Считай такой наградой мое присутствие в твоём доме и то, что я удостоил тебя беседой со мной. «Абсолютное хвастовство. Но оно оправдано. Кто достиг большего? Лорд бессмертен. После седьмого крестража он будет неуязвим. И он признал Ньирбатор моим домом!» — мои мысли пустились вскачь. — Да, милорд. Госпожа мне говорила о проклятии. Только она не ведает, что оно связано с хоркруксией. — Катарина вообще ничего о ней не знает, у неё же нет Годелотового проклятия. Батории оставили ей... иные. — Лорд глядел на меня проникновенным взором, что придаёт oдной пpocтой фразе бeздну смысла, cлой за cлoeм, а затем вкрадчиво продолжил: — Теперь скажи мне, в чём состоит твоё проклятие. Я медленно отвела взгляд и уставилась на гравюру, почти не моргая. Мне было неудобно говорить о таком с величайшим тёмным волшебником. Тема слишком примитивна для его внимания, и он не потерпит подобных вольностей; может взять да разозлиться, что я о таких пустяках при нем упоминаю... накажет ещё... свиток разорвёт на мелкие клочки... потом прощения проси, краской заливайся и всё такое. — Прекращай этот абсурд, Присцилла. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — послышался зловещий голос. Я повернулась. Лорд смотрел на меня с прищуром. «Сейчас на него как найдёт...» — я мысленно застонала. — В твоем взгляде я вижу неловкость. В чём дело? Глупая девчонка, ты от меня ничего не скроешь. За свою жизнь я научился разбираться в людях. Мне часто приходилось иметь дело с деликатными ситуациями, и я умею безошибочно выбирать правильный подход. Что касается хоркруксии, здесь требуется полная откровенность. — Ну, милорд, это не то, о чём вы подумали, — начала я очень тихо. — Не знаю, позволительно ли тревожить вас столь обыденными делами. Это не имеет значения для хоркруксии, а, следовательно, вам незачем это знать. — Не смей тратить моё время попусту! Быстро говори! С трудом сдерживая волнение, я ответила: — Госпожа говорит, что из-за проклятия я не могу разжечь костёр у ворот жениха. Волдеморт посмотрел на меня как на умалишённую. Я коротко поведала ему о предсвадебном обычае нашего медье. Но его выражение не изменилось. — Ты смеёшься надо мной? — Милорд, я не хотела вас разочаровать. Вы наверняка предполагали в проклятии что-нибудь более метафизическое... — от неловкости я обвела комнату взглядом, лишь бы не смотреть на Лорда. — Но вы же читали об Аве. И я думала, вам известны обычаи Сабольч-Сатмар-Берега. — С чего мне копаться в причудах этой деревни? — фыркнул он. — Милорд, эта деревня — сосредоточие очень древней магии и её обычаи нужно чтить, — горячо возразила я ему. — Иначе произойдёт то же, что при смешении магов и магглов: тайны магии упразднятся и предпочтение будет отдано лёгким чарам для простофиль. Лорд пристально смотрел на меня. Мои слова — такие простые и доходчивые, что здесь не с чем поспорить — вызывали в нём сомнение. Но Лорду привычнее, когда последнее слово за ним. — Допустим. Но мне плевать. Он подошёл и оперся о край стола ладонями, как будто стоял на трибуне. Внезапно он призвал свиток Дагни и, развернув его перед собой, начал перечитывать. Его глаза злобно бегали по строкам. Я украдкой поглядывала на него. — Эти вельвы и провидцы... — холодно произнёс Лорд. — В чём-то они похожи на магглов. Те тоже верят в богов, а когда эта вера не оправдывает их ожиданий, они низвергают своих богов и проклинают их с той же страстью, с какой служили им. Нам в этом плане легче — ведь мы никому никогда не поклонялись, ничего не жертвовали и ничего не обещали. — Но мы изредка приносим жертвы замку и на луговине, милорд. — Помолчи, — он повелительно взмахнул рукой. — Это всего лишь церемониальная часть жизни волшебника. Учись различать тонкости. Я подняла голову и посмотрела ему в глаза: они скользили по моему лицу, будто высматривая что-то. В них было много презрения и недовольства. — Ты плохо владеешь собой и слишком неразумна, чтобы признаться в этом. Тебе следует прочитать «Розу ветров» по второму кругу, параллельно вчитываясь в очерки. Назови мне причину, по которой ты до сих пор этого не сделала? — У меня нет особой причины, милорд, только смягчающие обстоятельства. Я привыкла к «Розе», единственной и неповторимой... а в дом Бартока мне несколько неудобно идти, ведь там вы проводите собрания Пожирателей. — Я старалась говорить откровенно, хотя это и прозвучало жутко нелепо. Его взгляд продолжал скользить, а меня бросало в жар. — Ты не идёшь в дом Бартока. Ты идёшь в мой кабинет. Завтра, поняла? — Да, милорд. Он уставился на меня, а я перевела взгляд на его пуговицы и, чтобы не расклеиться, попыталась их сосчитать. Вскоре он снова уселся и углубился в свиток. Я смотрела невидящим взором в свою тетрадь. От молчания Лорда у меня начинало звенеть в ушах. «Чем ему так не угодила вельва Дагни? — размышляла я, сворачивая страницу в трубочку. — Это великая вельва, все конунги ей внимали. Или ему не по вкусу, что задействовано свинопасов? Но свинопасы-то королевские... А наши обычаи он назвал не иначе, как причудами. Сам чудит... Госпожа опять звала его на ужин, а когда он отказался, она никак не унималась: «Если это не покажется дерзостью, позвольте предложить вам выпить со мною чашечку чаю...» Он лишь склонил голову набок и, не сказав ни слова, сановито удалился. Наверняка ему до смерти осточертело её пустое сотрясание воздуха... Не стоило говорить ему о костре. Подумает, что я из тех людей, у которых есть коварная привычка хвастаться своими гopeстями, соблазняя coбеседника завести о них разговор. Безропотность и повиновение — вот что называли добродетелью в XVIII веке. В XIX — повиновение и безропотность... Сейчас всё это бред сивой кобылы. Власть — вот истинная добродетель... Крестражи — вот единственно достойная тема... О Батории многогрешные, лишь бы он не повёл меня на заклание... Но Гарм же любил Аву... Любовь... «Дурью маяться», говорит Агнеса. Вот что настигло госпожу... Снова идти в его кабинет. Но там же Бауглир висит... Корифей древнего мира... О нет. А у Лорда характер пленительный, многогранный... Отчего это мои мысли стали такими тягучими и обволакивающими? Когда он подпёр щеку рукой, я лицезрела три цвета: чёрные волосы, белую кисть и красный ореол... Какой вздор, о чём я думаю? Почему это должно занимать меня? Но разве в последнее время я не предавалась непрошеным мыслям о... О чём это я? Да ни о чём — лишь о наваждении, невольно обретающем сладострастную направленность...» — А сейчас ты погубишь нас обоих, — донёсся высокий голос. Он шел из ниоткуда, казалось, он проникает сквозь стены и накрывает теплой волной всё вокруг меня. От этого голоса у меня мурашки побежали по спине. Не прерывая раздумий, я отвлеченно наблюдала, как из-под половиц начала змеиться тонкая малиновая дымка... Какая прелесть... Почему я раньше не видела её? Есть птичка такая — малиновка, а ещё насекомые — малинески... Насекомые... Откуда в комнате Эржебеты были насекомые? Это невозможно... Что-то неладное творится с той комнатой... Насекомых в Ньирбаторе не бывает... Ньирбатор в мгновение ока заглатывает их... Это какая-то подсказка? Я ощутила совсем рядом с собой вкрадчивое движение. Что-то двигалось совершенно беззвучно и обогнуло меня, ничуть не задев. Еле заметное дуновение воздуха... Мягкий звук удаляющихся шагов. Очнулась я только когда мне сдавило грудь. Мигом вскочив, я сломя голову ринулась к выходу. Выбежав в коридор, я увидела, что Лорд уже стоял там, расслабленно прислонившись к косяку двери и скрестив руки на груди. Мое дыхание было затруднено, но я, чтобы не растерять остатки достоинства, попыталась это скрыть. Лорд смерил меня уничижительным взглядом. Его глаза полыхнули красным, узкие ноздри раздулись. — Бездельница, — только и сказал он.