Ньирбатор

Вторник, 16 марта 1964 года Полночи я не могла думать ни о чём, кроме Диадемы Ровены, обращённой в Диадему Лорда Волдеморта, и о том, каким образом он преобразил её суть и предназначение. Сломил её сопротивление. Прозвучало столь пугающе и с таким гипертрофированным самомнением, что я не могу представить эту реплику, произнесённую кем-то другим. А с каким благоговением он глядел на неё, как тот, кто способен почитать единственно себя самого. Притом он с уважением отзывался об албанском колдуне... колдуне... Угораздило же меня не спросить его имени! Много вопросов теснятся у меня в голове, и чем дольше я думаю о них, тем больше прихожу в замешательство. Меня не покидает ощущение, будто на меня набросили сеть, и она опутала меня с головы до ног, ведь это посвящения в тайну есть своего рода сеть, обязывающая к чему-то. Явив мне свой вымученный крестраж, Лорд будто бы сорвал одну из завес своей загадочной личности, и я чувствую нечто новое, доселе незнакомое мне, будто рушится стена, — лишь не уверена, что хочу этого. Боюсь, как бы она не придавила меня. Боюсь быть погребённой под тяжестью тайны. Лорд буквально существует в пяти разных измерениях, и с точки зрения светлого волшебства подобное расщепление есть запредельное кощунство. Стезя, ведущая к бессмертию, узка, как лезвие ножа — как прожилки, движущиеся в гранях крестража... Любуясь ими, мне грезились мельчайшие черты Лорда, воспроизведённые с поразительной точностью. Как после такого я могла бы спокойно уснуть?.. После знакомства с крестражем я чувствую себя несколько измотанной; нет желания выходить из замка в течение, по крайней мере, недели. Но сегодня у меня день рождения, чтоб мне провалиться. Нужно наскрести силёнок, чтобы отпраздновать его, хотя я не спала полночи. Когда я в конце концов смогла сомкнуть глаза, мне приснился очень сумбурный сон. Грезилось, что я лежу посредине Албанского леса, распростёртая на глинистом ложе, на влажной холодной земле. Стояла мертвенная тишина. Внезапный болезненный стон нарушил её, и я, приподняв голову, увидела, что передо мной стоит Елена, дочь Ровены. Едва увидев её лицо, я узнала её по рельефному портрету, который видела однажды на репродукции в одной книге. Она почему-то была одета в моё платье и, несмотря на черноту бархата, я явственно видела, что ткань пропитана кровью. Казалось, она еле держится на ногах и смотрит куда-то вдаль, в неведомые миры. Дрожа всем телом от холода, я попыталась встать, но плюхнулась назад, как от магнетического притяжения. — Барон Баторий обучал меня криббеджу, — вдруг подала голос Елена. — Это игра такая. Я с легкостью её освоила. А Лорд Волдеморт приходил потолковать. Он был так добр и ласков со мной. — Госпожа Елена, — отозвалась я, даже во сне соблюдая этикет нашего медье, — вы знакомы с Тёмным Лордом? Но вы умерли задолго до его рождения... простите, что напоминаю. — Я не умерла, — ответила она возмущённым тоном. — Меня убили. Закололи кинжалом. Я умирала в этом лесу, а он сказал, что я должна лежать смирно, не то опять заболею. А я умирала. Но лежала очень спокойно, отчасти потому, что хотела во всём ему повиноваться, а отчасти потому, что очень устала. Пока я умирала, он издавал ритмичный свист в унисон с моим дыханием. — О ком вы говорите? — недоумевала я. — Кто это был? Она не отвечала. — А Лорд... что вы знаете о Лорде? — Он приходил потолковать со мной. Он был так добр и ласков со мной, — последовал ответ. — Вы уже говорили, госпожа. А о чём вы толковали? — Обо всём и ни о чём. Он казался мне таким миловидным. Но если б я предвидела, что из него вырастет, я бы... Продолжительное время она молчала, то и дело поглядывая на своё, то есть моё платье. — Что-то не так с платьем, госпожа? — осведомилась я, силясь нарушить тишину. — Платье, на мой взгляд, хорошее. Фаcoн не обтягивающий, но oблегающий. Мягко подчёркивает линию бёдер. Но вoт ключицы... Они должны быть открыты. — Спасибо. Я учту, — ответила я доброжелательно, невзирая на всю бредовость такого замечания после столь серьёзной темы. Елена устало привалилась к дереву. Выдержав интригующую паузу, она холодно произнесла: — С тобой то же самое будет. Я не нашлась, что ответить. Мой взгляд впился в бархат, пропитанный кровью. — Правильно. Туда и смотри, — вкрадчиво промолвила она, заморозив всю кровь в моих жилах. Лес, казавшийся расплывчатым и мутным, постепенно вырисовывался всё яснее и яснее. Видение было таким четким, что, казалось, всё это происходило наяву. Я дрожала от холода, а земля вокруг меня была разрыхлена, будто я неустанно ворочалась. Но я не припоминаю такого. — Вы говорили о Лорде, — обратилась я к Елене. — Пожалуйста, продолжайте. Взгляд Елены больше не был таким отрешённым, как в начале, он походил больше на взор хищной птицы. Было такое ощущение, что она вот-вот набросится на меня. — Чернокнижник... Осквернитель, — шептала она, повышая голос на каждом слове: — Притеснитель... Демон... Человеконенавистник... Будь и ты проклята навеки! От испуга я вонзилась пальцами в землю, которая до сих пор не прогрелась теплом моего тела. Я только стала доискиваться мысленно, что я сделала такого, чтобы навлечь на себя проклятие, как перед глазами у меня замелькали огни; раздирающий душу крик раздался во мраке ночи, отдаваясь эхом в холодном лесу. Чья-то цепкая рука увлекала меня прочь, а я отбивалась. — Юная Присцилла! — пищал голосок. — Очнитесь! Очнитесь! Праздник-то какой! Я разомкнула глаза и увидела свою спальню, залитую солнцем и огромные болотистые глаза, которые таращились на меня. Фери теребил меня за плечо. Меня прожгла острая боль, и эльфа отбросило в угол. Внезапно снаружи послышался шум, голоса, какая-то возня. Шум доносился с восточной стороны замка — с луговины. Я медленно слезла с кровати, побрела к окну и, раздвинув занавеси, пыталась рассмотреть, что же там происходило. Солнце только взошло, Ньирбатор был ещё окутан дымкой. Луговина была битком набита людьми, из окон и дверей соседних домов выглядывало множество голов. Окружающие луговину что-то оживлённо обсуждали, перекрикивались, хохотали, дети подпрыгивали. Люди сновали туда-сюда и я не могла разглядеть, что там такое. Толпа не расходилась, напирала всё сильней и сильней, и это сопровождалось свистом и такими лecтными эпитетами, что язык не повернётся их записать. Неподалёку я разглядела щуплую фигуру Миклоса. Он сидел на земле. — Уроды мерзопакостные, а прикидываются этакими моралистами! — завёл речь Фери. Облокотившись на мой пуфик, он походил на горгулью. Я хотела стрельнуть в него заклятием, но эльф был в странном приподнятом настроении и даже не заметил моего гнева. В недоумении я слушала его дальше: — Имея постоянно дело с мужиками маггляцкими, грязнокровками да беспризорниками, они разучились вести себя в приличном обществе! С этими голяками, что на пирах не бывали да нужду xлебнули, надо быть пoocторожней. Так ему и надо, уроду патлатому! Позабавились с ним, как дети с майским жуком! Хо-хо! Госпожа будет довольна! И юная госпожа оценит сие свершение! Да возрадуется графиня-заступница! Выслушав тираду эльфа, я догадалась кто там. На луговине. Среди тех зевак. Я уже знала, кого увижу. Наспех одевшись, я выбежала из замка. Подойти к луговине я смогла на расстояние не меньше пяти метров, — но этого оказалось достаточно. Из глубин земли совсем рядышком исходила парализующая духота. Поднимался лёгкий пар; оттенок почти малиновый. Как в библиотеке. Этот запах я запомню на всю жизнь — запах ещё не свернувшейся крови и свежеразделанного мяса. Стараясь не вдыхать густой смрад крови, исходящий от луговины, я остановилась и осмотрелась. По всему кольцу были разбросаны останки кентавра, покромсанного на части. Вырванное сердце находилось в желобе. Из разбитой спины сквозь кожу торчали кости. Лохматая голова была насажена на обычную трость и повёрнута в сторону моего окна. Из пустых глазниц сочилась сукровица; похоже, стервятники успели выклевать глаза. Имелась ещё одна деталь, поразившая меня до глубины души: хвост лежал возле того отвратительного бледно-розового растения. Какое необычное предзнаменование... В грязный выпуклый лоб кентавра было воткнуто лезвие ножа. Кентавр, стало быть, оказывал яростное сопротивление, так как грунт был беспорядочно взрыхлен по всей луговине. Даже не верится, что это произошло этой ночью, под стенами Ньирбатора, под моим окном. — Миклос... — обратилась я к мальчику, не узнавая своего голоса, — ты знаешь, кто это? — Это он, — едва слышно прозвучало в ответ. В глазах мальчика воцарилось отсутствующее выражение. — Мой наставник... риг-латнок. Я тяжело сглотнула. — «Подарок», — вдруг проговорил он. — Что, прости? — На рукоятке ножа нацарапано «подарок», — Миклос поднял на меня глаза, и в них читалась невыразимая обида. Жуткая. Смертельная. Он понял то, что до меня ещё только доходило. Я знаю только одного человека, который может преподнести такой «подарок»... Резко повернула голову в сторону замка. Окна его комнаты не выходят на луговину, но сама мысль о том, что он сейчас там... «Кентавры никуда не делись, это всего лишь их предводитель, — я трезво оценивала ситуацию, пытаясь унять волнение. — Если Миклосу понадобится защита, есть ещё целое стадо... «Расплата грядёт». Кентавры, блюстители морали и добродетели. Рыцари высоконравственные. Слово-то какое: высоконравственный, — спятить можно! Тьфу! Меня внезапно обуяла ничем не омрачённая радость. Этот риг-латнок совался не в свои дела и получил по заслугам! Теперь пусть кентавры изберут себе более благоразумного предводителя, который не будет науськивать их против Ньирбатора! Угрожали расплатой — и сами поплатились за свои угрозы! Узколобые твари!..» Смерть риг-латнока, надо полагать, это не столько мне подарок, сколько предостережение всем лошадям, чтобы не осмеливались противодействовать политике Волдеморта. Вряд ли он бы приказал такое, если бы кентавры нашего леса присоединились к нему, но, напротив, они презирали его, осуждая всё, что имеет для него какую-то ценность. Бессмертие. Величие. Власть. Послушать риг-латноков, так мы все должны быть простачками, безропотно ходить к ним на судилище и повиноваться их приговорам. А если отбросить на мгновение личную обиду и попробовать посочувствовать кентавру, который подвергся такой жестокой смерти, я всё равно не ощущаю никакого сочувствия. Глупо приписывать себе то, чего нет и в помине. Тем более я не могу превозмочь отвращение, которое мне внушает ложь. Себе я врать не буду, и твёрдо решила для себя, что и с Лордом буду искренна во всём. Он же и так чувствует ложь. «Лорд Волдеморт знает, когда ему лгут... Он всё чувствует. Он всё знает» До сих пор мороз по спине бежит, как вспомню его тембр... Нужно будет просто поблагодарить. Я ещё некоторое время потопталась на месте, бесцельно шагала взад и вперёд, прикидывая в уме, что скажу Лорду. «Барон ему всё рассказал? Или он понял, когда в голове у меня порылся? А этот сон... Диадема. Я только вчера её увидела, только вчера сидела с ним на одном диване и внимала его рассказу...» Вспомнив о гранях сапфира, о прожилках и лучах, я так загорелась желанием снова увидеть крестраж, что внезапно задрожала как в лихорадке. «Я же читала о таком воздействии. Как я сама могу попасть под влияние крестража, если досконально знаю его уловки? Пойду сейчас к Лорду и прямо скажу, что хочу снова взглянуть... на прелесть... Совсем недолго» Порыв холодного ветра немного укротил мои сумасбродные мысли. Я обхватила себя руками, глубоко вдохнула и стряхнула с себя наваждение. «Как меня угораздило думать о крестраже с таким пылом? Путаться с крестражем может только сумасшедшая. Подумать только, я чуть не прикоснулась к нему. Тогда избавления не было б. А сон был так реален... Елена прокляла меня. Ну и пусть. Это только сон. Моё платье никогда не пропитается кровью, разве только вражеской. Кровь риг-латнока напоит весь замок. Даже Фери понял это. Как-никак, он помнит те времена, когда луговина ещё была садом Ньирбатора» Уже вся деревня собралась у луговины. Наши волшебники не обнаруживали никаких других чувств, кроме любопытства и восторга; они стояли кучками, разговаривали и шёпотом и громко. И тут появился Лугоши. Он ворвался в толпу и, колoтя себя в грудь картузом, начал с жаpoм рассказывать что-то о Пожирателях, о ночных гуляниях в Будапеште, и так далее, и тому подобное. Несколько минут я тупо смотрела на него, пытаясь усвоить услышанное, но даже не смогла ничего воспринять, что уж там усваивать. Всё и так ясно. Меня порядком тошнит от нашего дотошного булочника. Всюду суется, всюду лезет. Немного поостыв, я подошла к Миклосу и присмотрелась к нему. Он сидел на траве и смотрел в пространство. Маленький ещё, но уже не ребёнок, многое повидал, и кровавое месиво не должно наводить на него ужас. Но это же риг-латнок, его наставник. Ненавижу себя за эти слова, но лучше б он был как все и поехал учиться в Дурмстранг. Нужно будет спросить совета у профессора Сэлвина... Я нависла над Миклосем и предложила пойти со мной в замок, позавтракать и успокоиться, но он молча помотал головой. «Ему нужно время, чтобы оправиться, — я успокаивала себя. — Пойдёт, наверное, сейчас к кентаврам. Только б не уходил слишком далеко» Некоторое время я постояла на месте, высматривая в толпе Варега; я была уверена, что увижу его. В памяти всплыли его слова о том, что «кентавров нужно оставить в покое» — в итоге я посеменила обратно домой, чтобы не увидеть его. События разворачиваются так стремительно, что вся моя прежняя жизнь представляется мне передышкой. Такое чувство, что раньше со мной вообще ничего не происходило, кроме страданий и злости. Теперь всё меняется. Я повстречала Лорда Волдеморта. Я видела крестраж. Я получила необычный подарок, в конце концов. А сейчас я испытываю небывалое духовное потрясение, срывающее покровы привычных ритуалов моего быта. *** Подойдя к замку, я увидела серебристые когти. Зачем Лорд так быстро ушёл? Или его вовсе не было? По глупости своей я забыла, выходя из замка, проверить когти... Но какие у него могут быть дела в такую рань? Возможно, он сейчас в доме Бартока... Знал бы маггловский композитор, какую честь окажет ему великий волшебник. Теперь, когда я знаю, что у Лорда есть запасное место, что это даёт мне? На крайний случай я знаю, где его искать. «Неужели ты хочешь искать того, от кого все убегают? — вкрадчиво повёл голосок в моей голове» Я возмутилась: «Кто это убегает от него? Разве что Дамби и ОФ! А все остальные тянутся к нему!» А голос такой неуёмный: «Варег тоже тянется?» Тут я уже не смогла возразить. С одной стороны — мне хотелось увидеть Лорда и высказать свою признательность, а с другой — я почувствовала облегчение оттого, что его сейчас нет. Я всё ещё была под впечатлением от ночного кошмара и лишь наполовину пришла в себя — достаточно, чтобы разговаривать и двигаться, но голова моя пустовала. Дорогой дневник, лишь теперь я могу трезво оценить события этого дня. Снова очутившись в своей комнате, я вспомнила, что у меня сегодня день рождения. Подумаешь, какой-то день одряхления! Это пустяк по сравнению с тем, что ради качественной чёрной магии я иду праздновать в дом Того-Кого-Убила-Не-Своими-Руками. Я несколько раз выглядывала в окно. Толпа стала редеть; лишь зеваки продолжали о чем-то судачить, причитая, всплескивая руками и покачивая в такт головами. Убирать останки кентавра, похоже, никто не собирался. Это же «подарок» и все знают, кто его преподнёс; только Волдеморт мог приказать растерзать риг-латнока. Если б это содеял обычный колдун из медье, кентавры были б тут в течении часа. Но деревню окутывала незыблемая тишина. Даже замок был на удивление спокоен и полнился мягкими убаюкивающими звуками. Похоже, духам и вправду пришлось по вкусу это жертвоприношение. Я заметила ещё кое-что. Коридор на третьем этаже, который даже днём всегда тёмен и прохладен — солнечный свет попадает только из окошка, расположенного в самом конце — стал теплее, будто стены источают накопленное тепло. Я шагала вдоль коридора радостная и растерянная, а настенные канделябры вторили мне волнующим перемигиванием. По-видимому, жертвоприношение маггла можно отложить. Посмотрим, надолго ли хватит крови кентавра. У меня в запасе время до сумерек. Может быть, Лорд до того времени вернётся... А если нет... Не знаю. Понаблюдаю за госпожой. Буду принимать подарки. Вот смотрю, уже две совы летят к моему окну. Одну я узнала — сова профессора Сэлвина. Вторая — от Варега. Я не люблю подарки. Обмен — другое дело, это целесообразнее и достойнее. Но как отучить людей дарить подарки? *** Я принялась вынимать из шкафа свои любимые платья, предварительно включив радио. Трио колдуний Сатириконий сейчас возглавляет хит-парад. На меня накатило воспоминание о том злополучном люке, но клин клином. Нельзя позволять неудаче вызывать во мне предвзятое отношение к музыке. Глядя на себя в зеркало, я поражалась собственной бледности. Покрутилась перед зеркалом в чёрном платьице, решив, что нет смысла слишком наряжаться; собрала гриву в высокий конский хвост, раз-два и всё. Фигурки дряхлых ведьм в углу зеркала одобрительно подмигнули. Для себя решила, что иду не праздновать, а проводить полезные ритуалы. Был всего четвёртый час пополудни, а казалось, уже наступают сумерки, так сгустилась багровая пелена на западном краю неба. Лорд не вернулся. Кентавр по прежнему лежал в множественном порядке. Вороны, копошившиеся на верхушках деревьев, оживлённо толковали о чем-то своём. Все они смотрели в сторону луговины. А если Лорд приказал оставить риг-латнока, чтобы птицы пировали над трупом? Отказ в погребении — это крайняя мера унижения. Великие маги древности даже врагов хоронили с почестями. Вспоминая рассказ Сэлвина о брате Ангреногена, мне неприятно потеснило в груди. Подарок подарком, но только смрада здесь не хватало. Труп нужно убрать. Вот пускай кто-нибудь уберёт, а мне пора. Задёрнув прозрачные занавески на зеркале, я ощутила прилив сил при мысли, что отныне ни у одного кентавра уже не будет претензий ни к Ньирбатору, ни к деревне, ни к медье. У Миклоса есть кентавры, а если что, я сама избавлюсь от Исидора; подумаешь, чистокровный. Лорду потерь от этого не будет, значит, можно. Я вышла из замка, только завидев Варега в окне. Мы договаривались, что он зайдёт за мной после сумерек. Подумать только, мы с Варегом. Снова вдвоём. Идём к Мазуревичу. Надеюсь, быка хоть похоронили. К слову, сова Варега принесла мне настоящего монстра науки. Благо, живёт он неподалеку, иначе сова могла бы загнуться в пути от такого бремени. Монстр весит по меньшей мере шесть килограммов и называется «Окклюменция: новейшие методики защиты сознания от чужого влияния», Британское издательство, 1215 страниц. Варег знает, что Лорд применил ко мне легилименцию и встревожился, точнее — взбесился. Я дала слабину, когда обмолвилась об этом; лучше бы молчала. А если Лорд увидит у меня эту книгу и решит, что я намерена что-то скрывать от него? Он же такой недоверчивый. А после того, как он показал мне свой крестраж, он может совсем потерять ко мне доверие... Разве о доверии идёт речь? На меня наложен обет с той самой минуты, как я взяла в руки «Розу ветров». Если б я вздумала растрезвонить всем о крестражах, я бы не смогла. А если речь идёт не только о крестражах?.. Но книга-то какая... Просто блеск. Нужно будет заколдовать обложку иллюзией... *** Празднование началось со смеха и под весёлую болтовню. На стол в гостиной Мазуревича было водружено блюдо из увеселительных поганок и несколько огненных напитков. С одной стороны, они создают непринуждённую атмосферу, а с другой стороны, развязывают язык. Впоследствии мы с Варегом повздорили спустя час празднования в доме Мазуревича. Он ни слова не проронил о том, что произошло на луговине. Почему он молчал и не возмущался, как обычно? Я, конечно, счастлива этим, иначе что бы я сказала? «Болван, пойми, что так надо было»? Я решила ничего не говорить. Ещё будет время обсудить всё. Но только не сейчас — в присутствии Агнесы и Игоря Каркаровых, моих скромных гостей. Несмотря на наше негласное обоюдное молчание, по виду Варега было заметно, что он рассержен. Имеет ли он право винить меня в смерти заносчивой лошади? Разве он может упрекнуть меня в этом «подарке»? Варег держался скованно, дичился и не принимал участия в разговоре. Несколько раз я поймала на себе его взгляд — приготовленный заранее заряд недовольства. Между нами пробежала тень. Со всей отчетливостью я это поняла, когда он будто невзначай обронил, что мне следует «образумиться и переехать к нему». Сначала я даже не разозлилась на него, поскольку мысли мои были далеко и всё ещё мешались в голове. Сохраняя внешний веселый облик и механически участвуя в празднестве, я прежде всего размышляла о своём сне. Кто убил Елену Рэйвенкло? Почему Лорд был «добр и ласков» с ней? И как это вообще возможно, если она жила в одиннадцатом веке? Речь идёт о портрете или о призраке? Если её взаправду убили, она вполне могла стать призраком. И всё возвращается к началу: Кто убил Елену Рэйвенкло? К кому мне обратиться со своей любознательностью? Барона нет, но есть Лорд. А он просто так ничего не скажет, обязательно потребует что-то взамен. Нет, помилуйте, я уже люки ему открываю, хотя... о риг-латноке мы не договаривались. «Подарок». Пятый крестраж я просила мне показать, но он тогда посмеялся и покачал головой. Может быть, Лорд не настолько корыстолюбивый, каким я себе его рисую? В конце концов речь идёт о сне, а я не провидица. Я не кентавр и не Миклос. Вот что заполняло мой разум, и я могла отвлечься от этих раздумий, даже когда глазела не моргая на Варега. Я следила за тем, как менялось выражение на его лице: убеждённость в моей невиновности ушла, уступая место хмурому упрёку. Когда я подошла к Варегу, чтобы умоститься с ним в его кресле, он не очень вежливо отстранил меня. Столь бесцеремонно одернута в искреннем порыве чувств, я стояла неподвижно и только пристально смотрела на него. В его взгляде было выражение обиды. Его глаза прямо-таки впивались в моё лицо. Он действительно хочет, чтобы я переехала к нему. «Он отстранил меня в мой день рождения, — злость закипела во мне. — То он МакКиннонов жалеет, то лошадей. Он их даже не знал! Но он знает меня! Он всегда должен быть на моей стороне, несмотря ни на что!» Каркаров не замечал напряженной атмосферы. Он ухитрялся смешить нас такими шутками, каких мы не простили бы никому другому. С самого начала вечера он вступил на путь неумеренного красноречия, которое уже начинало действовать мне на нервы, и по-видимому, тяготить его самого. Потом он уже мало соображал — успел нализаться до такой степени, что назвал меня египетской принцессой, Агнесу — валькирией, а про Гонтарёка сказал, что это неприветливый человек. Из кармана его жилета висела цепочка от часов, такая толстая как якорный канат — реликвия его предка, болгарского колдуна Калояна. Агнеса напротив, сразу всё заметила и метала в Варега укоризненные взгляды, а потом взяла инициативу в свои руки и больше её не упускала, довольно ловко отвлекая внимание на более приятные темы. Около двух часов все были опять навеселе, но потом Варег вновь принялся за своё. Плотно утвердившись в кресле и опершись локтями о стол, он вознамерился дискутировать. — Посмотри, что стало с госпожой, — донимал он меня нравоучительным тоном. — Эта почтенная ведьма совершенно сбрендила от любви! Тебе то же самое грозит. Невесть откуда взялся! Лорд! Знаю я этих лордов: сначала он фамильярен с тобой, позволяет тебе собрать немного крошек с пиршественного стола своих знаний и гладит тебя по голове, как собаку, а потом выбрасывает на улицу! Ты бежать должна, а не сидеть там, дожидаясь когда он тебя приворожит! Игорь, ты сам мне рассказывал, каким безумным взглядом Беллатриса смотрит на него, — обратился он к Каркарову, но тот лишь рассеяно теребил свою цепочку. Он уже ничего не соображал — поганок почти не осталось. Агнеса посмотрела на Варега искоса, дескать, таких идиотов, как он, ещё поискать надо и попыталась его утихомирить. Он замолчал, но продолжал таращиться на меня. Этот его злокозненный взгляд довёл до того, что его недоеденная лангуста вдруг подскочила и шлёпнулась мне на плечо. Я попыталась улыбнуться, чтобы смягчить заострение конфликта, поскольку понимала, что это непроизвольный всплеск злости, который и у меня случается, как было, например, в случае с торшером. Не сводя глаз с Варега, я вытащила палочку; он вызывающе глазел в ответ. Но я лишь почистила себе платье, оставив его без внимания. Может быть, дело в том, что я намного взрослее его, если могу стерпеть такое. Ссоры, которые приобретают взрывоопасный характер — это мы уже проходили. Но мы же вроде повзрослели. Мне вспомнились слова из книжки одной ведьмы о молодожёнах: «Весь день они демонстративно не замечают друг друга, и только оказавшись в постели, решают восстановить мир» Эту книжку мне дала госпожа. «О нет! Пятое апреля, где же ты?!» Чтобы не тратить времени попусту, я начала осматриваться. Гостиная у Мазуревича мрачновата. Самые обычные вещи здесь имеют какой-то скорбный оттенок. Место неприятное, но для чёрной магии — самое то. Гостиная, как и кухня, почти вся тонет в тени, никакой люмос максима не способен её осветлить. Стиль её обстановки аллегорически и довольно точно отображает состояние души инспектора, когда тот ещё был жив и которому выпала несчастливая честь обитать в колдовской деревне. Из-под каминной полки выступает что-то вроде виселицы, на которой можно жарить колбаски. В углу стоит рояль, на пюпитре — толстые нотные тетради. Если б Фери увидел в маггла рояль, он бы схватил его за шкирку и погнал бы драить полы. На стене над роялем висела картина — молодой Мазуревич в галифе. Широкое загорелое лицо, не внушающее доверия. Человек такой внешности мог вполнe coйти за извозчика, но толькo до тех пор, пока не пocмотрит на тебя изучающе и слишком пристально — тогда ты понимаешь, что ему кое-что о тебе известно, и с этим нужно срочно что-то делать. Агнеса проследила за моим взглядом и подмигнула, мол, пора уходить и ритуальничать. Я с радостью покинула гостиную. Мы прошли длинным полутёмным коридором первого этажа. На стенах были развешаны масляные картины с изображением лecoв, лугов и детей, cpывающих цветы. В конце коридора была большая металлическая дверь, за ней прочная металлическая решетка, а там камера. Похоже, Мазуревич подготовился на тот случай, если придётся задержать преступника и подержать у себя. А если б он тогда поймал Беллу и посадил в эту клетку? Нет уж, увольте! Нельзя дикую кошку держать в клетке! Меня бы пробрала такая жалость, что я бы решилась на спасение несчастной узницы. Подумать только, я бы стала героиней! Быть может, меня бы вознаградили за спасение самой верной Пожирательницы. Мои мысли ушли в такие дебри, что если б не Агнеса, я бы там присела, предаваясь мечтам о спасении, забыв, что суровая реальность более склонна к покушению. Поднявшись на второй этаж, мы разыскали спальню Мазуревича. На стенах были адские обои — цветочная оргия из ромашек. Я думала, что обряд проведём на кухне, где Беллатриса его зарезала, но Агнеса заупрямилась — спальня, и всё. Не теряя времени, она начала раскладывать свой инвентарь, среди которого оказалась навья кость — кость отца Мазуревича, взятая с его могилы. Когда она успела, ума не приложу. Подозреваю, что у неё много есть подобных костей на всякие случаи жизни. Мне она бы не дала; говорит, такая магия требует, чтобы извлекать собственными руками. Я вот что поняла: пока мы все как паиньки учились в Дурмстранге, она тут понемногу извлекала. Хорошо помню, как вернулась домой летом 1961-го, а Агнесу тут уже воспринимали как колдунью года. «А что такое? Мёртвому — плач, а живому — калач», — ответила Агнеса, когда я напрямую спросила её, зачем она ворует кости мёртвых. Я тем временем подошла к кровати и заглянула под неё. Зачем, спросишь меня, дорогой ты мой дневник, а затем, что из-под кровати я вытащила ящик. Небольшой, вроде как из стали. С помощью чар я его сразу открыла. На миг меня охватило то же самое чувство, когда я дома распечатываю люк. «Вот найду сейчас третий том «Mors Victoria», — я предалась мечтам, — покажу Лорду и он похвалит меня» Реальность оказалась намного прозаичнее. Внутри ящика была черная папка. Я недолго возилась, развязывая тесемки, затем высыпала всё содержимое на пол. Это были сотни фотографий. Опустившись на колени, я принялась рассматривать этот калейдоскоп — как оказалось — укорочённой жизни. Все девочки-подростки, изображенные на фотографиях, были мертвыми. Точнее это были части покромсанных тел. «Баториевы рюши... Почти такие же, как на луговине... Но поганая лошадь заслужила...» Воспоминание о подарке заставило моё сердце биться с бешеной скоростью. Дыхание сбилось. Воздух в легких еле-еле полз, словно тяжелая повозка. Я поймала веселый взгляд Агнесы — она думает, это грибы. Не ела я никаких грибов — это для парней, чтобы не мешали. Отчего Мазуревич не держал фотографии в участке? Это же материалы многих дел. Многих важных уголовных дел. И где-где, но под кроватью?.. Может быть, он так возбуждался? Жена его умерла несколько лет назад. Клара, Сари, Джулиска, Аника... — я читала имена на обороте. Их было много. Для страны маловато, но для нашего медье слишком много. — ... уснула с открытыми глазами? — голос Агнесы вырвал меня из забытья в раздумьях. Я взялась складывать фотографии обратно в ящик, предварительно поинтересовавшись в Агнесы, не хочет ли она забрать их себе, чтобы использовать в обрядах. Она ведь использует всё, что только можно. В Дурмстранге её такому не научили б. Агнеса игриво покачала голова, мол, у неё таких вещичек предостаточно. Пожалуй, если б меня спросили, есть ли в моей жизни могущественные волшебники, на которых можно равняться, я б назвала двух — Волдеморта и Агнесу. В них есть чему учиться — настолько, что учеба становится страшной, значит стоящей. Талант и величие не терпит условностей. Я рассмеялась, вспомнив, как негодовала, когда маггловская полиция подозревала Варега в кладбищенском вандализме. Теперь-то я познакомилась с настоящим некромантом и узнала, что моя подруга — некромантка. Мой мир изменился. Хотелось бы сказать, что это я его изменила, а не он меня, — но кого я буду обманывать? Лугоши рассказывал, что до того, как стать инспектором, Мазуревич хотел работать патологоанатомом, то есть сначала он мечтал заглядывать в кишки, ковыряться в мозгаx и держать в руках ocтывшие давным-давнo гeниталии. Затем он решил всё же спасать людей, чтобы до этих мечтаний не дошло. В общем, Мазуревич был неплохим инспектором, но ему просто не повезло с местом жительства. В колдовской деревне он всё равно бы не скончался естественной смертью. Рано или поздно за него бы взялись. Вот Агнеса, например — я знаю, что у неё были на него виды. Беллатриса избавила его от руки моей хладнокровной подруги. Но быка жалко. Я до сих пор не знаю, как Беллатриса расправилась с ним. Не могла же она просто крикнуть, чтобы прилег под забором. Время подошло к девяти часам и мы с Агнесой приступили к первому обряду. Агнеса знает своё дело. Если б я позволила себе что-то упустить, она всегда меня поправит. Мы разожгли ритуальный огонь. Несколько капель крови капнули на навью кость на большом медном блюде и подожгли. Руки у нас не дрожат с тех самых пор, как мы проделали этот обряд не меньше пяти раз, только сердца гулко стучали в груди. Я выдернула пробку из пузырька. Несколько капель зелья на печать, вырезанную по центру блюда. Она раскалилась и стала белой. В обряде каждое слово и каждый знак несут определённый смысл, но подчиняются единому замыслу. Из блюда поднялся вверх столб яркого белого пламени. Раздался страшный грохот, словно в комнату ударила молния. Капля первая, пятая, десятая… Пламя вспыхнуло и окрасилось в зелёный цвет. Прядь чьих-то волос, скрученная в спираль и скрепленная белой печатью служила основой второго обряда. Я не спрашивала Агнесу, чьи это такие мягкие светлые волосы; я испытывала глубокую эйфорию и мне было безразлично. Я лишь знаю, что Агнеса не одну неделю готовилась к этому второму обряду. К слову, эффектом он походит на то заклятие, которое она применяет к полуживому отцу. После завершения обрядов я обнаружила в спальне Мазуревича то, чего не заметила в начале. Ещё одно опровержение слов Шиндера. На ночном столике возле кровати лежала единственная в доме книга — «Лучафэрул» Михая Эминеску, великого румынского колдуна. Эта поэма является в действительности собранием любовных заклинаний. «Так вот, господин инспектор, — я сладко прошептала, — мы как раз получафэрить пришли к вам. И да пребудет лучафэрия в этом доме навеки» *** Спустя три часа мы с Агнесой вернулись в гостиную. Я воспрянула духом и ощущала, что завтра мне станет ещё лучше. Но из-за мрачного Варега мне хотелось побыстрее вернуться домой и завалиться спать. Как бы не так. Гонтарёк и Каркаров сидели за праздничным столом, откинувшись на спинки глубоких кресел. Их глаза подёргивала пелена дурмана. Они улыбались, прикасаясь руками к своим векам, беспричинно принимались хохотать, но через мгновение их лица опять становились отрешенными. Каркаров, который некоторое время не проявлял никаких признаков сознания, сделал попытку встать. Варег помог ему, и он, пошатываясь, подошёл ко мне и начал снова поздравлять. Когда мы с Агнесой упали в свои кресла, празднование продолжилось. Варег вёл себя смиренно. Нежная часть его существа оказалась сильнее той иррациональной и злой, что хотела меня донимать. Опасаясь, должно быть, что наша перепалка была слишком глупой, и, вероятно, уже забыв, о чём шла речь, он привлёк меня к себе. Я не сопротивлялась, а обняла его со всей страстью. Настоящая пирушка началась далеко за полночь, когда гости инспектора дали выход своему превосходному настроению, и, вообразив себя квартетом, распевали песню, куплет которой состоит из двух строчек, а припев — из десяти. Песня называется «Уж весело потрескивал огонь, разведённый повepx вчepашнего пeпла» и приемлет лишь захмелевшее сознание. Когда мы наконец расходились по домам, то шли по улице тихо-мирно, как приличествует добропорядочным жителям Сабольч-Сатмар-Берега. Лишь Каркаров безобразничал, подражая визгу перепуганной влюбленной пары, которая попалась ему на пути. «Помните? — вскричал он. — Раньше на этом углу всегда стоял патрульный, надзирал за нами, а теперь его нет! Это всё благодаря мне! Я — образцовый Пожиратель!» Уже краснолицый он начал ломиться в дверь дома номер двенадцать, где проживают наши старьевщики, которые развешивают сюртуки-висельники. Наши попытки его остановить не увенчались успехом. «Как поживаете, мисс? — спросил он у Нины, жены старьевщика. — Выглядите ошеломительно, мисс. Надеюсь, вы не откажетесь прогуляться со мной, мисс?» Шутка ecть шутка, и даже грубая шутка бывает забавной, да толькo тот, c кем её cыграли, чаще всего не cпособен eё oценить. Муж Нины взбесился. Он бросил в Каркарова молниеносный Круциатус, подводя черту под дурацким праздником. Тот осел наземь в судорожной позе и ерошил себе волосы, бормоча что-то нечленораздельное. Агнеса быстренько наложила на кузена Обливиэйт, чтобы к утру в висящих сюртуках не обнаружили старьевщиков. Прохлада предрассветного воздуха отбила у меня желание возвращаться домой. Распрощавшись с Варегом, я смотрела вслед его удаляющемуся силуэту и чувствовала какое-то невыразимое облегчение. Склоны горы Косолапой уже начинали белеть. Поднявшись до ближайшего холма, я села на краю утёса; справа от меня вдалеке был особняк Гонтарёка, а слева возвышался мой возлюбленный — Ньирбатор. Виднелись опоясывающие луговину широкие полocы тёмной зелени. Утренняя заря неспешными прикосновениями cкользила по ocтанкам кентавра, а синева над горой всё ещё была усеяна звёздами.