Таблетки

Огонь и запах гари привлекает остальных жильцов апартаментов. Приманивает их, как приманивает ночных бабочек яркий свет. Едва Ларри затаскивает друга в дом, как улавливает настойчивый стук во входную дверь и крики, выспрашивающие о том, все ли у него в порядке. Нет, блядь, не в порядке! Совсем не в порядке! Не имея иного выхода, кроме как запереть Фишера в ванной, длинноволосый выскакивает в прихожую и открывает дверь слетевшимся соседям. Вид у него шальной и напуганный, в глазах блестят слезы — то ли от боли, то ли от страха, то ли от едкого запаха дыма, просачивающегося в помещение даже с улицы. Первыми, кто прискакал на помощь, оказались родители Тодда, следом за ними подоспел Дэвид. Не зная, как еще поступить, Джонсон все же пропустил собравшихся в квартиру и провел их на задний двор, вкратце обрисовав предысторию сложившейся ситуации. О том, что инициатором пожара невольно выступил Салли, парень благоразумно умолчал. — У-у, братишка, — запрокинув голову, Дэвид оглядывает полыхающее дерево, — это залёт! Одетый в легкую майку, семейные шорты и домашние тапки, мужчина мерзляче ежится и обхватывает себя руками за тощие плечи. Толку от него никакого, только еще больше нагоняет жути. Стараясь не обращать внимания на странноватого соседа, Ларри с надеждой и растерянностью косится в сторону Рея Моррисона, в этот момент оперативно прикручивающего шланг для полива к уличному крану. Пустив воду, тот передает шланг своей двухметровой женушке, и та принимается щедро заливать обуглившиеся куски дерева, превращая их в мерзкое черное месиво, теперь ядовито воняющее сырым пепелищем. Сложно сказать, сколько проходит времени, прежде чем огонь наконец унимается. Словно погруженный в оцепенение, длинноволосый просто молча наблюдает за происходящим со стороны, не в силах сделать ни шагу. Ему больно. Не физически, нет. Это совсем другая, внутренняя боль, пахнущая мертвым детством. Ведь этот домик на дереве был для него чем-то особенным. Уголком, хранящим в себе тепло и воспоминания, являющимся осязаемой частичкой его собственного внутреннего мира. И вот, это удивительное, самое безопасное место на свете, так напоминающее об отце, вдруг вспыхнуло и прогорело, подобно крохотной спичке. Ничего не изменилось в мире в тот момент. Не остановилось время, не сдвинулся материк, не рухнуло солнце. Но внутри Ларри раздулся и лопнул целый космос, осыпав все вокруг остатками умирающих в агонии звезд. — Мне так жаль, дружок, — произносит Янис, мягко хлопая парня по плечу. Проморгавшись, Джонсон неожиданно понимает, что все уже закончилось. Отшатнувшись на шаг назад, он тупо хлопает ресницами, глядя то на мать Тодда, то на его отца. — Как там Лиза? Без нее, как я вижу, здесь все идет кувырком, — Рей поджимает губы, обнимая жену за талию. Не зная, что на это ответить, Ларри молча переводит взгляд на домик на дереве. Точнее, на то, что от него осталось. На угольную хмарь и капли чернильной воды, стекающей по искореженному стволу. Дерево-то выкарабкается, оклемается к лету, но вот маленькому строеницу полностью кранты. Кранты хранящимся в нем картинам, старым журналам, сундуку отца и всему тому, что Фишер успел туда притащить. Салли. Вспомнив о нем, Джонсон неожиданно для самого себя ощущает прилив безграничной, всепоглощающей ярости. Крепко стиснув кулаки, парень запрокидывает голову и делает глубокий вдох, едва сдерживаясь, чтобы не начать орать. Обратив внимание на его поведение, соседи оставляют еще несколько утешающих слов и спешат ретироваться с чужой территории, дабы дать бедолаге возможность спокойно прийти в себя и успокоиться. Но парень не успокаивается. Рванув в дом, он рывком влетает в ванную и хватает валяющегося на полу Салла за шиворот. — Я тебя, блядь, предупреждал, — встряхнув обмякшее, как бесформенный мешок, тело, Ларри впивается взглядом в изуродованное лицо друга, — ты мне потом за это еще спасибо скажешь, придурок! Пока взбешенный Джонсон расходится в ядовитых проклятиях и задыхается от собственного отчаяния, Фишер пребывает в каком-то ином измерении. Тело его кажется прозрачным и невесомым, в то время как мутное сознание становится неподъемной ношей. Вокруг расплываются неоновые круги и пляшут грязные пятна, пахнет огнем и хлоркой. Салли протягивает к ним руку, касается кончиками пальцев, но вместо психоделичных фигур кожа чувствует тепло другого существа. С черными, злыми глазами и перекошенным лицом. Похожее на демона с грязными, цвета погостной земли, патлами, это чудовище пугает беднягу до глубины души, и тот начинает кричать. Громко, заливисто, до искусанных в кровь губ. Страшно. Парня трясет, мир вокруг то переливается всеми цветами радуги, то обретает мертвецкий, сине-зеленый оттенок, от которого начинает тошнить. Ненадолго, совсем ненадолго наступает тишина и тьма. Фишер словно умирает на несколько мгновений, чтобы возродившись вновь, снова залиться всепоглощающим страхом и полным непониманием происходящего. Вдруг, он слышит голоса, такие знакомые, призрачно-далекие. Женский и два мужских. Они прорываются сквозь толщу воды, щекочут холодным дыханием, полным обиды, разочарования и жалости. Мелькают чьи-то волосы. Кудрявые, огненно-рыжие, пахнущие пряной травой. А затем, становится очень-очень больно. Что-то сильное стискивает дрожащие запястья, впивается в челюсть, вынуждая разомкнуть покрытые шрамами губы. В глотку льется что-то горькое, отдающее болотом и химией. Мерзкая жижа проникает внутрь, разливается по телу, как токсичный отход, и Салли выворачивает, так, что кажется, будто он вот-вот выблюет собственные внутренности. Вместе с омерзением постепенно начинает возвращаться ясность рассудка. По постоянно меняющемуся освещению и интенсивности шума Фишер медленно осознает, что продолжается эта экзекуция очень долго. Ни день, ни два. Наверняка больше, гораздо больше. Когда наркотический дурман сходит, разум оплетает агрессия. Салли неожиданно обнаруживает себя в постели длинноволосого, в промокшей от пота одежде, с руками, привязанными к спинке кровати кусками изорванной простыни. Бедняга требует отпустить его, дать возможность встать, но ребята, дежурящие возле него по очереди, непреклонны. Ни Ларри, ни Тодд, ни даже Эш, периодически отворачивающаяся и нервно всхлипывающая, не дают ему надежды хоть ненадолго покинуть злосчастное помещение. В подвале душно, пахнет потом и какими-то травяными отварами. В очередной раз поднеся чашку с зеленоватой жижей к губам Фишера, Тодд осторожно поясняет: — Антинаркотический детокс. Нам нужно полностью вывести из тебя эту дрянь, — Моррисон прислоняет чашку к бескровному рту, но Салли кривится и активно вертит головой. — Ну же, не... Да.. Твою мать, Ларри! Он опять упирается! Появившийся словно из ниоткуда, Джонсон крепко хватает друга за подбородок и разжимает ему челюсти. Болотный запах, кажется, пропитал Фишера насквозь и тот, давясь и кашляя, снова обмякает, проваливаясь в зыбучую пелену мрака. День за днем, ночь за ночью. Одно и то же. До тех пор, пока привязанный к постели, обозленный на весь мир и ослабший донельзя, Салли не начинает снова метаться во власти ночных кошмаров. Защитная стена падает, заново распахивая разум парня для продрогших душ, и химия теряет над ним всякую власть. Таблетки больше не действуют, мальчишка чист, как младенец, в то время как остатки препарата давно смыты в канализацию. Самое время начать жить заново.

***

Новая страница жизни начинается для Салли с продрогшего, серого утра. Все еще привязанный, парень страдальчески оглядывает помещение и находит Ларри на полу. Прислонившись к комоду, длинноволосый заснул, безуспешно стискивая в похудевшей от переживаний ладони банку энергетика. Если раньше эта картина вызвала бы у Фишера приступ нежности, то сейчас он злился. Безгранично, болезненно, до желания причинить боль. Заерзав на мятых простынях, он с силой дернул рукой, но узел только крепче стянулся на красной, стертой в мясо коже. Вероятно, уловивший какое-то движение, Джонсон почти сразу просыпается. Глядит на друга несколько контужено, до тех пор, пока сон не сходит совсем, а затем отставляет напиток в сторону и устало трет переносицу. — Отпусти меня, — хрипит Салл, зло глядя на длинноволосого исподлобья, — немедленно. Ларри ухмыляется. Совсем невесело, скорее, обиженно и с нескрываемой болью. Поднявшись на ноги, он отряхивает потертые джинсы и засовывает руки в передние карманы. — Кажется, этим ты пытался сказать мне «спасибо»? — Спасибо?! За что? За то, что вы сговорились и хер знает сколько времени держали меня здесь, как какого-то заложника? За то, что поили отравой и даже в толчок водили на полусогнутых и с надзирателем? А не пошел бы ты нахуй, Ларри?! Признаться, Джонсон предполагал подобный вариант развития событий. Предполагал и боялся. Боялся, что Салли обозлится на него. Что воспримет его действия не как помощь, а как издевательство. Но несмотря ни на что, длинноволосый нисколько не чувствовал за собой вины. Что бы Салл ни думал, он спас ему жизнь, не иначе. В то время, как в ответ тот ее частично разрушил. Нечестно как-то вышло, не находите? Однако, разве мог Ларри поступить иначе? Даже если бы Фишер собственными руками вырвал из груди друга его сердце, тот ни за что бы от него не отвернулся. Слишком полюбил, слишком привязался, уничтожил самого себя, превратившись в пресловутое, тошнотворное «мы». Цокнув языком, парень неторопливо обходит постель, направляясь к погнутому изголовью. — Я не дал тебе сдохнуть, вот, что я сделал. А ты ведешь себя, как последний уебок, Салл. — Завались, — рявкает Фишер, удивленный собственной злостью. — Я бы справился с этим и без тебя! А ты вечно суешься туда, куда тебя не просят! Нахмурившись, Ларри берется развязывать узлы из простыни. Освобождает левую руку, затем правую. Осторожно и неторопливо, так, чтобы не причинить Салли еще больше боли. — Если бы не я, твой папаша выгребал бы тебя вместе с углем у меня на заднем дворе. По твоей милости, между прочим. Так что это ты завались. Освободившись из порядком надоевших пут, парень садится и болезненно морщится, рассматривая следы кровавых мозолей на запястьях. Как бы ребята ни старались их смазывать, грубая ткань все равно сильно травмировала нежную кожу. — Если бы не ты, этого всего вообще бы не произошло! Не было бы этих проклятых таблеток, дебильных попыток сбежать хер знает от чего! Это ты въелся в мой мозг, разрушил его и заполнил идиотскими кошмарами! — кое-как сползя с постели, Фишер поднялся на ноги, пошатнулся и, медленно выпрямившись в спине, гневно заглянул длинноволосому в глаза. — Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься! Это твоя вина! Даже... — Убирайся, — тихо просит Ларри, не выдержав. На жестокие слова друга он лишь болезненно вздрогнул, будто тот его ударил, но больше ничего. Не отвернулся даже. — Нет, ты выслушаешь меня, как я слушал ваши идиотские разглагольствования все эти дни! Кажется, еще никогда Джонсон не видел Салли таким... Злым. Злым и жестоким, с глазами, застланными неоправданной обидой и эгоизмом, нежеланием принимать действительную реальность такой, какая она есть. Парень видит себя жертвой, тем, кому нужна помощь, в то время как он сам — тот, кто превратил жизнь близких ему людей в бесконечный, полный тревоги Ад. Невольно, не специально, и все же, он натворил достаточно для того, чтобы считаться виноватым. — Ты мог остановить меня раньше, если бы действительно захотел! Мог бы помочь мне, но нет! Ты дождался, когда все станет необратимым, когда от меня ничего не останется. А все почему? Тебе нравилось видеть меня таким, да? Неспособным соображать, привязанным к тебе, как безмозглая собачонка, что не может сделать в одиночку и шагу! — Заткнись и вали отсюда, пока я... — Пока ты что?! Снова схватишь меня и привяжешь?! Может, пристегнешь к батарее в ванной?! Давай, мудила, не стесняйся! Ты же гребаный извращенец, любишь, когда другие страдают!.. Подстегнутый адреналином, Салл делает шаг вперед, и Ларри хватает его за плечо, крепко стиснув кожу длинными, паучьими пальцами. Встряхнув парня, он с силой отталкивает его от себя, да так, что чтобы не упасть, Фишеру приходится схватиться рукой за угол комода. Покосившись на длинноволосого ошарашено, юноша плотно стискивает сухие, потрескавшиеся губы. — Пошел вон, — в сотый раз повторяет Ларри одними губами. Не произнеся ни слова, Салли хватает с комода свой протез и широкими шагами, настолько, насколько позволяют короткие негнущиеся от слабости ноги, устремляется на выход из комнаты, оставляя Джонсона наедине с собой. Оглушительно хлопает входная дверь, отдав по стенам мелкой, едва ощутимой вибрацией. Ларри морщится, медлит несколько секунд, а затем задается криком. Криком, полным боли и бессилия, обиды и страха. Он устал, так устал, что вся эта череда кошмаров наяву стала совсем невыносимой. Заметавшись по комнате, в порыве эмоций парень хватается за мольберт и с ревом опрокидывает его на пол. Затем переворачивает стулья и табурет, смахивает мелочевку с комода, срывает с постели белье с кусками изорванных простыней. В какой-то момент, опустошенный и обессиливший, он тихо опадает на колени и утыкается лбом в пол. Горячие капли слез стекают по щекам, срываются на ковролин, оставляя на нем темно-зеленые, влажные следы. Еще немного, и он точно не выдержит. Он устал. Он просто смертельно устал...