Генерал

      Тонкие пальцы смяли записку и кинули в огонь (предусмотрительная и осторожная женщина сжигала большую часть писем, поступивших от Потёмкина). Стоило оскорбиться и приказать отправляться обратно на Дунай, а лучше и голову с плеч, но нет – Екатерине совсем не это нужно было.       «Признаний хочешь? Будут признания!»       И написала!       Подробно, ничего не скрывая, указывая даже даты и временной промежуток, делая акцент на тех, кто его в большей мере интересовал.       Она и сейчас не ошиблась!       Читал быстро и внимательно, вчитываясь в каждое слово: «…от 1758, и старательства Кн. Гр. Григорьевича¹, которого паки добрыя люди заставили приметить, переменили образ мыслей. Сей бы век остался, естьли б сам не скучал» - писала она об Орлове, которого Потёмкин в молодости люто ненавидел. Жестоко описывая связь с Васильчиковым, имени его не указала, давая понять, что личность для неё незначимая – «…заставила сделать из дешперации² выбор кое-какой, во время которого и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и иногда более как тогда, когда другие люди бывают довольные, и всякое приласканье во мне слезы возбуждало, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года. Сначала я думала, что привыкну, но что далее, то хуже, ибо с другой стороны месяцы по три дуться стали, и признаться надобно, что никогда довольна не была, как когда осердится и в покое оставит, а ласка его меня плакать принуждала». А какого же было его удивление, когда она упомянула его самого – «Потом приехал некто богатырь…». И будто снова бросая вызов, коих до этого было не мало – «Ну, Госп³. Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих. Изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих...». В завершении призывала к ответу, которого устала ждать и больше ждать не намерена – «Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того взлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость зделала, и естьли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду»…

***

      Под тяжелым взглядом государыни, молодой поручик чувствовал себя провинившимся, будто не исполнил приказа, от чего опустил чёрные большие глаза, обрамлённые густыми ресницами, в пол. Стало жаль его, с ног сбился, сыскивая генерала по всей столице – уйдя из монастыря, более у сестры не появлялся. Кивнув, тем самым отпуская растерянного поручика, Екатерина медленно опустилась в кресло. Уже долгое время упорно добивалась своего, как делала это и раньше: моментально реагировала на дерзкие письма, расширила его полномочия, награждая за военные заслуги, и нетерпеливо, но всё же ждала. И сейчас, вновь наткнувшись на молчание, не понимала, как действовать дальше… Но отступать не собиралась, несмотря на то, что Потёмкин во время их тайных встреч, организованных верными слугами (обер-гофмаршалом Голицыным и гофмейстером Елагиным), не единожды твёрдо давал понять, что фаворитом быть не намерен, ибо это перечит его понятиям о чести и достоинству. Однако где-то в глубине души женщина понимала, что дело совсем в другом.       Слышала, но не подняла головы, когда в дверях показался Голицын, вызванный ею поздним вечером. По её сосредоточенному виду догадался, что принимает решение, поэтому терпеливо ждал, ничем не выказывая своего появления.       - Пущай уезжает на Дунай. – Подавлено произнесла женщина. - Так и передай.       Придвинувшись ближе к столу, стала прибираться на столе, ровными стопками складывая бумаги. Голицын кивнул, не проронив ни слова, выполнит поручение без лишних слов, но уходя, открыл дверь и остановился. Запахнув шубу и надев меховую шапку, спросил, словно подозревал, что она не уверена в собственном решении:       - Писать не будешь, матушка?       - Нет, достаточно, - сразу же, без колебаний, ответила императрица…       За закрытой дверью императорского кабинета со стола полетели ровные стопки бумаг, так старательно сложенные женскими руками.