«… Любовью шутит сатана…»
Я мало уделяю времени сну. Многие считают, что я не позволяю векам сомкнуться из-за вечной работы моего жёсткого диска, но настоящая причина кроется в другой. Я не люблю закрывать глаза лишь потому, что каждый чёртов раз в этой бесконечной темноте возникает её улыбка. Даже её звонкий смех раздаётся где-то в моей черепной коробке. Сердце от чего-то начинает дико быстро пропускать через себя кровь, а кожа становится гусиной. Я сижу в своём старом кресле, вытянув ноги вперёд, сжав в руках пожелтевший лист бумаги, который стал жертвой времени, неуверенности и пыли. Женщины любят уходить красиво, с излишним сахаром. Я же предпочитаю по-английски. Я утонул в ней, в её искренних чувствах, и мне никто не кинул спасательный круг. Мои лёгкие разрывало от переизбытка воды, ноги сводило судорогой, а тело предательски тянуло на дно. Не ждите, пока вас кто-то начнёт спасать, спасайте себя сами. Я выплыл, не дал опуститься себе на дно к остальным. Однако в лёгких по-прежнему плещется та вода. Закрываю глаза, позволяя себе утонуть в такой23.08.08
— Всё хорошо? — её голос меня сейчас дико раздражал. — Да. — У тебя какой-то злой взгляд сегодня. Ты сегодня не такой, — говорит она и садится на другой угол дивана. Глаза её в темноте дьявольски блестели, и я понимал, какие мысли вертелись у неё в голове. Но сегодня её мыслям навряд ли суждено реализоваться. В течение этого часа три раза она глубоко и быстро дышала, пыталась что-то сделать, но, в силу своей юношеской неуверенности, не смогла. Наши встречи всегда были коротки, редки и непонятны. Эта встреча оказалась по-особенному непонятна. Её испепеляющий взгляд и молчание съедали меня. Перспектива сидеть на её диване в раздражающем молчании ещё час меня не устраивала, потому я встал. Беру свою кожаную куртку со стула, кладу ладонь на ручку её двери, но не ухожу, ибо… — Стой, — говорит она мне тихо, в глазах её пустота, а грудь под её любимой чёрной футболкой, на которой она сама вышила «почти Звездную ночь Ван Гога», быстро поднимается и опускается. — Ну, что? — отвечаю максимально безразлично, чтобы обожглась. — Подойди ко мне, — она встала на диван, засунув руки в карманы джинс и нахмурив брови. Больше желчи и огня. — Не хочу, — я знаю, что она хочет сделать, потому отвечаю на её сомнительное желание так грубо и сухо, как только возможно. — Знаешь, это должно происходить само собой, неожиданно… — Что? — разумеется, мне известно, просто перебиваю её, чтобы закончила нести ерунду. — Я думала, ты смышлёный, — ещё тише говорит она и не даёт мне выйти, упираясь рукой в дверь. — Подойди. — Нет. Обожглась . Убирает руку с двери и скользит вниз по спинке дивана, сжав свои губы в тонкую линию. Смотрю на её темно-русую копну волос, что перевязаны жёлтой лентой, и выхожу за порог этой камеры пыток. Невыносимо. Опустив левую ногу в ботинок, слышу скрип двери, а затем вижу её полосатые носки. Я искренне надеюсь, что на лице моем она не заметит ни одну эмоцию, которая могла бы меня выдать, иначе поймёт. — Стой, — повторяется опять за моей спиной, как только я открываю дверь. — Пока, — за спиной уже раздаётся хлопок двери. Какого черта делает со мной эта юная девчонка. Делаю глубокий вдох ночного августовского воздуха, закрыв глаза и сжав ладони в кулаки. Хочу её. Понять, разумеется. Шерлок Холмс поддался тем сантиментам, что осуждал? — Да, — отвечаю я вам, сжав в потной ладони лист с надоевшими за десять лет знакомыми буквами «До лучших времен, Шерлок. Мне хотелось бы написать, что я тебя люблю, потому что это действительно так, но это будет слишком даже для меня. Чмок в щеку.» Сегодня третье октября две тысячи восемнадцатого года. Без ещё одного вдоха, боюсь, мой исход достаточно ничтожен. Мне придётся что-то делать с собой и своими чувствами. Но сейчас я неспеша встану с кресла, сложу этот чёртов лист пополам, и засуну его в любимую книгу той, что смогла (не знаю, что она там смогла, но чувствую я себя омерзительно), и пойду в ближайший магазин канцелярии для покупки воскового мела.