die Wiedergeburt

Зрачки расширены. Я разбит. Губа разбита. Руки в крови. В кудрях запутался запах ненависти и решительности. К верхней губе из ноздри течёт алый ручеёк. Частицы важной мышцы в висках стучат. Тянусь к браунингу.

Несколькими часами ранее.

— Долго прятаться будешь? — моя фраза отскакивает от стен, превращаясь в эхо. Пытаюсь не издавать ни звука, приближаясь к жертве собственной тупости, но под ногами хрустят осколки стекла и камни. Дыхание сбито, ноги дрожат немного. Желание достать его внутренние органы усиливается с каждой секундой поисков. — Один... Делаю шаг вперёд и, кажется, чувствую запах невыносимого страха. Глубже вдыхаю его. — Два... Слышу сердцебиение и громкое дыхание загнанного в угол испуганного животного. Пытаюсь убавить громкость своих. Хочу слышать страх. — Три... Поворачиваю голову направо и вижу жалкое существо, держащее в дрожащих руках пистолет-зажигалку. Вздыхаю, закатывая глаза. Идиот. — Нашёл, — улыбаюсь, как кот Чеширский. — Отойди! Брось пистолет! — кричит, стараясь не зареветь. — А то что? — Я прострелю тебе мозги! — Удачи, — не перестаю улыбаться. — Стреляй, — развожу руки в стороны, поднимая подбородок. Тот кидает свою игрушку на бетонный пол и ударяет меня по лицу. Господи, да ты же мог ударить меня в живот, болван. Больше возможностей появилось бы. К щеке приливает кровь, а я хватаю руку тупоголового, заламывая её за спину, и прижимаю его тело к холодной стене. Пытается вырваться из моих объятий и попадает своим кулаком мне по губе. Вскипаю. Сжимаю в руке его грязные волосы и с огромной ненавистью оставляю отпечаток лица одного из самых бесталанных убийц на бетонной плите. На память. Все ещё размахивает руками в попытках спасти свое тело. Так пытался, что повезло разбить мне нос. Ещё один отпечаток, и рыхлое тело сорокалетнего неудачника, живущего с мамой, падает на осколки стекла. Не вижу смысла связывать ему руки или ноги: далеко не убежит, даже если я внезапно потеряю зрение, слух и способность передвигаться одновременно. Не в том состоянии. В моих руках целая жизнь. Могу сдать её Скотленд-Ярду. Могу прямо сейчас, в эту секунду, пустить ей пулю в лоб. Могу дождаться пробуждения спящей красавицы и оставить на полке своей тумбочки возбуждающее душу воспоминание. Третий вариант мне как-то искренне улыбается. 10.06.08 — Как-то медленно, мистер Шерлок Холмс, — сидя на деревянной скамье ко мне спиной, пробормотала она, зевая так, что любой клоун из Голливуда позавидовал бы её мастерству симулировать. Волны её волос, уже выгоревших на первом солнце лета, затянуты лентой в низкий хвост. Клетчатая рубашка, пропитанная запахом дешёвых духов и воскового мела, прячет её острые плечи. — Помимо поисков Авентины в моей копилке были ещё и важные дела, — сажусь рядом с ней, стараясь впитать в себя, как её рубашка, этот запах... юности. Только лишь из-за его специфичности. Только. За те десять минут, как я подсел к ней, единственное, что мне удалось услышать — жужжание насекомых и остатки криков, которые доносились с соседней поляны. И звук слияния чёрного мелка с белоснежностью листка в руках моей соседки по скамейке. — Что дальше? — не прекращая выводить замысловатые линии, глухим голосом почти прошептала соседка. — Приз, — настолько скучно стало. — За какие заслуги? — всё так же марает лист. — Да хотя бы за те старания и то время, что я потратил на тебя, — смотрю на её полуопущенные веки. — Сам захотел — сам сыграл, — пожав плечами, улыбается, как ребёнок, которому после долгой мольбы разрешили съесть ещё одну конфету, и смотрит на меня хитрым взглядом. Права. — Как скажешь, — произношу на выдохе, вставая со скамьи. — Куда ты? — наконец-таки отвлекается от рисования. — Какая разница? — спрятал руки в карманы брюк, быстро надев маску равнодушного парня. Она убирает с колен уже исполосованный лист и кладёт его рядом с собой. Скрывает грудную клетку крестом из рук (или показывает, где клад?) и приподнимает маленький подбородок. — Никакой, вообще, — нахмурив густые раскрашенные брови, отвечает она, отводя взгляд куда-то влево. Ботинки оказались приклеены к асфальту: не могу сдвинуться с места. Роль клея сыграл запах. А ещё моя глупость. И что-то вроде азарта. Подобная смесь намертво приклеивает кого-либо к кому-либо. — Ты не молода для общения с таким старым пнём, как я? — спустя пары минут надоевшего молчания, интересуюсь. И без её ответа знаю, что приклеиваться к такой юной — слишком. Сколько ей? Шестнадцать? — Какая разница? — пародирует. — Никакой, — улыбаюсь, — вообще. Между нами опять спряталась тишина. Не знаю, сколько минут я простоял, сверля взглядом эту девушку. Оказывается, неинтересность может привлекать. И заставлять. — Мне пора, — ловко и шустро спрыгивает со скамьи и, касаясь губами моей щеки, спешит скрыться за поворотом. За ней тянется приятный никакой запах, а я тянусь за оставленным ею листом-зеброй, которого касался ветер. Авентина Рунген Маленькая. Наивная. Привлекающая. Возможно, обмен слогами с этой слишком мечтательной девчонкой скрасит мой холодный вечер, пропахший сигаретным дымом, виски, сыростью и одиночеством. Или вечера. С наступлением сумерек становится невыносимо скучно. Или ты просто идиот, Шерлок? В углу комнаты зашевелилась спящая красавица. Её жалобные стоны, наполненные болью, не столько раздражают, сколько вдохновляют. Убийцы — художники, вдохновлённые страхом, чужой болью и ощущением собственного превосходства. Некоторые — жаждой холодной мести. К сожалению, я отношусь ко второму косяку. Не льсти себе. Ты слишком слаб, чтобы быть одним из них. Ты — марионетка в руках мёртвой. Просто целься. Знакомый голос щекочет мою коробку изнутри. Трясу головой в разные стороны, зажмуря веки настолько сильно, что звёзды полетели. Не хочу слышать тебя. Не сейчас. Не это. Маменькин сынок смотрит на меня понимающим взглядом достаточно перепуганной собаки, которая, упёршись своими костями в стену, несмотря на осознание своего похода в собачий рай, лает до последнего выдоха. Позволяю ему ещё несколько минут ощущать тёплое дыхание смерти. Разрешаю себе наслаждаться жалким видом. — Не надо, прошу, — вдруг слышу тихий хриплый писк. — Хорошая попытка, — подхожу ближе к телу, смотря сверху вниз, ухмыляясь. Нет желания объяснять ему причину его скорой смерти. Какой смысл рассказывать этому наитупейшему убийце о тех мучениях, что ощущали его жертвы? Что теперь он платит своей жизнью за совершённые поступки? Никакого. Тянусь к браунингу. Снимаю пистолет с предохранителя. Замечаю реакцию жертвы моей ненависти и боли. Улыбаюсь. — Пожалуйста, — сквозь рыдания просит, — мне так жаль. Твоё мнимое раскаяние Авентину не воскресит, сукин ты сын. Она мертва. И ты тоже должен кормить червей. Нажимаю на курок. Кричит. Зажимает колено ладонями. Вопит, как лось в брачный период. Опять улыбаюсь. Увлажняет свои щеки солью. Негоже второй коленный сустав без подарка оставлять. Скотленд-Ярду наплету что-нибудь о самообороне. До последней крошки моё вранье съедят. Умоляющие стоны сменяют вопли. А меня накрывает волна безумия. — У-умоляю, — совсем тихо плачет. — Хорошо. Он оживает на несколько секунд. Однако, посмотрев на направленное на него дуло пистолета, замирает. Расслабляется и опускает голову на плечо. Выстрел.