Ars Armandi

      После Азкабана Беллатрикс прятала своё лицо. Она избегала зеркал, чтобы лишний раз не видеть обезображенного отражения. И старалась не смотреть на своё тело, только чувствовать. Из роскошной красавицы, самого дорогого и ценного цветка, как семьи Блэк, так и Лестрейндж, она превратилась в его тень. Тень, все ещё хранившую очертания прежнего цветка, но с размытыми краями и чёрной палитрой красок.       Её боялись многие. И чёрный балахон, скрывающий все, кроме рук, добавлял её образу ещё большего ужаса. Костяшки женских рук всегда были содраны, иногда с них тонкой струйкой стекала кровь, пачкая свежезастеленные простыни и бледные щеки. Она и сама себя боялась. Не такая, как прежде, не такая, какой её хотят видеть. Не такая. Её мучили кошмары — и наяву, и во сне. Она всегда и всюду слышала тихий шепчет и длинные пальцы на своих плечах. Она чувствовала, что теряет себя, настоящую себя, и отчаянно пыталась это предотвратить, хотя бы оттянуть ненадолго, скрываясь за плотным слоем тряпок.       Белла задыхалась от внутренней боли, раскрывающейся в ней тысячью острых шипов. Она часто и много думала о своей жизни, а потом наказывала себя за свои мысли, но все же… Она думала. Словно в одном теле поселились две Беллатрикс, совершенно разные и не способные поладить. Она и не знала, когда это случилось. Быть может, ещё в юности, когда отец объявил о её помолвке с Родольфусом Лестрейнджем, или в тот вечер, когда она дрожащей рукой сжимала свечу, разглядывая кровоточащую метку. Она не знала. Поэтому каждый час, каждую минуту пыталась найти ответ на то, что не давало ей спать вот уже почти тринадцать лет. А потом, когда небо окрашивалось в красный (как тропинка у дома Лонгботтомов), Белла шла к своему повелителю и склоняла голову, хватая холодными ладонями его грубые руки. Она каялась ему в том, в чем не должна была, словно священнику, и замирала в ужасе, ожидая его решения. Так происходило изо дня в день. И этот замкнутый круг ей было не под силу сломать.       Тень его улыбки, ужасной и совершенно неискренней, следовала за ней всюду: в шелесте листвы на пожелтевших деревьях, во все ещё тёплых лучах осеннего солнца, в шагах босых ног по деревянной лестнице. Она чувствовала его присутствие кожей и слухом, искусанными губами и кончиком языка, осторожно проводящим по свежим ранам. Беллатрикс его чувствовала, как и вторую себя, теряясь в своих ощущениях, задыхаясь от них. Она тихо сходила с ума, не знаю, как сделать так, чтобы больше не чувствовать. Даже дементоры не смогли её сломить, а он смог. И для этого ему не нужно было лишать того последнего хорошего, что в ней осталось. Просто быть рядом.       Никто, даже Родольфус, не знал истинной причины столь сильных перемен. Никто, кроме Волдеморта. Он стягивал чёрную тряпку и откидывал в сторону, с наслаждением разглядывая женское тело. Каждый рубец и синяк были подарены Белле лично им. Он жадно впивался в её плоть, наблюдая, как она корчится от боли и закусывает с силой ладонь, чтобы сдержать слезы. Лорд упивался мыслью, что эта сильная ведьма, Беллатрикс Лестрейндж принадлежит ему всецело и полностью. И её ночные походы, как ничто иное, вселяли в него дух всевластия. Не только над телами своих приспешников, но и над их разумом и мыслями. Он был благодарен Беллатрикс (если это вообще возможно) за то, что она такая… такая верная. Настолько, что Волдеморт привык видеть её рядом, считая, если не частью интерьера, то второй Нагиней.       Он проводил ладонью по нежной щеке и запрокидывал её голову за чёрные кудри, чтобы ещё раз убедиться — она по-прежнему ему преданна. И это было действительно так. Белла целовала его руки и с восхищением смотрела в змееподобные глаза. Она была преданна, ведь иначе и быть не могло. Но в груди болезненно сжималось почерневшее от времени сердце, и та Беллатрикс, которая кидалась в ноги своего хозяина, холодными руками хватала её хрупкую шею и сжимала её. Сжимала так сильно, что перехватывало дыхание, и Белла думала, что это и есть конец. Но «та Беллатрикс» ждала, когда наступит момент, чтобы раз и навсегда сломать шею ей прежней.       И вот тогда наступит конец.       А сейчас она по-прежнему будет терзать себя мыслями, думать и склонять колено перед повелителем, снимая чёрный балахон лишь перед ним, лишь для того, чтобы вновь почувствовать жизнь в кровоточивших ранах.