Symptoms

      И вот уже три c половиной года прошло с дебюта, и я вполне смирился со своей любовью, которая каким-то образом определила меня как певца и как поэта, учитывая то, какие именно песни я хотел писать и как чутко стремился выразить свои чувства в них. И снова новый альбом, на этот раз японский, снова труды, снова репетиции, снова срывы (нервные и здоровья), снова я начал курить, хотя сам себе обещал не делать этого, ведь мой голос был инструментом, с помощью которого я говорил миру о своей боли и своей любви к Нему. Я подсел на кофе, который только усугубил мою бессонницу.        Мы давно расселились по отдельным комнатам - слишком сложно было жить с кем-то, не имея собственного пространства, но у нас остался особенный ритуал - собираться вместе на кухне и готовить. Мы смеялись над произошедшим за день, шутили, обнимались, давали советы, спорили, толкались. Это было так по семейному мило, что мы бесконечно радовались этому времени. Тэмин вновь делал ошибки в том, что ему доверили, Кибом ругался, Минхо снова смеялся над их перепалками, а я смотрел на Его красивую спину, плечи и то, как двигаются Его руки, когда Он режет овощи, и внезапно пропускал момент и отдергивал руку от горячей кастрюли слишком поздно, а потом с удивлением замирал, смотря на то, как Он держит мою покрасневшую кисть под струей воды, обнимая сзади, прижимая к себе и тихо шепча на ухо: «Бедный, все в порядке? Не сильно больно? Надо же осторожнее, Джонги!» И в груди щемило от такого ласкового шепота, и я закусывал губу, чтобы не выдохнуть всю мою любовь сквозь срывающееся дыхание. ***       Закрывшись в своей комнате, часто замирая с карандашом в руках, кусая губы, вспоминаю Его образ. Накидываю новые истории в блокнот, прорабатывая будущие песни. Мне отдана на растерзание большая часть из того материала, что уже готов к новому альбому, который мы запланировали сделать в виде сборника, состоящего из трех частей. Концепт мне безумно нравится, тем более в альбоме уже есть очень интересные песни со свежим звучанием, и я полностью погружаюсь в работу.       Иногда я даже позволяю себе залезть в телефон и покопаться в фотографиях с концертов, чтобы насладиться просмотром каждого сантиметра Его прозрачной светлой кожи, уголков рта, растягивающегося в широкой улыбке, обнажающей ряд не совсем ровных нижних зубов. Этот волнующий взгляд, полуприкрытые глаза, мягкий овал лица, короткие ресницы...       Я сознательно пропускаю чересчур горячие фотографии. Да, я ревную, когда фанаты запечатляют Его в самые откровенные моменты: когда Он жарко облизывает губы или запрокидывает голову, выставляя напоказ соблазнительную шею с ярко бьющейся венкой, выделяющейся во время пения. Но иногда я всё же позволяю себе насладиться и такими фото, блуждая обнаженным от желания взглядом по Его открытому влажному рту, сексуальным ключицам, милым маленьким родинкам, сведенным в напряжении бровям. Далее спускаюсь на подкачанную грудь через широкие плечи, ниже, к сильной талии, и в конце к крупным крепким бедрам. Тогда я заполняю тетради особенно жаркими текстами, сквозящими откровенностью и одновременно недосказанностью.       Никто не понимает, откуда рождаются все эти горячие слова, и когда я показываю тексты ребятам, то стараюсь не смотреть на Его изумленные глаза. Стараюсь не видеть, как Он напряженно выдыхает и закусывает губу, как хмурит брови на распределении партий, удивляясь, что Ему опять дают хоть и немного, но зато самые откровенные и сексуальные слова. Я - одна из причин, ведь именно я настаиваю на таком выборе, ссылаясь на Его плотный, обволакивающий, чувственный голос.       Иногда во мне рождается какой-то монстр, желающий услышать разврат с Его губ, а потом увидеть запись и застонать от Его взгляда, прожигающего камеру. Вот Он - наш невинный мальчик, посмотрите на Него. Ни Его ли губы так уверенно и с хрипотцой или надрывно произносят откровенности, не стесняясь показать, насколько жарким может быть Его голос и Его движения, как развратно могут стекать капли пота по Его сильной шее, какими жесткими и жадными могут быть Его глаза?       Свет луны падает на рабочий стол. Листы, исписанные лирикой, приподнимаются от приятного свежего ветерка, просачивающегося сквозь маленькую щелку, которую я оставил. Сижу на кровати в одних пижамных штанах, сжимая виски. Бессонница, как и всегда, а еще мигрень, а еще депрессия, ну это уже тоже как всегда. Безысходность…       Я откидываюсь на кровати, выдыхая. Боль в груди растет медленно вместе со светом луны. Хочется курить, безумно, но я так боюсь разбудить ребят, которые сопят в соседних комнатах. Все мы измотаны в последнее время. Окончился первый концертный тур в конце зимы, выпущен японский альбом, мы даже Рождество то особо не праздновали, потому что были заняты.       Еще один час проходит в мыслях о Нем, в мыслях о Его медовом голосе, улыбке и руках. В мыслях о невозможности быть с Ним, о несправедливости судьбы и о невероятности того, что несмотря на все это, я до сих пор ничего не сделал, чтобы раскрыть себя.       Но в этом и есть весь я, не так ли? С юношества я знал, что моя любовь будет такой: разрушающей, больной, сладкой и обездвиживающей. Но, черт побери, я не представлял, что буду проходить через все это, живя со своей любовью в одном общежитии. И что я не смогу даже кому-то поведать о своих чувствах, ни одной живой душе. Не знаю, благодарен ли я своей любви к Нему или нет, ведь именно из-за этого я стал таким чувствительным ко всему на свете. Словно наполнился этой болью за все те годы, что мы знакомы.       Ближе к трем ночи я понимаю, что без сигарет и кофе больше не вынесу. Приоткрываю дверь, всматриваясь в темноту коридора, тишина давит на уши. Выхожу, медленно и тихо преодолеваю коридор, захожу на кухню, аккуратно закрывая дверь, и наконец-то включаю ночник. Кухня окрашивается нежно-желтым от льющегося приглушенного света. Тут уютно, потому что все сделано так, как нам нравится. Куча баночек, которые так любит Ки, прозрачные кружки - любовь Минхо, сладости, рассованные по полкам - подарок от Тэ, мягкие кресла, которые купил Он, и уютные светильники, которые я люблю за легкий свет, дарящий ощущение интимности. Я тихо напеваю под нос: "더 떨리는 두 손 곧 떨어질 초점 (Мои руки дрожат всё больше, я не могу сфокусировать взгляд,) 고장난 내 다리 여기 왜 서있는지 (Почему я стою и ноги мои сломаны?) 기억조차 안나 무서워 지는 걸 (Я даже не могу вспомнить, мне страшно,) 방금까지 웃고있던 넌 어딨는지 (Где ты, тот, кто недавно улыбался?)"       Едва слышно роюсь в банках с крупами, нахожу ту, в которую последний раз припрятал пачку, чтобы никто не узнал, что я снова курю, и прерывисто выдыхаю, понимая, что сигарет там нет. — Ты это ищешь? — Тихий шепот прорезает тишину. — Ах ты, черт! — Я резко оборачиваюсь на звук.       Сердце колотится как после марш броска или после особенно длинной и изнурительной репетиции. В дверном проеме стоит мой самый сладкий сон и в то же время самая большая пытка. Невероятно милый, сонный, в пижамных штанах и растянутой футболке, которая почти оголяет одно Его белое плечо, такое манящее, такое нежное. Он протягивает пачку сигарет и хмурится, сдвигая густые брови. — Ты бы еще тише подкрался, сумасшедший, я чуть дара речи не лишился, — судорожно вздыхаю. - Что случилось? — Это ты мне скажи, — Он говорит тихо и шипяще, чтобы не разбудить ребят. — Что ты делаешь здесь, Джонг? Нам вставать в шесть утра! Ты видел время? И когда ты собирался рассказать, что снова куришь? — Он ждет ответа, который я не хочу озвучивать. — Я не курю снова, — бурчу в ответ. — Просто балуюсь, иногда находит, ты же знаешь.       Я отворачиваюсь, потому что не в силах смотреть на Него: чертовски прекрасного, невероятно любимого. — Знаю, — тихий ласковый шепот. — С тобой все в порядке? Я переживаю, Джонги.       Ох, это Его: «Джонги»! Сводящее с ума, невинное и горячее одновременно. Опустившаяся на плечо рука заставляет меня напрячь все мышцы тела. Господи, главное не выдать себя, главное не выдать! Он аккуратно сжимает мое плечо и отпускает. Я поворачиваюсь и всматриваюсь в Его лицо: узкие, притягательные глаза, скрывающие в уголках какую-то тайну, прямой крупный нос, широкие выразительные брови, пухлые щеки, острый подбородок, не такой острый как у меня, но восхитительный в своем изгибе. Лицо обрамляют беспорядочные пряди, в которых хочется запутаться пальцами. И самое восхитительное — это Его губы: мягкие, чувственные, сочные, словно созданные для того, чтобы их целовать и срывать с них нежные стоны. Я мысленно благодарю все эти годы, которые провел в практике невыдавания своих чувств, если бы не она, то Он бы сразу догадался, как бессильно и мучительно я схожу по Нему с ума. — Возьми, я не ругаю тебя, просто волнуюсь. Если хочешь - кури, — Он протягивает мне пачку. — Спасибо.       Я забираю заветную коробочку, выталкиваю привычным движением сигарету, прячу ее за губами, вытряхиваю из той же пачки зажигалку, прикуриваю и отворачиваюсь от Него, чтобы открыть окно. Делаю первую долгожданную затяжку полными легкими и с наслаждением выдыхаю в темноту и холод зимней ночи. Отлично! То, что нужно! И все было бы прекрасно, если бы не ощущение на своей коже Его взгляда.       Он подходит ближе, опирается руками на подоконник, почти касаясь бедром моего бедра, и заглядывает мне в глаза. — Ты пишешь новую песню? Я видел свет в твоей комнате. Почему ты всегда делаешь это по ночам? — Его беспокойный взгляд, Его теплое вкусное дыхание, Его глубокий голос. Как я могу этому противостоять? Как вообще кто-то может этому противостоять? — Да, пишу. В последнее время у меня появились новые идеи, а из-за бессонницы есть свободное время для работы, — снова затягиваюсь, стараясь не смотреть на то, как близко Его рука лежит к моей, стараясь не смотреть на Его чувственные пальцы, которые я мечтаю поцеловать уже так много лет. — Бессонница? А ни оттого ли она, что ты привык работать по ночам? Это ненормально, Джонг! Нам нужно высыпаться. У нас камбэк, у нас плотный график. Мы на износе, ты на износе. И я сейчас не говорю о физическом износе, твое тело в прекрасной форме, как и всегда, я говорю о психологическом износе.       Я поворачиваюсь к Нему и всматриваюсь в глаза напротив. — Мне показалось, или ты сделал комплимент моему телу? — Так и есть, — Он лучезарно улыбается. — Твое тело — наше достояние. На чьем еще торсе мы будем писать названия наших фанклубов на концерте?       «На твоем, например», - думаю я, но не озвучиваю. У нас негласное правило не говорить о Его теле, потому что в этом нет никакого смысла, никто из нас никогда не видел Его обнаженным, только в шортах и в майке. Он скрытный, очень скромный и непорочный. Но по тому, как обтягивают Его мышцы шорты, как облепляет спину и грудь футболка, когда Он плавает, понятно, что примерно скрывается под тканью. Мне это не важно. В смысле, я люблю Его полным, люблю Его худым, люблю Его подкачанным, люблю Его любым, но стараюсь не представлять Его обнаженным, потому что это слишком развратно, слишком грязно и вообще, все это не про мою любовь, не про мои чувства, не про мои ощущения.       Я рассматриваю Его короткие ресницы, немного порозовевшие щеки, смущенно закушенную губу, и мое сердце пропускает удар. Мне так хочется прижать Его к себе и согреть своим теплом. — Онью, можно я спрошу кое – что? — Закусываю щеку изнутри, надеясь, что Он скажет: «да». Он кивает. — Неужели ты никогда не… — запинаюсь, боясь задать волнующий меня вопрос. — Никогда не что? — Он ждет, удивленно смотря мне в глаза. — Неужели тебя никогда не… никогда не касались чужие губы?       Ох, черт! Почему я сказал это настолько откровенно? Что за дурацкий вопрос? Какого черта я спросил это так компрометирующе? Он шумно выдыхает. — Эм, это странный вопрос… Ммм, ладно, я хоть и не понимаю, зачем ты меня это спрашиваешь, но отвечу. Нет, я никогда никого не целовал, кроме родителей, и нет… - Его голос дрожит. — Меня никогда не касались чужие губы, если я правильно понимаю, о каких поцелуях идёт речь.       От Его слов и тембра голоса по моей спине бежит волна мурашек, поднимая волосы на загривке и заставляя темные соски напрячься. — У нас что, ночь откровенных вопросов? — Хихикает Он шепотом.       Я благодарно улыбаюсь. Он всегда может разрядить напряженную атмосферу своими легкими шуточками. — Пожалуй, - затягиваюсь еще раз, выдыхаю в окно дым и сжимаю левую руку в кулак, чтобы не застонать от боли в груди. — Да, Джонг, раз у нас с тобой ночь откровений, мне тоже хотелось бы кое-что узнать, — Его голос вдруг становится серьезным. Я даже представить не могу, что же такого откровенного обо мне может крутиться у Него в голове. — Твои песни...О ком они? — Спросив это, смотрит мне прямо в глаза.       Воздух вокруг резко становится плотным. Вот так с ходу? Вот так откровенно задать вопрос? Это же не в Его стиле. Что же Он делает с моим сердцем этой ночью? — Почему ты спрашиваешь? —Я очень не хочу врать, но и сказать правду не в силе. — Мне это важно, — серьезно и коротко. Такой требовательный, как никогда.       Сжимаю пачку с сигаретами так, что белеют костяшки пальцев, и раздавливаю оставшиеся палочки смерти. — Это не имеет значения, — отвожу глаза, туша сигарету о внешний подоконник, выкидываю в окно окурок, а пачку отправляю обратно в банку. — Я вижу, что что-то с тобой происходит, Джонг. Раньше это было не так заметно, но я все равно замечал, просто старался дать тебе воздуха и не мучить вопросами. А в последние несколько месяцев стало хуже. Я вижу твои мешки под глазами, как бы старательно ты их не замазывал. Ки тоже за тебя волнуется. Он говорит, что ты стал меньше есть. Даже Тэмини заметил, что что-то не так. Что с тобой, Джонги? Расскажи мне. Ты не можешь отгораживаться от меня… от нас так долго. — Я просто в депрессии... я такой, ты же знаешь. Я стараюсь ходить к психологу, стараюсь побороть это в себе.       Любовь к Нему побороть непросто, да и боюсь, что это не получится, не получалось так много лет и стало хуже. Стало больнее, стало невыносимее, стало просто невообразимо больно и в то же время правильно. С каждым прожитым годом любовь крепнет, превращается во что-то большее, становится обжигающей, настоящей любовью, которая делает меня самим собой. — Джонг, послушай, если у тебя чувства к какой-то девушке, то нужно что-то с этим делать. Расскажи мне. Возможно, я смогу помочь, — Он протягивает руку, касаясь теплыми пальцами моих холодных, и я вздрагиваю.       Конечно, мы часто касаемся друг друга на выступлениях, передачах, просто в жизни, но почти всегда в компании других людей, и почему-то это действует на меня не так обжигающе. А сейчас, когда мы одни в закрытой кухне, когда горит теплый свет лампы, когда Он без косметики, с растрепанными волосами, опирается на широкий подоконник бедром, смотрит на меня так ласково и так тепло сжимает в своих пальцах мои, меня накрывает волна любви, безумной нежности и невыразимой боли.       Я поворачиваюсь корпусом к Нему, не отпуская руку, делаю шаг в Его направлении, а мое сердце трепещет. Он так близко, что можно увидеть, как дрожат мягкие ресницы, как шелушится кожа на пухлых губах, как бьется сердце под футболкой, как двигаются зрачки, всматриваясь в мои глаза напротив. — Джинки.       "Джинки?". А я ведь так редко называю Его по имени, боясь, что голос выдаст все мои чувства, ведь Его имя - самое прекрасное слово, которое я только могу произнести. - Я…. - пауза длится слишком долго.       Он тихо вздыхает, сжимает мои пальцы в ободрительном жесте и слегка улыбается. Он знает, когда нужно что-то сказать, а когда просто промолчать. — Я безумно, нежно, неотвратимо и уже очень давно люблю тебя.       Вот черт! Я только что признался Ему в любви! Меня в то же мгновение окатывает холодной волной отчаяния. Цепенею, будто издалека смотря на Его реакцию, а Он потрясенно отступает назад, натыкаясь на плиту, и сковородка, стоящая на ней, соскальзывает и летит прямо на кафель. Перед ужасающе громким звуком Он успевает лишь прикрыть рукой открытый в удивлении и шоке рот. Так мы и стоим: Он с рукой на губах, с огромными глазами и дрожащими пальцами, и я, осознавший свою ошибку, опустивший плечи и смотрящий на Него загнанным зверем.       На кухню прилетают сонные мэмберы: Тэмин в одних боксерах, потирающий глаза Минхо в шортах и жутко злой Кибом в пижамных штанах. — Какого хрена тут происходит? Вы что, решили приготовить еду? — Ки зло шипит на меня, толкая в бок, чтобы я отмер. — Ки, кажется, они сами в шоке, — Минхо смеется, смотря на то, как Он зажимает ладонью свой рот. — У вас все в порядке? - Д-да, — вздрагивает Он, приходя в себя. — Я просто пришел попить воды, а у Джонга как всегда бессонница, и я по своей неуклюжести случайно задел сковороду. Простите, ребята, — Его губы расплываются в нервной, кривоватой улыбке. — Ох, — сонно бормочет Тэмин. — А я-то подумал, что что-то серьезное случилось. — Нет, давайте все спать.       Он поднимает сковороду, потягивается, делая вид, что разминается, и шлепает мимо всех в свою комнату, давая понять, что обсуждать тут особенно нечего. — Джонги, с тобой все в порядке? Ты какой-то странный, — Ки тянет меня за руку. — Зачем вы открыли окно? — А, нет, — я прихожу в себя. — В смысле, да, все в порядке, я просто в шоке от громкого звука.       Тянусь, чтобы захлопнуть окно и прервать все ночные звуки. Внезапно становится так тихо, что я чуть ли не задыхаюсь от этой отрезвляющей тишины кухни с тремя мэмберами и мной, только что испортившим нам всем жизнь. Всё реально и нереально одновременно. Мои руки до сих пор хранят тепло Его пальцев. Мои глаза до сих пор помнят, как близко Он был, когда я признался в своих чувствах, каким желанным Он был в ту секунду, каким любимым, как сердце рвалось на куски, желая стучать рядом с Его сердцем.