***
Аллен перекатывал во рту пастилку, посмотрев на своё отражение в зеркале. За его спиной шумела вода, наполняя собой ванную и разнося в воздухе аромат «альпийских трав» — как значилось в пузырьке с гелем — и этот шум, сравнимый с треском сломанного телевизора, как никогда чётко описывал то, что происходило сейчас в его голове. Перенасыщенный пустотой. Уолкер провёл ладонью по татуировке на щеке: ровная красная линия «слезы», что под глазом пересекалась уже более волнистой по скуле и через нос, почти касаясь «другой» половины лица, на лбу — перевёрнутая звезда. Он подхватил пальцами белые жёсткие пряди, накручивая и дергая. Он никогда не любил ванную комнату — слишком яркое освещение, так что ничего нельзя было скрыть от собственных глаз. Рубашка полетела куда-то в сторону, вслед за ней отправились и штаны. Он хотел видеть. Видеть, что же так привлекало людей в нём. Что же привлекло его и что могло оттолкнуть. Бледная фигура, отчётливые узлы мышц, россыпь шрамов с одним большим — пересекающим его тело от плеча и до противоположного бока, с неровными перьями краёв. Наверняка он уже одного роста с ним, если не на пару сантиметров выше. Аллен смотрел на свои руки с интересом, словно впервые видел следы от мелких порезов, словно никогда у него не было таких тонких пальцев, никогда он не набивал себе на левой руке чёрные линии, узоры и браслеты слов на других языках, а ведь каждый символ наверняка что-то значил, но он не помнил. Парень ощупывал свою шею, твёрдые плечи, подбородок и овал лица — не слишком грубый, но и не миловидный. Проводил пальцами по носу, задерживаясь на собственных глазах. Повзрослевшие… «Потухшие», — поправил себя Уолкер. Он совершенно не понимал, почему многие знакомые говорили, что за эти года его глаза стали красивее. Мол, с них пропала его былая придурь, мол, теперь они как печальное английское небо. «Но ведь в них пропала жизнь», — внутренне удивлялся Аллен. Очень, очень глубоко внутри. Резко он одёрнул руки в стороны, как от чего-то противно-склизкого, поморщился и отвернулся от своего гадкого отражения. Опустив ладони в горячую воду, парень яростно принялся стирать грубой мочалкой самого себя со своей кожи, выковыривая из-под коротких ногтей и туннелей отпечатков. Аллен закрывает глаза, ошмётки пены скользят по его лицу, шее и плечам, щекочут нос и оставляют приторно-мыльный вкус на губах. — Я мог и сам покупаться, — в который раз напоминает парень, скашивая глаза на своего соседа по квартире. Канда поначалу не отвечает, лишь водит мочалкой по его спине, стараясь лишний раз не задевать большой лиловый синяк вдоль позвоночника, а после, словно оторвавшись от чего-то важного, перевёл на него взгляд. Костяшки пальцев стучат по уже расписанному гипсу на правой руке. — Интересно, как же ты собирался это делать, а, Стручельник? — Канда не сдерживает усмешки, наблюдая за тем, как лицо его сожителя покраснело. Аллен, нахохлившись, словно воробей, с фырком отворачивается, особо внимательно рассматривая бежевую плитку и потемневшие стыки. — А тебе так и не терпелось затащить меня в… ванную. — Ага, я ведь всю жизнь мечтал пялиться на щуплое тело. Как ты вообще умудрился так упасть? — скорее риторический вопрос. «Ракуль». Канда с лёгким раздражением проводит мочалкой чуть сильнее, всё же задевая синяк, с каким-то садистским удовольствием слыша шипение. И чего он вообще нянчится с этой Мелочью? Ну признался он ему в любви, ну сломал себе руку и… чёрт, какая тут вообще связь? «Хочется, и всё тут», — решает для себя Канда, переходя на торс. — Я так и знал, что ты извращенец, — насмешливо проговаривает Аллен и отбирает мочалку, хмурясь. — Тут я и сам могу помыть. После его нелепого признания прошла не просто «пара дней», а добрых полмесяца. Две недели он пытался избегать Канду, что было крайне трудно в условиях жизни в одной квартире. Впрочем, поскольку Юу имел чёткий распорядок дня, у него это всё же получилось сделать, сдвинув свои дела на час и не задерживаясь в коридоре или кухне. Раньше встать, раньше уйти, позже прийти с работы, хватаясь за любую подработку, спешно забежать в свою комнату до того, как откроется дверь напротив. Аллен избегал парня, который на слова «ты мне нравишься», ответил лишь «вот как» и ушёл к себе. «Вот как! — Уолкер трёт свою шею до покраснения, не замечая внимательного взгляда синих глаз. — Только такой идиот, как БаКанда, мог так отреагировать!» — Что они означают? — Что?! — чуть не кричит Аллен, хмуро смотря на своего соседа. Канда же, несмотря на такую же вспыльчивость и не умение говорить с людьми спокойно, терпеливо и сухо повторяет. — Твои татуировки, что они означают? Парень опускает взгляд на свою руку, что до онемения сжимала мочалку, некоторое время думает, стоит ли ему отвечать или послать как можно дальше, но всё же начинает свой рассказ, раздражающий гортань. — Тот, что на лице, — Уолкер замолкает, так резко, словно он запнулся, словно слова комом застряли в горле и ему приходится сглотнуть их, прежде чем продолжить. Он никому ещё не рассказывал об этом. — Я сделал сразу после смерти родителей. Это означает, что я проклят, ведь все, кто мне дороги — умирают. Потому что в их смерти виноват… Вода обволакивала его, закрывала коконом от внешнего мира, так что оставалось лишь гулкое биение сердца в ушах и мутные очертания потолка. Словно он попал по ту сторона кривого зеркала без возможности выбраться. Обманчивая защита, что убивала мозг отсутствием кислорода. Легкие сжало новым приступом спазма, и Аллен вынырнул, с хриплым кашлем схватил ртом воздух, вцепился за бортик ванны, пока волосы неприятным тяжёлым грузом липли к его лицу. Кажется, ему придётся взять больничный.Убийство третье
23 января 2019 г. в 15:21
В комнате с плотно зашторенными окнами царит ночная темнота, хотя мир вне предела этих стен уже проснулся и устал от привычных дел. На полу у дивана, который выполнял роль кровати, сидит Канда: серое от ночного волнения лицо, растрепавшиеся волосы, помятая чёрная футболка и поблекший взгляд сонных глаз. Несмотря на бесконечную усталость, он не позволяет себе даже вздремнуть, меняя друг за другом компрессы, которые слишком быстро нагреваются от жара тела.
Обычные антибиотики не действовали, температура стойко держалась на отметке тридцать девять и девять, а самого Аллена всё время бросало из жара с липким потом в холодный озноб, так что суставы сводило и зубы стучали.
Когда после их разговора температура резко подскочила до тридцати восьми, Канда хотел вызвать скорую, но побитая рука ослабевши перехватила его телефон, сразу же повисая от такой тяжести вниз.
«Нельзя», — только и сказал Аллен, прежде чем провалился в неясную череду бреда.
И Канда не стал. Ведь раз Стручок сказал «нет» в таком состоянии — значит, на это есть весомые причины. Весомые настолько, что он чуть было не сошёл с ума от волнения, благо после всех манипуляций с таблетками, компрессами и температурным режимом в комнате, жар к утру начал спадать, а вместе с ним и страх за чужую жизнь.
— Ты как? — раздаётся хриплый шёпот со стороны дивана, заставив вздрогнуть — сейчас, всегда хладнокровный и собранный, Юу готов был кидаться на каждый шорох. Он чуть было не заснул с открытыми глазами и с тряпкой в руках, что впервые за всю эту долгую ночь не обжигала, а оставалась весьма прохладной.
— Нормально, — Канда скользит взглядом по всё ещё болезненно бледному лицу и не сдерживает лёгкой тени улыбки, увидев в глазах напротив не мутную плёнку умирающего или бесноватый блеск очередного кошмара, а вполне обычную усталую серость с тёплыми янтарными каплями.
— Спасибо, — Аллен облизывает сухие губы, ему чертовски хочется пить, но он просто не смеет мучать своего партнёра лишними движениями, решив, что вполне сможет потерпеть пару часов. Рука, тщательно перебинтованная и заклеенная лейкопластырями, мягко ложится на тёмную макушку.
Канда опускает голову на край дивана, но глаза не закрывает, смотрит внимательно, словно отвлекись он хоть на минуту и тело перед ним снова вспыхнет, подобно спичке.
— Не расслабляйся. Потом я тебя убью за это, — хотя у него и не болит горло, он поддерживает этот разговор шепотом. Шершавые от пластырей пальцы зарываются в сбитые, но всё такие же мягкие волосы. Юу никогда не любил прикосновения к ним, однако сейчас это приносило умиротворение напряжённым нервам.
— Ну и дурак ты, — Аллен тепло жмурит глаза. Хотя боль от ударов всё так же неприятна, хотя горло дерёт и немеют ноги, сейчас он чувствует себя самым счастливым на свете человеком. После всего, что Канда узнал вчера, он мало того, что не оставил его, так ещё и всю ночь заботился. — Кто же будет спасать кого-то для того, чтобы потом убить?
Юу лишь хмыкает, мол, дурак ты, Стручок, и ничего не понимаешь, и прячет зевок в складках одеяла — поднимать руку, чтобы закрыть рот, просто впадлу.
— Я люблю тебя, — Аллен слабо улыбается и закрывает глаза, пальцы с волос скользят по виску, скуле и к шее, накрывая бьющуюся жилку. — Давай спать. Вместе. Я уверен, температура не поднимется больше.
Канда перехватывает всё ещё слабую руку, прикрывает глаза и касается губами запястья, так, чтобы в вены проникло: «Я тоже люблю тебя», — двигает мальчишку ближе к стене и ложится рядом, обнимая и наконец проваливаясь в сон. Ведь если Аллен сказал так, значит…
Уолкер проснулся в середине дня от жжения в лёгких и приступа кашля, разрывающего тишину комнаты и его барабанные перепонки. Аллен сел на диван, так и не разложив его, так и не сняв с себя уличную одежду, чтобы хоть немного расправить лёгкие, расцарапав ногтями шею, и попытаться сделать несколько коротких вдохов. Когда спазм прошёл, перед глазами всё плыло от слёз, но он не замечал этого, лишь поморщился от боли в горле, такой, что даже слюну глотать невозможно было.
Каблук простучал о поверхность паркета в сторону кухни. Боги, если бы Канда это увидел, наверняка надрал бы ему задницу.
«Но его тут…» — не дав себе закончить мысль, Аллен криво улыбнулся. В его руках лопались капсулы пастилок, он засунул в рот экстракт мяты, так что даже нос начал от этого щипать, и чихнул.
«Нужно принять душ», — мелькнуло на задворках, стоило только среди ноток ментола почувствовать то, чему не было места на его теле.
И хотя Уолкер ещё у Тики вымылся раза три, он всё ещё ощущал на себе запах дорогого парфюма, дорогого алкоголя и дорогих шлюх — в общем-то, запах Микка, от которого так же тянуло блевать.