Революционерка во Франксе

Быков: Если речь идет о маньяке — ладно. Но неужели ты смог бы убить имбецила, неполноценное существо? Нестеренко: Конечно. А почему нет? Быков: Слава Богу, что не дошло до практического опыта. Но тебе не кажется, что последствия для собственной твоей психики были бы необратимы? Нестеренко: А с какой стати? Я руководствуюсь здравым смыслом, а не комплексами. Я же тебе говорю, никакой абсолютной морали нет. Это придуманное понятие, причем каждый социум придумывает собственную мораль, плохо совместимую с другими. Есть разум, и разум призван решать, что полезно для людей, а что вредно.

— [1]

. Хиро перед свадьбой решил посоветоваться на эту тему с последним представителем ещё той, прошлой, «иррацинальной цивилизацией». — Ты сам до этого додумался? — подёргал себя за усы старый Франкс, присаживаясь за стол к пришедшему парню, разговор шёл в личном кабинете Вернера. — Я додумался дать другим имена, потому это не должно вас удивлять. Наверное… я был бы счастлив, родись я ещё тогда, когда Общество состояло из «иррациональных людей», — блекло улыбнулся Хиро, сильно наклоняясь на стуле. — Поразительно! — посмотрел на него Франкс, выражая удивление одним своим биологическим глазом, словно его только что хватил инсайт, словно механизированный старец только сейчас заметил одну важную деталь, каковая всё время находилась перед лицом, но не воспринималась как значимая. — Ты мыслишь как человек той культуры, истинно рациональной гедонистической концентрической персоналистической культуры! — перечислил Вернер. — Злая ирония на твоём языке, эмоциональность, твой стиль речи, страдание перед кошмарностью мира!.. Это так не похоже на «детей» с промытыми мозгами. Я втайне желал видеть старую культуру, именно мои старания привели к тому, что ваша «птичья клетка» так обустроена… Но я даже не мог мечтать, что такой росток сам прорастёт! — Я делаю это не с целью угодить вам… — изрёк Хиро, ровно смотря в лицо вечно растрёпанного учёного мужа. — Я просто это делаю… — Угу… Тогда тебе лучше было бы расспросить меня о свадьбах. — Возможно, но я очень рад, что сходил в город — я окончательно убедился, что идеология Папы — чистое зло, и если я ещё раньше мог сомневаться, то теперь у меня нет никаких сомнений, — мужественно изложил юноша. — Отныне я хочу уничтожить Папу ещё больше Зеро Ту, ведь если Зеро Ту мстит за себя, я буду мстить за себя и за Общество, которое Папа предал и принёс в жертву своей сверхценности. — Поразительно, всё идёт так, как я бы хотел! — снова на эмоциях выдал Вернер. — Словно некая высшая сила направляет тебя, Хиро, ведь ты должен был умереть, но ты выжил, и ты стал таким… Словно Папа наконец прогневал Небеса и ты спустился Ангелом Возмездия! — Доктор Франкс, давайте не будем допускать лишние сущности, — чуть улыбнулся Хиро, на самом деле беспокоясь, что Вернер Франкс сойдёт с ума и он останется без столь надёжного союзника. — О, да, мой мальчик! Да! Вдруг на связь с «Вишней» вышел Фобос: — Я должен лично поговорить с Семёркой обезьянок. Постой за дверью. — Хорошо, — Хиро встал и покинул обиталище старика. — Хиро, — минут через десять вышел к нему Вернер с немного обеспокоенным видом, — Папа хочет поговорить с тобой лично. — О чём? — Хиро взволновался. — Полагаю, Председатель хочет повысить тебя в должности… Хиро испытал противоречивое чувство — с одной стороны слабую радость, с другой — отвращение, ведь ему нравилась идея делать военную карьеру, с другой — он питал крайнее отвращение к тому, под чьим началом это происходило. — Я должен буду лично говорить с Папой и не вызывать никаких подозрений в моей лояльности? — рационально рассудил Хиро. — Именно так, мальчик, ты сообразительный — всё понимаешь. Я надеюсь, Хиро, ты очень нужен Председателю, потому он не станет к тебе придираться, в первую очередь потому, что старик даже не может подозревать, что мы готовим что-то против него… Вернее может — вру — уверен, он достаточно параноидален, раз он занимается уничтожением гражданского населения… Опасается восстаний, впрочем, возможно он делает это из холодной ненависти ко всему человечеству, а не в случае рациональных стремлений, — рассуждал Франкс. — Из ненависти? Разве Папа может ненавидеть? — удивился Хиро. — Я думал, он избавил себя от эмоций. — Мозг человека — сложная штука, ошибись во время операции по дисфункции эмоций хоть на миллиметр и повреди во время дела несколько лишних нейронных связей… Папа всё ещё питает неприязнь к человечеству, но, по его словам, находит её интеллектуальной, а не эмоциональной… Вот поэтому я не хотел бы становиться таким, — высказывался Франкс, — совершенно никто не может гарантировать, что случится с моей личностью, я боюсь терять сегодняшнего себя… — Эм, да, мне кажется я понимаю вас, доктор Франкс, личность человека — набор дискретных функций, вы хотите в целом поддерживать их постоянство, — понял Хиро. — Совершенно верно… Но ладно, мальчик, думаю прошло время за которое ты должен был добежать из «птичьей клетки» сюда, потому, — собеседник снова пропустил Хиро через порог, — заходи и говори с Папой. — Хорошо, сэр. — Ты умница, я верю в тебя. Эти слова немного обнадёжили юношу, идущего на встречу с самым ненавистным человеком в мире — если это существо ещё можно полагать человеком — самый худший из людей, безжалостный тиран, восставший против самой человечности, объявивший её «всего лишь» набором дискретных функции, каковые потому можно менять или обнулять — ведь раз никакого «человека» как «целого» нет, то и ценить его жизнь, личность, эмоции, чувства, стремления, желания — нет никакого смысла. — Господин Председатель, — Хиро сел напротив голографической проекции, раньше ему никогда не доводилось общаться с кем-то из Совета Семи Мудрецов, если не считать тех нескольких раз, когда он пересекался с Вице-председателем, осуществляющим функции главного военного лидера и лично раздающего приказания. — 016, — назвал его Папа, — твои успехи и ряд аномалий с тобой связанных, вынудили меня обратить внимание на тебя. — Да, сэр. — Аномалии — не твоего ума дела, они по части нашей науки, которая, как поспешно говорят, оказалась бессильна объяснить ряд процессов, связанных с тобой, — говорил Председатель. — Мне уже сказали, сэр, — Хиро слегка повернулся к доктору Франксу. — Я хочу поговорить с тобой о том, за что ты можешь отвечать, 016. Хиро услужливо посмотрел на Председателя, сердце за грудью отбивало бешеный ритм, парень старался сохранять внешнее спокойствие, но очень волновался, страх всё сильнее и сильнее охватывал его — одно неосторожное слово могло стоить жизни. И не только ему. — «Он не должен меня подозревать, в крайнем случае он должен подозревать учёных, но не меня, я — ценный субъект для него, он не убьёт меня только лишь из подозрения», — Хиро попробовал успокоить себя этим рассуждением. — И за что же я могу отвечать, сэр? Я всего лишь инструмент в механизме, — рассудил Хиро. — Ты можешь отвечать за своё отношение к подобному положению, — прояснил Папа. — Мне известно о том, что ты добровольно отдал свою жизнь за коллективные интересы общества. Это крайне нравственно, это высшее проявление нравственности. — О, да… — Хиро подумал, что должен изобразить удивление, при этом он действительно удивился, но не из-за того, о чём говорит Папа, а из-за того, кто это говорит. Этот человек — лицимер и величайший негодяй, демагог и сверхценник-безумец, хвалил его за высшее проявление нравственности — эмоциональный диссонанс не мог не сказаться! — Сказать честно, сэр, я не думал об этом в тот момент, я поступал единственно возможным способом… — Ошибаешься, ты очень примитивен, 016, как впрочем тебе полагается на твоём месте, — возразил Папа, — вместо самопожертвования ты мог просто не выдвигать свою кандидатуру — у тебя были возможности поступить иначе. В этот момент Хиро осознал, что его идея принести пользу Обществу, даже ценой своей жизни, была навязчивой, он не ставил её под сомнение, столь сильным было желание. — Просто я ощущал себя в противном случае бессмысленным и бесполезным, — честно высказал он. — Совершенно верно, ты идеальный гражданин, 016, ты осознаёшь свою бесцельность вне заданной внешней по отношению к тебе парадигме, и хотя ты мыслишь не рационально — да, ты мог бы сэкономить себя, но ты предпочёл пожертвовать собой даже без необходимости — такая самоотверженность не может не характеризовать тебя безупречно, — сделал такой вывод Председатель. — В таком случае… Для меня величайшая честь услышать такое заключение из ваших уст, сэр, — Хиро и правда был озадачен, но не тем, что слышал — его волновало то, что он наконец смог внятно выстроить перед глазами картину собственных действий и мотивации: осознавая свою бессмысленность и одновременно с этим желая делать то, что он считал правильным, Хиро без всякой прагматической нужды поставил свою жизнь на кон. Так образуются сверхценности? Теперь он вспомнил реакцию друзей, пытавшихся его отговорить, и попробовал представить подобное с их стороны. Это было безумие. — Это справедливо, вот почему я хочу наградить тебя и повысить в звании. Отныне ты постоянный член элитного отряда Девятых — ты достоин имени, теперь тебя зовут Омикрон. — Я примного благодарен, сэр, — Хиро постарался звучать как можно более убедительно, и надо сказать, что он действительно ощутил гордость за себя. Конечно возникло чувство неприязни — ведь из каких уст ему довелось принять данную благодарность? — Ты позже получишь новую униформу и новые документы, — пообещал Папа. — Есть ли у тебя вопросы? — Нет, сэр… — Я ещё хочу обсудить с тобой одну тему и убедиться в том, что ты правильно понял увиденное, — далее сказал Папа. Хиро подумал, речь идёт о зачистке города от гражданских. — Ты видел, как мои люди по моему приказу уничтожали бесполезных? — Верно, сэр, как я понял, это было сделано из допустимых стратегических соображений, — от тараторил Хиро. — Совершенно верно, Омикрон, эти люди были больше не нужны. Ты читал философские трудны наши предтечей, потому тебе должно быть известно, что в эффективном обществе индивидов разумно подвергать эвтаназии против их воли, — выдал следующую максиму Папа. — «Эффективного общества для какой цели? Уж точно не для комфорта населения, а для ваших личных сверхценностей, то есть для вашего личного эгоизма, для ваших хотелок, таким образом, вы просто обычный преступник, захвативший власть», — так подумал по поводу изречённого Хиро. — Я совершенно с этим согласен. — Но ты понимаешь теорию? — спросил Папа. — Э… — Хиро замешкался с ответом. — Разумный человек в отличие от неразумного всегда действует в рамках непротиворечивой парадигмы, которую он для себя разработал благодаря Разуму, — стал излагать Председатель. — Я слушаю вас, сэр. Уверен, что это ваша задача разрабатывать такую парадигму, ведь в нашем Обществе, вы — интеллектуальная элита, — сказал Хиро. — Совершенно верно, и я её тебе изложу, чтобы убедиться в твоём понимании. Как ты знаешь, для нас было совершенно разумно истреблять детей-даунов. Это было ещё в те времена, когда люди размножались половым путём. Дети-дауны не страдают сами по себе, они могут прожить жизнь в комфорте, но они — обуза обществу, потому с целью более эффективного налаживания жизнедеятельности Общества, мы легализовали истребление индивидов, которые не совершили никакого преступления. И это справедливо. — Я согласен с этим. — Вот так. Потому переход от истребления даунов к истреблению обычных людей — это всего лишь логическое продолжение первой практики, в конце концов что те, что эти не совершили никакого преступления, и причины по которым их истребляют, заключаются в признании их бесполезными. Потому наши действия нравственны. — Совершенно верно, сэр. — Помнится, я сам убил несколько детей-даунов, которые не страдали физически, но были обузой для общества, ещё очень давно, и с тех пор убийство дауна — стало ритуалом посвящения в наш высший круг Друзей Человечества, — рассказывал Папа. — В те времена, когда мы начинали строить Общество, глупцы выступали за право на жизнь для всякого человеческого мусора — нельзя убивать людей, если они не совершили преступления, говорили наши оппоненты-идиоты, Омикрон, нельзя убить неполноценного ребёнка, только если он не страдает постоянно и эти страдания нельзя прервать… Но это всё глупость, в природе все организмы жертвуют себе подобными ради будущего популяции. Популяция — самая мелкая из групп особей, способная к эволюционному развитию, поэтому её называют элементарной единицей эволюции. Отдельно взятый организм не может являться единицей эволюции — эволюция происходит только в группе особей. Естественный отбор идёт по фенотипам (признакам), поэтому для эволюции нужно разнообразие особей в популяции. Отбирая наиболее «выгодные» фенотипы, естественный отбор оставляет «выгодные» генотипы (комбинации генов). В результате выживают и оставляют потомство особи с наиболее выгодными в данных условиях генотипами. Биологии прекрасно известно и в природе постоянно практикуется то самое явление — принесение в жертву современников ради будущего успеха, которое наши идиоты-оппоненты критиковали как недозволенное. В связи с тем, что «отбор на удлинение среднеожидаемой продолжительности жизни в популяции (СОПЖ) для людей исключительно важен, т.к. только у человека рост численности (т.е. жизнеспособность популяции) связан с её удлинением, а не с большей размножаемостью индивидов, плюс родственный отбор (Основная идея заключается в следующем: родственные индивидуумы имеют определенный набор общих генов. Так, у индивидов (как и у их биологических братьев и сестёр) половина генов унаследована от одного родителя, половина — от другого. Для эволюционной теории важно не выживание отдельных индивидуумов, а передача генов следующему поколению. Если у обезьяны, которая подняла крик при виде леопарда, в группе имеется, скажем, трое родных братьев или сестёр, то с точки зрения статистики можно сказать, что в этой ситуации пожертвовавшая собой особь может передать следующему поколению больше генов, чем оставшаяся в живых, в основе чего лежит Правило Гамильтона: согласно которому «ген альтруизма» (то есть аллель, обладатель которой в определённой ситуации делает что-то альтруистическое) поддерживается отбором и распространяется в генофонде при выполнении неравенства. Папа прервал всю эту речь, которая была не удивительна для такого «механизированного» постчеловека, великий прогрессор вывел на голографическом интерфейсе следующую формулу: «RB > C»: Здесь R (relatedness), — далее пояснял Председатель с умнейшим видом, — степень родства альтруиста и реципиента (получателя помощи), равная средней доле идентичных по происхождению генов. Степень родства показывает, с какой вероятностью у реципиента есть идентичная копия любого случайно выбранного гена альтруиста, в том числе «гена альтруизма». У монозиготных близнецов или клонов R = 1, у обычных братьев и сестёр или у родителя и потомка R = 0,5, у дяди и племянника или у бабушки и внучки R = 0,25, у кузенов R = 0,125 и т. д. B (benefit) — репродуктивный выигрыш реципиента. Когда-то было принято считать, что величину B можно адекватно оценить по среднему числу дополнительных потомков, которых реципиент сможет вырастить благодаря помощи альтруиста. C (cost) — репродуктивная цена, которую платит альтруист. Считается, что её можно оценить по среднему числу дополнительных потомков, которых особь оставит, если не будет заниматься альтруизмом… Действительно, если допустить, что в данный момент ожидаемое число будущих детей у некоторых особей и всех остальных членов семьи одинаково, то, отдав свою жизнь ради спасения двух братьев (R = 0,5) или восьмерых кузенов (R = 0,125), особь обеспечит передачу в следующее поколение примерно такого же количества своих генов, как и в случае, если особь уцелеете, а они погибнут. Более того на самом деле всё ещё интереснее обстоит, когда мы от простого правила Гамильтона переходим к расширенному правилу Гамильтона: согласно «расширенному» правилу Гамильтона, ген альтруизма распространяется при выполнении неравенства: R(bμ + vbσ) > cμ + vcσ. Вместо привычного B мы видим выражение bμ + vbσ. Это — расширенная трактовка величины B, то есть выигрыша, получаемого реципиентом. Здесь bμ — это выигрыш реципиента, полученный за счёт роста среднего репродуктивного успеха (иными словами, это величина B в её старой, узкой трактовке). Переменная bσ показывает, насколько помощь альтруиста снижает разброс репродуктивного успеха реципиента, вызываемый колебаниями среды. Величина v отражает силу этих колебаний. Данное неравенство вполне может быть истинным даже при отрицательных значениях bμ. Для этого нужны достаточно мощные колебания среды (v) и сильное стабилизирующее влияние альтруизма (bσ). Иными словами, «гены альтруизма» могут распространяться даже в том случае, если альтруист в среднем вредит реципиенту. Достаточно, чтобы его помощь была заметна в трудные времена, в переменчивых условиях (например, когда благоприятные для размножения годы чередуются с неблагоприятными) главный вклад в репродуктивный выигрыш реципиента (в величину B) может вносить не рост среднего репродуктивного успеха, а его стабилизация, то есть уменьшение зависимости числа потомков от внешних условий. Эволюционная судьба генотипа определяется его относительным, а не абсолютным репродуктивным преимуществом. Иными словами, здесь важно не то, что в плохие годы генотип Б дает лишь на 1 потомка больше, чем А, а в хорошие — на целых 2 потомка меньше. Важно другое: что в плохие годы репродуктивный успех генотипа Б в целых 2 раза выше, а в хорошие — лишь в 1,67 раз ниже (5/3). А вишенкой на торте (или гвоздём в крышку гроба рассуждений наши идиотов-оппонентов) является тот факт, что человек — существо общественное, а одним из видов успешной репродуктивной стратегии эусоциальных животных является предпочтение достижения социального успеха в виде общественно — полезного труда, даже в ущерб непосредственно биологическим интересам размножения индивида. Что наблюдается уже у муравьёв. В то время как одни особи (цари и царицы) размножаются, другие (рабочие) не производят собственного потомства и посвящают жизнь общественно-полезному труду: постройке и защите гнезда, заботе о подрастающем поколении и размножающихся особях. Иными словами, отказ рабочей особи от размножения при наличии в гнезде фертильной царицы, как правило, был выгоден не только царице и другим её потомкам, но и самой рабочей особи. Действуя таким образом, рабочая особь передавала больше копий своих генов следующим поколениям. У людей же эта ситуация находит такое развитие, что они готовы предпочитать уже чисто социальный выигрыш для себя и потомков (например подъём по социальной лестнице, улучшение социальных условий) непосредственному биологическому выигрышу индивидуальной особи. Примат «социального» над «биологическим» как раз проявляется в том, что первое «перехватывает управление» и подчиняет биологические по сути реакции, вроде сексуальных, родительских, агрессивных и прочих, своим, чисто социальным стимулам и ситуациям, отстраняя от руля чисто биологические влечения. На том Председатель завершил свои разъяснения и замолк. — Да, я вас понял, это всё объясняет наше право уничтожать ни в чём неповинных людей ради наших целей, — сказал Хиро. — Совершенно верно, Омикрон, ты всё понял. Не забывай — мы рациональные люди, у тебя есть вопрос? — спросил довольный Папа. — Нет, сэр, теперь я всё понимаю, если у меня ещё могли быть вопросы, то теперь их у меня нет, раз наше право убивать невинных людей обосновано наукой, то какие ещё у меня могут быть вопросы? Папа, похоже, окончательно впал в глубины бесчеловечности, потому не заметил ноток сарказма или по закону По расценил их как просто уверенное согласие: — В таком случае я завершаю наш разговор, я буду ожидать от тебя дальнейших успехов. — Я польщён этим, сэр, мне в жизни больше ничего не нужно, кроме как осуществлять ваши надежды! — заверил Хиро. — Встань и позови теперь доктора Вернера Франкса, я должен ещё обсудить с ним наши дела, — повелел Папа. — Слушаюсь, сэр. Вернер находился рядом, потому сам, всё слушая, подошёл и сел на место Хиро-Омикрона. — Подожди меня снаружи, мальчик, — попросил того Франкс. — Да, сэр. Хиро подождал минут двадцать, Вернер вышел и позвал: — Я закончил говорить с Председателем, наверняка у тебя есть вопросы по поводу того, что он тебе сказал. — Да… — Хиро прошёл и снова сел за стол. — Этот демагог использовал апелляцию к природе и нарушил принцип Юма, ты заметил? — расположился напротив Франкс. — Э… да, он вывел предписание о том, что мы должны делать из того что есть фактически, — верно ответил Хиро. — Совершенно верно, — рассудил Вернер. — Я уже тысячу лет наблюдаю за его демагогией и знаю каждый его приём. Папа смог убедить почти всех Друзей Человечества, а меня он убедил лишь в том, что он как тысячу лет назад был пиздоболом, так им и остался. — Что такое «пиздобол»? — Потом объясняю. Слушай сюда, мальчик мой, тебе следует различать описание мира как оно есть, и идеологию. Описание — то, что есть; идеология — то, что мы должны сделать на основании наших желаний, которые, ясное дело, являются следствием раздражимости на окружающую действительность. Исходя из принципа Юма, логически идеология никак не выводится из данного, потому идеология, грубо говоря, придумывается из наших желаний. Таким образом — его рассуждения о том, что если какие-то там муравьи отказываются от размножения, потому он может убить кучу народа ради своих целей — это полная хуйня… — Что такое «хуйня»? — не понял Хиро. — Бранное слово моей родной цивилизации. В данном контексте означает — «Папа рассуждает некорректно», — пояснил Франкс. — Его математические формулы — это такой старый демагогический приём как апелляция к природе [2] в вопросах о том, что нужно сделать и что мы должны оправдать, этим, к слову, постоянно занимались персонажи де Сада, которых Папа постоянно использует как дурной пример, мол, таковы все его оппоненты «в чистом виде» (что иронично, персонажи де Сада — это поклонники своей сверхценности [3]). Это с одной стороны. С другой — это просто информационный шум, который нужен, чтобы отвлечь внимание слушателя от сути сказанного. Папа говорит… Ну, Хиро, ещё стоит сказать, что это передёргивание: животные в отличие от людей неспособны к целеполаганию на уровне полноценно разумных существ, они многое делают на инстинктах, без критического осмысления и без экзистенциального размышления. Они слишком примитивны для этого. Муравьи — социальные животные — они поедают своих матерей, когда те становятся бесплодными, значит ли это, что мы должны есть своих женщин, если те бесплодны? — Нет, не значит, потому что из того, что есть нельзя вывести суждение о том, что мы должны, — сказал Хиро, сам вдумываясь в это, нет ли тут логического подвоха? — Верно, потому когда Папа высказывал своим оппонентам эту речь про муравьёв и формулы, он занимался банальной демагогией — его оппоненты критиковали Папу за сферу «того, что должно», то есть за сферу идеологии, а не за сферу объективного мира, «за то, что есть», у муравьёв или рёвозавров. Собственно, Хиро, наука изучает то, что есть, и она не может говорит нам, что мы должны делать и зачем мы должны это делать. Что мы должны делать, нам говорит идеология. — А идеология — это наши желания. — Верно, и общество, желания членов которого позволяют ему жить, не приводят к хаосу, такое общество может жить, а другое — погибает, это констатирующее суждение. — Ясно, я понял… И мы хотим свергнуть Папу и установить общество, где люди будут жить ради удовольствия… при этом ограничивая себя там, где это необходимо… ради эффективного механизма удовлетворения наших желаний… в целом, — рассудил Хиро, выговорив это как заклинание. — Да, ты можешь найти смысл жизни в этом, удовлетворить свою экзистенциальную потребность в смысле жизни, — предположил Вернер. Хиро ещё подумал: — Скажите, а это правда, что прогресс требует жертв? — Смотря каких жертв, смотря какой прогресс. Это может много чего означать на деле — вот эта твоя фраза «требует жертв» — контекст её истолкования огромен, — рассудил Франкс. — Нужно ли обязательно убивать людей для производства конструкций из более крепкого металла? Наверное нет — в абсолютном большинстве представимых случаев. Нужно ли подвергать риску здоровье людей для тестирования нового медицинского препарата? Иногда нужно. Нужно ли приносить в жертву детей ради строительства Франксов? Ты знаешь, — Вернер смотрел Хиро в глаза. — Таким образом, понятие о «прогрессе, который требует жертв», крайне растяжимо и потому к нему всегда прибегают демагоги, которые хотят удовлетворить свои желания ценой чужих жизней. Многие люди прекрасно понимают, что вместе они могут жить лишь до тех пор, пока отдельные желания подавляются или реализуются не в полной мере, через компромиссы с другими и так далее. Они знают, что отдельные особи человеческого рода хотели бы удовлетворить свои желания ценой жизней других людей, и если такие особи собираются в группы для эксплуатации остального населения — то они обычные преступники. Потому эффективный преступник… — Убедит общество в том, что его деятельность направлена на благо этого самого общества, — закончил Хиро. — Верно, с помощью демагогии это возможно. Раньше каждый правитель использовал демагогию, чтобы повлиять на умы народа в той или иной степени. Папа — не исключение. Зная о том, что суждение «прогресс требует жертв» растяжимо, он развязал себе руки. Запомни, Хиро, главное оружие демагога — это растяжение контекста. Вот у нас две ситуации — А и Б. А — нужно подвергнуть опасности жизнь человека ради испытания лекарства от глобальной болезни (как правило всегда есть добровольцы вроде тебя, и это первый признак жизнеспособного общества), Б — нужно выпотрошить кучу детишек, чтобы создать серию киборгов, чтобы с помощью этой серии захватить контроль над инопланетным устройством, способным сделать всемогущим того, кто им управляет, — говорил Франкс с долей самоиронии, — ситуация А — допустимая жертва, ситуация Б — нет, но они обе подпадают под суждение «прогресс требует жертв», потому Папа убедил многих, что если А — допустимо, что признают почти все, то и Б — ему дозволимо для своих личных желаний. — Я понял, Папа — демагог, но я не поведусь на его хитрости больше никогда, это просто — уловки, — пообещал Хиро. Парень ещё подумал и заговорил: — Я ещё хочу спросить, Папа говорит, что правильно жертвовать людьми в настоящем ради блага людей в будущем, это правильно? — Смотря как. Смотри, у нас две ситуации. А — это ситуация с необходимостью тестировать препарат для избавления от глобального мора. Б — ситуация… ээ… допустим, у нас некий человек на основе своей сомнительной теории вывел идею о том, что какая-то часть людей рождается с некими асоциальными наклонностями, ну, и он нашёл способ вычислять таких людей. Давным-давно была такая теория Ломброзо, этот учёный предполагал, что по внешности человека можно выявить склонность к асоциальному поведению. Допустим, такова объективная картина мира — есть аргументы, которые говорят в пользу этой теории, все её положения, я напомню, относятся к «сфере того, что есть». Допустим, этот условный Ломброзо начал на основе своих желаний разрабатывать идеологию, то есть парадигму суждений о предписаниях, вот он в трёх вариантах умозрительной действительности выносит три предписательных суждения: 1) «нужно запретить отбракованным людям заводить детей», 2) «нужно стерилизовать людей с бракованными генами», 3) «нужно казнить людей с отбракованными генами». Каждое из трёх суждений в сущности направлено на жертвование людьми в настоящем ради людей будущего, как и в ситуации А, различаются они только радикальностью мер по отношению к друг другу, вот эти три, я разумею. — Верно, — подумав, согласился Хиро. — Допустим Ломброзо решил прибегнуть к 3 способу, является ли он соразмерным? — спросил Вернер. — Наверное, ээ, нет, можно ведь использовать 1 и 2 варианты, — высказал Хиро. — Ради чего существует общество? На этот вопрос отвечает идеология, которая бывает двух видов — либо рационально-гедонистическая, либо сверхценная, мы об этом уже говорили. — Я помню. — Если Ломброзо рациональный гедонист, то он пойдёт по 1 сценарию как по наименее причиняющему вред людям, в том числе людям с бракованными генами [4]; если же Ломброзо сверхценник, то ему важно как самоцель добиться улучшения, а потому ему важно лишь бы побыстрее его сделать, как Папе, потому у него не будет никаких идеологических проблем прибегнуть к 3 сценарию. — Понятно. — При этом наш Ломброзо будет оправдываться тем, что он работает на людей будущего, которые будут жить через долгое время в мире, где будет много меньше преступников, психопатов и насильников. Назовём это вариант С, — наименовал Франкс. — Вопрос, в чём разница между этим вариантом С и вариантом А? — Вариант А — это где глобальная болезнь и где есть необходимость тестировать лекарство на людях… — напомнил его сам себе Хиро по ходу размышлений. — Да, в чём разница между вариантами А и С? Хиро думал. — Давай для начала мы повторно скажем, что между ними общего? — предложил Франкс. — В обоих вариантах идёт жертвование людей настоящего с целью благополучия в будущем, — обозначил Хиро. — Ясно, но между ними есть разница, кроме фактической? — Э… Разница в числе жертв? — И в этом тоже, но надо взглянуть на ситуацию более глобально. Разница не сколько в числе жертв, разница в мере абстрактности выгодополучателей и жертв и всего с этим связанного, — ответил Франкс. Хиро не понял, но сильно пытался: — Мере абстрактности? Объясните. — Сейчас объясню. В случае А у нас есть конкретная болезнь, которая косит людей, таким образом выгодополучатели конкретно определяются — это все, кто болеют и все, кто могут заболеть. В случае С у нас в качестве выгодополучателей выступает также всё общество порядочных людей, которые могут пострадать от рук преступников. Жертвовать предлагается большой глупой лиц, которые будут определены как потенциально опасные. Но они не конкретная болезнь, которую надо лечить. Они — очень большой круг, при этом нет никаких гарантий, что их истребление окупится, оно сложно технически, процент ошибочности у всего этого — на вскидку — очень велик. Меры, которые надо будет вводить — казнь без вины только вследствии осмотра учёным — сами по себе очень вредны для общества, и хотя бы ради избежания связанных с этим проблем от них стоит отказаться. Точно таким образом, правда, нет гарантии, что конкретный препарат сможет вылечить болезнь, но это проще предсказать, проще понять, где мы ошиблись, так как материал — болезнь, симптомы — на лицо — надо думать, как её лечить надо, это оценивается как самоочевидное. И нам ясно, что болезнь перестанет губить людей, если от неё найти лекарство. В то время как ситуация с потенциально опасными людьми выглядит более абстрактной, в ней слишком много обобщающих обстоятельств, она даёт очень большее поле для ошибок, потому никто в здравом уме не стал бы так делать. Где-то в тоже время был последователь Ломбзоро — правитель по имени Адольф Гитлер [5]. Его имя потом на века стало нарицательным. Он уничтожал людей массово по причине якобы их предрасположенности к асоциальному поведению, особенно евреев (национальность такая). — И этому Адольфу Гитлеру никто не возразил? — удивился Хиро. — Ему многие возражали, но как Папа, Гитлер имел великую власть и уничтожал всех несогласных, так как был одержим сверхценной идеей и делал всё это во имя неё, то есть во имя своего эгоизма, а общественным благом он только прикрывался. Он занимался демагогией. В те времена людей было проще обмануть с помощью религии, потому Гитлер прибег в том числе и к ней, например, он сказал, что евреев ему приказал убить бог [6]. Люди тогда, будучи страшно глупыми, в это поверили. Гитлер много лгал и многие ему верили, многие убедились… Да, людей очень легко обмануть, особенно если они сами хотят, чтобы правдой была та ложь, которую им говорят, это во многом зависит о того, как эту ложь приподнести. В этом плане Гитлер ни чем не отличается от Папы, они оба в своём время поднялись к власти с низов. Гитлер был уничтожен иностранным вторжением, но не революцией, что показательно. Хиро моргнул, слушая всё это. — Но это всё история, давай к нашим вариантам. Короче, разница между А и С — в абстрактности: в первом случае жертвы конкретны и направлены на решение конкретной ситуации, во втором — они абстрактны и жертвы тоже абстрактны. Мера абстрактности — что самого главное — оценочная. Например, я опишу эту проблему оценочности на таком примере, как проблема абортов. Ещё когда люди вели активную половую жизнь, они часто случайно зачинали детей — Папа об этом много вам говорил на уроках пропаганды по демонизации секса, потому не буду тебя долго посвящать в эту проблему. — Я помню… — Так вот, споры шли, на какой стадии дозволено прерывать жизнь эмбриона. Понятное дело, что нельзя убивать человека, но эмбрион на начальных стадиях развития — человеком в целом не является, это просто набор клеток без мозга и всего прочего, даже не спинальное животное. Однако впоследствии из него развивается человек. Постепенно. Перед родами — это уже полноценный человек с головным мозгом. При этом из-за постепенности развития нельзя назвать с точностью до секунды или даже до минуты, где эмбрион — уже человек, а где — ещё нет, — описывал проблему Франкс. — Понятное дело, сделать аборт кучке клеток без мозга — это одно, а прервать жизнь младенцу в утробе — это другое. — И как поступали людей в те времена? Что они предлагали? — Одни требовали запретить аборт как таковой. Мол, говорили они, раз группа клеток — может стать человеком, то её нельзя убивать. На это здравые люди возражали — спермотазойды и яйцеклетки — тоже могут послужить основой для будущих людей, потому тогда глубоко аморален тот, кто допускает гибель миллионов спермотазойдов у себя в мошонке своим половым бездействием… Потому разумные люди постановили так: аборт можно делать на той стадии, когда эмбрион ещё не сформировал мозга и толковой нервной системы, при этом верхняя граница по общему правилу берётся с запасом, когда по прошествию времени после запретного времени эмбрион какое-то значимое время ещё является безмозглым животным. — Угу, ясно. — Вот только эта граница — когда можно абортировать, а когда нельзя — всегда произвольно устанавливается. То есть она — оценочна, то есть зависит от некого наблюдателя. Большинство людей в случае С сочтут стратегию Ломброзо — недопустимы экстремизмом… Вот подумай, кому станет лучше, если убить несколько потенциальных бандитов? Им самим — нет, порядочным гражданам — то же сложно верифицировать степень пользы от убийства человек с подозрительными чертами лица. А вот если — как в случае А — кто-то найдёт лекарство, то польза от избавления от болезни много-много проще проверяется опытом. Именно в силу абстрактности сценарий С отклоняется людьми вроде нас. Учёный муж умолк, позволив Хиро всё обдумать, какое-то время они посидели без слов, молча глядя в разные стороны и переводя дух после такого насыщенного разговора. — Хиро, — продолжил Вернер, когда в голову пришла дальнейшая мысль, — Папа как раз хорошо упомянул эту ситуацию с детьми-даунами. Он всегда, сколько его помню, выступал за уничтожение даунов. — Угу. — Со временем он перестал только после того, как медицина позволила лечить подобное и предотвращать. Дауны — если ты не знаешь — это люди с дефектными генами, по вине которых они рождаются на всю жизнь глупыми. Зато они практически не способны на агрессию. Как акцентировал сам Папа, его противники выступали против убийства невиноватых людей. «Оппоненты-идиоты», каковыми их называет Папа, утверждали, что убить можно лишь тех, кто испытывает страдания, которые нельзя прервать и при условии, что этот человек не может дать согласия, например, ребёнок, родившийся с каким-нибудь заболеванием, которое мучит его и от которого его нельзя избавить, нельзя облегчить и этот ребёнок не проживёт много времени (и, очевидно, это правильное моральное суждение). Папа, однако полагает, что людей можно убивать по той причине, что они обуза для Общества. Потому, это можно рассматривать как наказание за грех, Общество на Марсе признало право убивать даунов, и вот теперь по прошествии такого числа лет, Папа ровно по такой же причине убил этих людей — он счёт, что они обуза. Вот почему порок идёт по наклонной, сперва ты признаёшь право убивать даунов, потом твоя совесть свыкается с этим, и так, будучи последователен, ты признаёшь право убивать людей просто за то, что они обуза для тебя. — Я вас понял, Франкс, — Хиро всё это проанализировал и пришёл к выводу: — значит, эти люди сами в какой-то степени виноваты в своей смерти? — В какой-то… — Вернер печально посмотрел органическим глазом на потолок, после чего шумно выдохнул с прихрипом. — Знаешь, для людей — для большей части самых обычных людей — нормально мириться с произволом правителя. 95% — всегда пассивная социальная масса из которой власть и элита лепят себе чего хотят, в лучшие времена и при лучшей власти именно это держит большинство в рамках добродетели, к слову. Помнится, во времена власти Гитлера один человек сочинил такой стишок, мол, несколько дней назад Гитлер пришёл за коммунистами, но я — не коммунист, потому я промолчал, вчера Гитлер пришёл за евреями, а когда пришли за мной — никто не мог за меня заступиться, потому что никого не осталось… Хм! Можно подумать, если бы Гитлер сперва отправил бы его в биоректор, то коммунисты и евреи за него бы заступились! Нет, конечно может нравоучительно говорить, мол, как оно надо, но… Это всё ерунда, так люди устроены, что 95% любого сообщества — пассивная масса, которая не возьмёте в руки оружие и не поднимет его на тирана, она будет сидеть и позволять тирану сношать себя в одно место… Лишь немногие пойдут против тирана — и это две категории людей: те, кому тиран лично угрожает и им надо защищать себя, иначе они погибнут; и те, кому выгодно идти против тирана по другим причинам, каковые сразу смоются, когда лично им всё это станет сильно опасно и потому невыгодно… Такова жизнь, сколько не говори, надо друг за друга стоять, но 95% не встанут, потому мы не должны эти 95% жалеть или вообще о них думать. Эти 95% либо легко обманутся словами тирана о том, что тирания необходима и что это единственный путь, потому что ей приятно верить в справедливого правителя (особенно если правитель кроме тирании действительно делает что-то полезное для народа, двигает прогресс, например, как Председатель), либо ограничится критикой власти на кухне у себя дома… — Я полагаю, если вы правы, мы с вами относимся к тому меньшинству, которое готово бороться с тираном до конца, вот в чём я уверен — так в этом! — Хиро мужественно воспрянул духом. — Я не успокоюсь, пока Папа жив! — Потому, верно, для тебя это шанс выжить и получить своё счастье, а для меня — искупить грехи, — заключил Вернер. Через некоторое время Хиро покинул кабинет. Вернер позвал: — Он вышел, подойдите. Из другой огороженной части кабинета, всё слушая, вышли Нана и Хати: — Председатель действительно ничего не заподозрил? — с нотками обеспокоенности спросил последний. — Судя по всему — пока нет. Хотя я опасаюсь, что он избавится от меня в силу моей человечности ближе к концу компании, но не избавится от вас — потому что вы для него слишком мелкие сошки, потому у вас должен быть план на случай моей безвременной кончины… Нана и Хати обменялись тревожными взглядами. — Мы всё сделаем, — озвучила женщина немного дрожащим голосом, — поверьте, мы не меньше вашего ненавидим Председателя. — Да, — подержал её Хати более стоически, — после того, как вы всё объяснили…