Денаково

Связному казалось, что всё нормально. Если что-то из всего происходящего можно было считать нормальным хоть в какой-то степени. Потому что вскоре началось ненормальное. То равновесие, которое было установлено договором, стало рушиться. Рыболов становился истерично-весёлым. В баню тащил с собой водку, за полчаса надирался до неприличия, а потом накидывался на член Связного так, что даже мог вытянуть пару постыдных стонов. Дальше, вроде бы, всё обыкновенно, но после их обязательной программы, пьяный Рыболов как-то раз наскоро вытерся, оделся и вылетел за дверь бани. Насторожившись этим фактом, Связной тоже быстро просушился и выбежал. Сначала он подумал, что Рыболов разговаривает с какой-то из тварей за калиткой. Но с усилением звука понял: Рыболов поёт. Прочищая горло, громче и громче. Пел он на английском, какую-то лихую песню с надрывным куплетом. Связного аж застопорило. Пение постепенно превращалось в задорный ор. При этом Рыболов стоял близко к забору и смотрел куда-то через него. И, по всей видимости, пытался до чего-то или кого-то докричаться своей песней. В прежде молчаливом посёлке ветер зашевелил деревья. Вместе с пением Рыболова вокруг стало противоестественно шумно. У Связного волосы на руках дыбом встали. Снег медленно опускался на землю, довершая странную картину. Только Связной решил прервать это безумие, как за забором появилась тварь. Та самая, говорящая. И лицо её, и так малоприятное, было перекошено от злости. — Не нарушай покой! — взвыла тварь. Продолжая песню по кругу, Рыболов показал твари средний палец. — Иди к нам. Ты всё равно будешь с нами. Не понимая почему, Связной даже с места сдвинуться не мог. Так и стоял под снегом недвижимо, наблюдая сцену противостояния. Пение Рыболова было циклично, и вскоре казалось, будто время остановилось в одном моменте. Тварь ходила взад-вперёд перед забором, сверкая злыми глазами. В какой-то миг она остановилась и, закатив глаза, издала такой протяжный и жуткий вопль, что Связной отмер, охреневая от ужаса. Он подбежал к Рыболову, с трудом пытаясь понять, сколько же времени они тут стоят после бани на холоде. Тряхнул за плечо: — Пойдём в дом, застудишься к чёрту! Тварь затянула вопль заново, раззевая острозубую пасть вовсю и переходя чуть ли не на ультразвук, от которого кровь в жилах стыла. Рыболов неохотно отреагировал в перерыве: — Своё мнение оставь до следующей субботы. У него тоже как-то по-сумасшедшему остекленели глаза. Связной, неожиданно для себя, вдруг залепил Рыболову по лицу открытой ладонью. А рука у него была тяжелая. Рыболов свесил голову. Пение прекратилось. Тварь за забором перестала орать, но выглядела неважно: зрачки блуждают беспорядочно, глаза вот-вот из орбит вылезут, пасть так и открыта, зубы острые, торчат как попало. В итоге, Связной Рыболова за плечи увёл в дом и уложил в постель, а сам пошёл подбросить угля в печь. Когда он вернулся, Рыболов крепко спал, и от него несло водкой. Связной плохо спал. Ему снилось что-то тёмное. Снилась тварь в припадке. Просыпаясь и засыпая снова, Связной в минуты ясности думал, что он, должно быть, заболел, перестояв на холоде. Еле-еле очнувшись ото сна, Связной прошёл на кухню, где застал Рыболова за чашкой бульона с сухариками. — Наведи и мне, — попросил Связной. — И чеснока туда. А сам побежал до уличного сортира. Когда он вернулся, на столе его уже ждала дымящаяся чашка. Рыболов с нечитаемым выражением лица гадал сканворды. Приглядевшись, Связной немного успокоился: вроде бы, никакого следа на его лице он своим ударом не оставил. Тишина убивала, и Связной заметил: — Хорошо поёшь. — С февраля практикуюсь, — ответил Рыболов. — Сходил с ума. — Эта тварь каждый раз так реагирует? — Если в посёлке — да. — Ты в штаны не наложил, когда увидел это впервые? Рыболов неопределённо дёрнул плечом. — Ты как себя чувствуешь? А то я всю ночь вертелся, то ли температура, то ли что. Рыболов ответил: — Мне нормально. Градусник нужен? Кстати об аптечке, всё более-менее знакомое здесь, — он указал на ящик слева от сушилки, — а всякое остальное на чёрт знает какой случай в кладовке внизу в чёрном ящике с крышкой. — И когда ты успел всего этого набрать? Закинув ногу на ногу, Рыболов сказал: — Поначалу. Пока видел в этом смысл. Потом депрессия началась, забросил. Наверное, нужно опять ходить. Но уже рвения былого нет. Всё, что рядом было, я уже припёр, остался город. А оттуда тяжело идти под весом. — Ты, кстати, ещё худее стал. — Ты тоже. Я не говорю, потому что ты подумаешь, что я пялюсь. Связной проглотил этот пассаж. — Скоро на одну лапшу придётся переходить, а то будем, как узники концлагеря. — Да уж, белка животного теперь не достать. — Стоп. Связной аж встал. — Что? — Есть же спортпит. А там белок. Неплохая такая добавка к рациону выйдет. Хотя, нам уже скорее жир нужен, а не белок. Почесав репу, Рыболов сказал: — Мне и в голову не приходило. Я даже, кажется, помню, где был магазинчик. — Когда пойдём? — Я один схожу. В принципе, снег ещё неглубокий, пройду. — Чего это один? Я тоже пойду. — Не обсуждается. Опасно. — А если ты не вернёшься? — Да вернусь я. Сколько раз ходил. Меня не будет одну ночь. — А медведь? Рыболов цыкнул языком. — Нормально всё будет. Связной минуту молчал, потом выдал: — Не ходи. И так протянем. — Идея-то хорошая. А потом не сходить, по снегу. — На лыжах нельзя? — Можно, наверное. Но я как-то в себе не настолько уверен. В общем, эту идею они всё же забросили. Всю неделю прожили мирно, Связному надоело печь хлеб, и он освоил шарлотку из ранеток. Тесто было своеобразным: с манкой, на тёплой воде. Но получилось съедобно, тем более, корицы и сахара Связной не жалел. Рыболов всеми силами пытался скрыть улыбку, когда попробовал кусочек, но его счастье было заметно за версту. С неясными для самого себя интересом Связной наблюдал за реакцией и был удовлетворён. В баню Рыболов снова притащился с водкой, но Связной отправил его мыться без перерывов на напитки. А сам надирался. Рыболов, наверное, с полчаса и носа не высунул, а потом дверь всё же приоткрылась. — Ты идёшь? — Домоешься — пойду. — А в чём проблема опять? — Ты мне баба, что ли, мыться с тобой? Рыболов, посмотрев на то, как он к бутылке присасывается, только и отвесил: — Мудила. Обернулся полотенцем и пошёл до дома. Вылакав полбутылки, Связной помылся. В бане ему как-то херово стало, затошнило. Выполз, обтёрся. Пьяным глазом посмотрел, что ничего не забыли, вышел. Рыболов сидел на кухне с чашкой кофе, уставившись в стену. Приложившись плечом на косяк, Связной вперился взглядом в Рыболова. Тот долго терпел, но потом сказал: — Чего тебе надо вообще? Тебе ничего, блядь, не нравится, ничего тебя не устраивает. Чего ты хочешь, придурок? — Нахер иди. Рыболов устало поднялся. — Я спать, делай что хочешь. Когда он попытался Связного обойти, тот его резко сзади перехватил, прижал к себе спиной, руку заломав, под подбородок в локоть захватил, у того аж дыхание перехватило. Видимо, больно держал, или усиливал хват, Связной по пьяни не понимал, а Рыболов вдруг взмолился: — Только не убивай. Валь, жить хочу, не надо, оставь меня. Пусти, задохнусь. Связной локоть чуть ослабил, но руку ещё хлеще заломил. Так. Припугнуть. — Не убивай. Не убивай, — как заведённый шептал Рыболов. — Всё оставлю тебе, уйду. Не убивай. И Связной отпустил. Рыболов, отшатнувшись, ушёл в комнату. Для Связного через мгновение настала темнота. Очнувшись от того, что дрожит, Связной приоткрыл глаза. Дома было темно. Нащупав на тумбочке фонарик, Связной посветил на диван рядом: Рыболова не было. Стенка печки была еле-еле тёплой. Неужели первый морозец? Добравшись до кухни, Связной посветил на оконную раму. Ставни тоже закрыты, обычно Рыболов открывал их утром. Термометр показывал минус шесть. Не так уж и холодно. Голова потрескивала. Связной залез в шкафчик, нарыл таблетку от головы и выпил. Через пару минут вдруг наступил момент ясного разума, который стал бить внутри черепной коробки: ищи Рыболова. Связной аж забегал. Ещё раз в комнату. В кладовку. В ванную. По всем верандам. Оделся, вышел из дома. За ночь присыпал мягкий снежок, скрывший все следы, если они и были. Выступив на девственный снежный покров, Связной посмотрел на калитку: замок висит, но это же может ничего не значить, заглянул в сортир, использовал по назначению, пошёл в баню. В предбаннике никого. А вот в самой парной, на верхнем полке, лежал Рыболов, укутанный в плед. Без подушки, без всего. Не шевелится. Посветив вокруг, Связной наткнулся на кружку. Взял, понюхал. Вода. Он вернулся в предбанник, взял подсвечник, зажёг свечу и снова зашёл в парную. Залез на полок, развернул плед. Рыболов белый-белый, отчего волосы казались ещё темнее. Глаза опухшие. — Рыболов, — позвал Связной. Тот нахмурился, вытащил из складок пледа руку, потёр глаза. — С добрым утром, — тихо-тихо произнёс он. — Ты почему здесь? — спросил Связной. — Холодно, пар изо рта идёт, ты замёрз? Он протянул руку и коснулся лба Рыболова. Как лёд. — Пойдём домой, нашёл, где спать. — Не мог уснуть. — Он всё ещё не открывал глаз. — Чего глаза такие опухшие? — Связной не мог остановить свои бессмысленные вопросы, а сам думал о том, что надо было бы печку затопить сначала, а потом уже идти искать, или нет, правильно, что сначала искал… — Ревел, — ровным голосом ответил Рыболов, — белугой. — Чего ревел-то? — И как его, стягивать с полка, что ли? — От страха. Связной вздрогнул. — Пойдём домой, ещё поспишь, а я натоплю, тепло будет. Ответом было молчание. Связной попыхтел, подышал, повздыхал. И стал подсовывать под гору пледа руки, чтобы взять и стянуть на себя. — Не трогай. Я иду. Но Связной всё равно стянул его сверху и усадил на нижний полок. — Пить хочешь? Умыться? — Пить. Связной сунул ему в руки кружку. Дождавшись, пока напьётся, взял за плечи и повёл в дом. Завёл в комнату, усадил на диван. — Ложись. Рыболов лёг. Укрыв его одеялом, Связной достал из шкафа ещё одно и бросил сверху. — Грейся. Сейчас печь затоплю. На кухне тепло стало быстро. Связной поставил чайник и ждал, пока тот закипит. Нужно сделать чай со смородиновым листом и мелиссой, чтобы Рыболов согрелся. «Хороший ты сосед, Связной» — бесновалось что-то внутри. Сломал? Сломал? Доволен? Рыболов, не боящийся тварей, от которых взрослые мужики ссались под себя, боялся Связного. «Не убивай. Не убивай». Колоколом. Если бы вода не закипела, Связной бы поехал крышей окончательно. Но вода забулькала, возвращая из глубин мозга в кухню. Пусть покипит. Заваренный чай пах спокойствием. Ложка сахара. Связной вытащил листву. Взял в руки кружку, пошёл в комнату. Там было всё ещё ощутимо прохладно. Рыболов лежал, не шевелясь. Может, спал. Связной понял, что до сих пор тратит батарейку фонарика. Сходил на кухню за керосинкой. С её светом стало как-то уютнее, чем с лучом фонарика, выхватывающим лишь клочок пространства. Сев на диван со своей стороны, Связной склонился над Рыболовом. Потрогал лоб. Потрогал руку, лежащую на одеяле. Рыболов кисть отдёрнул. Задышал шумно, будто проснувшись. — Попей чай, согреешься. Садись. Он сел, натянув одеяло до подбородка. Принял чай, стал по чуть-чуть отпивать. От Связного не ускользнуло, как Рыболов с опаской поглядывает на него. — Тебе не нужно меня бояться, — глухо сказал Связной. — Да. Просто «да». И что оно означает? — Я тебя не трону. Рыболов вдруг заговорил: — Мне не сложно быть тем, кем ты меня считаешь. Терпеть. Только не причиняй боли. — Голос его срывался и сипел. — Остальное… Приемлемо. Глаза на мокром месте. — Прекрати, — оглянувшись в поисках чего-нибудь вроде салфетки, Связной протянул руку к лицу Рыболова. — Это всё случайность. Так не должно было быть. От прикосновения Рыболов отдёрнулся, но Связной всё равно растёр влагу по щекам. — Что хочешь на завтрак? Или вообще. Что-нибудь особенное, может быть? Рыболов облегчил существование им обоим. — Как шарлотку, только с ананасами. Связной понял, что он минут на сорок будет обезврежен, а Рыболов спокойно побудет в одиночестве. Ладно. Пусть. В кладовке Связной осознал, что шумит, как слон в посудной лавке, и немного поумерил свою никчёмную суету. Ананасы явно были где-то среди консервов, бесчисленных банок с горошком, грибами, кукурузой, оливками… Оливки. В голову Связного пробралась идея для рагу. Так что, прихватив пару банок с полки, Связной, заряженный целью, побрёл на кухню. С пирогом пришлось поэкспериментировать: вместо воды Связной использовал сок из-под ананасов, опять же, манка пошла в ход, сухое молоко, крахмал для клейкости. На дно сковороды красиво выложил цельные колечки ананаса, засыпал сахаром и корицей. Оставшиеся колечки порубил на кусочки и вмешал в тесто. Залил пирог и сунул в духовку. Ну, теперь время для рагу. Под столом у них был запас свежих овощей в пластиковых сетчатых ящиках. По мере того, как они портились, Рыболов закатывал разные закуски. Но баклажаны ещё были. Небольшие, аккуратные, в самый раз. Вскоре они зашкворчали на сковороде. К ним присоединился мелко рубленый чеснок. Потом помидоры. Пока всё это тушилось, Связной открыл банку с оливками и стал резать их колечками. Когда все ингредиенты оказались вместе, они были посолены и поперчены. К этому времени пирог пах на всю кухню. Наверняка уже можно было доставать. Но Связной подождал ещё минут пять и только потом вытащил. Перевернуть получилось почти удачно: пирог немного развалился, и всё же сверху красовались зарумянившиеся ананасовые кольца. Сойдёт. К рагу был вчерашний рис и соевый соус. Связной корпел над сервировкой: блюдце под пирог, вилку к нему или ложку чайную? Пусть будет вилка. В тарелку рис, сбоку от него рагу, сверху ещё чуть перца. Подняв голову от стола в раздумьях о следующем шаге, Связной увидел, что в проходе стоит Рыболов. Видимо, уже пару минут как. — Есть будешь? Что-то ещё нужно? Подняв руку с кружкой, Рыболов ответил: — Чай кончился. Чайник с кипятком стоял на плите. Связной полез за смородиновыми и малиновыми листами. Заварил. — Тебе не холодно? — обернулся он к Рыболову и, не дожидаясь ответа, подошёл и ладонью потянулся ко лбу. Рыболов вскинул руку в защитном жесте. Связной отошёл. — Всё в порядке, — сказал Рыболов, — здесь даже жарко. Он сел и взялся за вилку. Попробовал рагу. Перевёл взгляд на смотрящего на него в напряжении Связного. — Ты-то будешь есть? — Я… — Связной подумал, что ни крошки не съел, а уже почти двенадцать. — Да. Есть не хотелось совершенно. Связной колупал понемногу рис и рагу. Вроде вкусно. Вроде очень даже. Только вот Рыболов не улыбнулся ни разу, не прищурился, как обычно, когда чем-то был доволен. Ел себе спокойно. И взгляд такой ясный, не то, что утром, не стеклянный. Только удовольствия в нём ни грамма. «Что не слишком-то удивительно, правда?» Заткнись. Заткнись. — Я возьму с собой. И баклажаны, и пирог. — Что? Куда? — очнулся Связной. — Схожу в город. За этим спортпитом. Тебе ещё что-то нужно? — Мне нет, но… — растерянно выдал он. — Но что? Рыболов так по-обыкновенному поднял бровь, что Связной промолчал. — Тогда я иду, сейчас. Вернусь завтра днём. До темноты. Заночую в городе. — У Бурлака? — Нет, есть и другие безопасные места, — Рыболов постепенно начинал говорить в привычном темпе, даже, скорее, так, как он говорил с ним в самом начале их знакомства. — Раз снега мало, нужно сделать последний заход. Ключи будут у тебя, но не советую выходить. Даже если не вернусь. Я бы на твоём месте подождал до весны, еды хватит, угля и дров тоже. Эти там за зиму передерутся, надеюсь, решат все свои проблемы. Не ввязывайся. — Эй, — перебил Связной, — ты же вернёшься? — Да, — взглянул на него Рыболов, — завтра. — Тогда давай без этого. Рыболов по-деловому быстро собрался, положил еду в контейнеры, взял две бутылки воды, оделся. Связной тоже накинул куртку, проводить его до калитки. Открыв замок, Рыболов отдал ключ, вышел за калитку, прикрыл её за собой. — Закрывай. Послушно закрыв, Связной спросил: — Как я пойму, что ты пришёл? Рыболов даже задумался. — Не знаю… Выглядывай каждые полчаса после одиннадцати. И утопал без дополнительных прощаний. Связной сразу понял, что это будут самые сложные в его жизни сутки. Поэтому сначала он помыл посуду, затем вымыл пол, а, чёрт с ним, даже пыль со всех поверхностей протёр. Убрался в своём шкафу. Навёл порядок в кладовке. Затопил баню и выстирал постельное бельё, полотенца, кое-что из одежды. Набрал угля несколько ведер для дома. Переделал все дела, которые только смог себе придумать. А потом полезли мысли. Сколько идти до города? Часов пять-шесть? Рыболов уже там? Через снег наверняка идти медленнее, хоть он ещё и не слишком глубокий. К вечеру Связной уже силой воли заставлял себя разгадывать сканворды, лишь бы не двинуться. Нет, Рыболов явно вернётся. Он не может не вернуться. Он со всеми местными тварями разве что за ручку не здоровается. Он сможет. Они же ходили в город, как на променад, Связной сам уже рядом с ним расслабился, никого не боится из обычных. Еле-еле уснув, Связной пару раз подскакивал от слишком ярких снов, потом засыпал снова и так по кругу, пока не открыл глаза насовсем. Стоило затопить печь, чтобы к приходу Рыболова был кипяток, и можно было разогреть еду. С приходом холодов был один плюс: можно было готовить побольше и выставлять на холодную веранду — не пропадёт. Летом вся эта возня с готовкой порядком надоедала. Связной к одиннадцати как раз успел выпить чай с парой конфет и пулей выскочил на улицу. Никого не было. Прислушавшись, он услышал только далёкий скрип, может, дерево на ветру, дверь или окошко. Домой он вернуться уже не мог, а потому взял лопату и стал чистить тот снег, что уже успел выпасть. Медленно и методично. Дорожку до калитки. Площадку перед крылечком. Вокруг дома полностью. Тропинку до туалета и бани. Вокруг бани. Связному подумалось, что надо было взять одни часы и выставить на веранду. А так пришлось заходить в дом, чтобы посмотреть время. Уже вовсю шёл первый час. Связной выпил ещё одну кружку чая, вышел. Никого. Он хотел было снова взяться за лопату, но всё было вычищено, скрести дальше было бы совсем маразмом. Поэтому Связной стал наматывать круги вокруг дома. Не менее дебильно, чем было бы упражняться с лопатой и дальше, но всё же. Он не считал круги (расценил это последней стадией заболевания), просто шёл и думал о своём. Как на прогулке. — Ты, может быть, меня впустишь? — с укоризной сказал ему Рыболов, стоя за калиткой. Связной, чуть было не прошедший мимо, начал рыскать по карманам в поисках ключа. — Конечно, входи… Рыболов привёз на санках целую гору раздутых чёрных банок, примотанных скотчем друг к другу. — Я хрен знает, всё ли здесь вообще можно употреблять… Давай на заднюю веранду, потом распакуем, я что-то задолбался идти. — А в карманах что? — куртка Рыболова топорщилась с обеих сторон. — Энергетические батончики. Очень много энергетических батончиков! Когда они попытались затолкать санки с поклажей на веранду, Связной спросил: — Ты как вообще умудрился столько утащить? — Да что там, на санках, тащи да тащи. — Ты есть-то хочешь? Рыболов обернулся с голодным блеском в глазах: — А вчерашнее осталось? Сожрал по пути три батончика, тошнит от них уже. — Осталось. Пойдём, подогрею. Вечером Рыболов попытался почитать инструкции к банкам, а потом вытащил откуда-то из середины поклажи несколько книжек и буклетов по спортпиту и здоровому питанию, решил осилить, но так и уснул прямо с книжкой в руке. Связной посмотрел на него и снова пошёл круги наматывать. Темень на улице была страшная, но дома он ещё сильнее с ума сходил. «Я же, вроде, добрый парень?» — спрашивал Связной сам у себя и не находил ответа. Всё, что было до катастрофы, затёрлось. Каким был тот, который называл себя Валентином? Хорошим другом? Душой компании? Честным? Связной не знал ответов. Может, он был мразью последней? Мудаком? И друзей-то у него не было? Так были, вроде. Мозги плавились. Когда он вернулся в дом, на тумбочке возле дивана горела керосинка, а Рыболов читал. — А что, если я тебя когда-нибудь придушу? Еле-еле, где-то на подкорке, Связной осознавал, что выглядит конкретно поехавшим: болтается из угла в угол, дёргается на каждый звук, морда хмурая, взгляд набыченный. — Придушишь за что? За то, что я тебе отсосал десяток раз? Души сейчас, чего ждать. Убрав книгу, Рыболов сел на постели и уставился на Связного. — Ты, наверное, и к ним подбивался. Под кого-то подкатывал. — К кому «к ним»? К рубинским червям, что ли? Ага, под каждого лёг. Ты не знаешь, а я знаю, что им такой, как я, не нужен даже в качестве рабочей силы. Бурлак меня не ждёт, что бы он там ни пел. Им было бы лучше, если бы меня вообще поблизости не существовало. Нет бы девчонка какая в живых осталась, а не пидор какой-то. И тебе тоже к ним пора, поди выделят, как товар, девочку раз в две недели, да подобреешь разом. Или прибей меня, труп на участок подальше, да иди, вызволяй себе принцессу. Будете здесь жить-поживать. — Ты бы под любого прогнулся. Рыболов зло посмотрел на него: — Что там у тебя ещё в запасе? Давай, выговаривайся. Я весь внимание. — Тебе бы любой подошёл. Как представлю — тошно. — Мне нужен был сосед, чтобы поговорить о том, прошлом мире. А ты только про еблю думаешь, мразь тупоголовая. — И ты понимаешь, что тут, у чёрта на куличках, без тебя и шага не ступить. — Я не пойму, я тебя что, не водил в город? Насильно тут держу? В блокноте до шага расписано, как уйти, безопасный путь, ты же настоящий мужик, ссышься уйти? Бурлак рад будет пополнению рабочих рук. — Я напьюсь и задушу тебя. Открыв рот, Рыболов закрыл его. Черты лица исказились. Растерев лицо до красноты, Рыболов всё-таки сказал: — Я думал, это я сошёл с ума. Ночью Связной проснулся от того, что Рыболов рядом дрожит. — Тебе холодно? — Н-нет, — заикнулся тот. Ревел. Как девка. — Повернись. Как ни странно, Рыболов послушался. Связной посветил ему в лицо фонариком. Зрелище не очень. Глаза опухшие, сопли, слюни. Убрав фонарик, Связной уголком одеяла вытер Рыболову лицо. Тот всё подрагивал. Связной подтянул его к себе поближе. — Я тебя ненавижу, — зло рыкнул он ему на ухо. На что Рыболов прошептал совсем неслышно: — За что? — За то, что я тебя одним пальцем могу переломить.