Денаково

— Что ищешь? Связной снова не услышал, как Рыболов подобрался. — Что-то ищу. — Говори, я подскажу. У тебя что-то болит? Распотрошив почти всю аптечку на кухне, Связной начал выворачивать наизнанку большой короб с медикаментами, составляя коробочки перед собой на стол. — Не болит. Ищу транквилизатор какой-нибудь. — Зачем? — Буду пить. — Ты что, идиот? Связной обернулся. У Рыболова глаза опухшие со вчера, весь тщедушный, худющий. Но нет, пищит же что-то против. — Нельзя же их просто так пить. — А я разве просто так? Ты меня выводишь. Я тебе голову откручу не сегодня, так завтра. — И ладно. Разве это стоит того, чтобы таблетки глотать? Подумалось Связному: даже если он в ярости этого придурка кокнет, тот даже после смерти со спокойной миной будет на него взирать. — Смерти хочешь? — Так может и лучше. Всё не тварь задерёт. А тёплые руки придушат. — Может, и не придушат. — А я так хочу. И я постараюсь, чтобы так и было. И Рыболов сел перед табуретом Связного на пол, а потом руками стал наглаживать ему по треникам между ног, почти сразу лицом вжался, лизнув через ткань. У Связного вскочил тут же. А этот руками уже по-змеиному под резинку штанов скользит. Связной ни вдохнуть, ни выдохнуть не может. — Ты это, прекрати, — вышептал он, сам поразившись, как несмело это сказал. — А то что? — Рыболов поднял лицо, улыбнулся так светло, будто ничего странного не происходило. — Придушишь? Так давай. Выпустив член Связного наружу, он стал прихватывать его тёплыми губами, ласкать, распаляясь сам. Смотреть на это Связной не мог. Отвёл взгляд, но чувствовал, как краснеет и дышит тяжело. И ударить его сейчас — как? На коленях стоит перед ним. Связной хотел, как лучше. Он таблетки рыл. А этот…сам нарывается. — Я, если тебе врежу, инвалидом сделаю. Вобрав в рот головку, Рыболов обвёл её языком, обсосал, выпустил. Поднял глаза на Связного. — Да врежь, похеру уже. Помирать, так с музыкой. Как настоящий педик сдохну: на коленях, после отсоса. И улыбался. Понял, что Связной из себя выдавить ничего не может, снова наклонился, взял в рот. Руками стал под футболку лезть, по бокам гладить. Пару раз Связной эти руки отводил, потом понял, что бесполезно: Рыболов специально нарывался. — Пойдём на диван, — вкрадчиво зашептал Рыболов, когда Связной чуть ли не постанывал уже в такт. — Там удобнее, да и задвинешь мне в рот нормально, я всё стерплю… Никто не узнает, кто расскажет-то, мёртвые не говорят. Приятно же, а? Связной, сжав зубы, встал. Вздёрнул Рыболова на ноги, толкнул в плечо: — Иди. Тот усмехнулся в ответ, да нахально так. Связной прикрыл дверь в комнату за собой, стало совсем темно, ставни были на совесть. Снял с себя футболку рывком, треники с трусами. Сел на диван, спиной к спинке. Рыболов не раздевался, просто лёг рядом, лизнул пару раз головку, а потом в руке член мягко мял. Связной подавался навстречу его движениям, ни о чём не думая. — Ты мне сразу понравился, — выдал Рыболов. — Хер бы я тебя к себе повёл, если бы не так. Скоро подыхать было, так почему бы не полюбоваться на мужика рядом? — Заткнись. — А ты заткни. Связной протянул руку, запустил её Рыболову в волосы, и притянул его к своему члену. Тот застонал, явно от удовольствия, ритмично посасывал. У Связного ноги сводило от ощущений. Придержав ладонями голову Рыболова, он пару раз вдвинул ему в рот сам. А потом ещё. Глаза адаптировались к темноте, и теперь Связной хорошо различал в полутьме, как Рыболов с жаром вылизывает ему. — Я тебе шею сверну, — прошептал Связной, вдвигая ему в рот. — Сворачивай, — согласился тот между делом. — Только прежде в рот мне спусти. Связной слышать это не мог, его аж перекосило. А Рыболов только ускорил движения, да так, будто знал, как нужно Связному, чтобы тот быстрее кончил. Это ощущалось ещё хуже, чем тогда, в бане. Там Связной, вроде бы, контролировал ситуацию. Вроде бы. Теперь же, Рыболова, видимо, ничем нельзя было напугать больше. Кончая, Связной думал, что хочет, чтобы этот сучёныш всё до капли проглотил, сам нарывался, так пусть выпивает до конца, что выдоил. И Рыболов, собрав губами с его члена всё до остатка, проглотил, облизнул губы. — Пойду, додрочу себе, ты уж извини. Связной цепко схватил его за плечо, прижимая к постели. — Заканчивай тут, куда собрался. Дотянувшись до вчерашнего полотенца, Рыболов постелил его рядом, спустил штаны и стал наглаживать себе. Но отвратительнее было то, что он сказал: — Знаешь, если бы ты меня трахнул, было бы так классно. И помереть не жалко. Так хочется, чтобы ты мне вставил, ты даже не представляешь. Я хорошо умею подчиняться. — Заткнись. Связной протянул руку, пальцами размял Рыболову губы, заставил открыть рот. Рыболов полизал ему пальцы, поборолся с ними языком и кончил, шумно дыша. Через минуту он попытался встать, но Связной прижал его за плечо к дивану. — Лежи. Нужно было подумать. Связной мыслил, что если в тайгу пойти, даже если ему не посчастливиться на тварь напороться или на медведя, то к ночи, уставший и замёрзший, он околеет насмерть где-то в сугробе. И это будет хорошо. А Рыболов пусть тут, дальше живёт. Как жил. Он же первый начал, так? Рыболов был просто хорошим парнем. Дал ему кров. Всему научил. Если бы Связной тогда не услышал в Рубино, как местные шептались… То что? Всё было бы нормально, так? Это он сам Рыболова до такого шлюховского поведения довёл? Хотел было спросить у Рыболова, но услышал, как тот засопел, уснув. Связной тоже немного подремал, а потом встал, чтобы приготовить им, ну, уже не завтрак, обед. Страшно хотелось яичницы с колбасой, просто до одурения. Но чего нет, того нет. Пришлось нажарить лука с морковкой, забросить туда пару банок консервированной фасоли и надавить чеснока. Быстрое блюдо, без заморок. Ещё нужно было поставить тесто и вечером испечь хлеб. На запах подтянулся Рыболов, и Связной поставил перед ним тарелку. — Чай? — Сварю кофе. Будешь? Связной не был фанатом кофе, но отчего-то согласился. После они чинно разбрелись делать как будто бы какие-то полезные дела. Так и повелось дальше: Рыболов наводил везде порядок, и всё-всё записывал в свой блокнот, как в амбарную книгу. Связной понимал, что это до сих пор завещание, для него, от этого становилось не по себе. А Рыболов с большим воодушевлением складывал одно к другому, инструменты, саморезы, банки, перебрал на пару раз кладовую, подпол и погреб, на верандах прибил новые полки. Все мелочи были каждая в своём пакетике, всё подписано, всё зафиксировано в блокноте. Связной не встревал и не мешал. Обычно он занимал себя готовкой, но тут заметил в дровнике большие чурки, которые явно просились стать дровами. В один из солнечных дней выволок их во двор, взял топор и взялся за дело. Работа прочищала голову, да и морозный воздух тоже. Утерев пот рукавом, Связной распрямился. Увидел, что в нескольких метрах от него на большой чурке сидит Рыболов и смотрит на него. — Я хочу тебя, — сказал Рыболов. Через секунду он встал и ушёл в дом. У Связного резко отбило желание делать хоть что-либо, но он пересилил себя и стал рубить дрова дальше. Через час он понял, что чурок ещё полный дровник, и он впустую истязает себя. Нужно было идти в дом. Он нагрел воды, чтобы немного сполоснуться в ванной. А потом всё было, как было. Связной вышел из ванной в одном полотенце, как всегда, это было нормально для них — ходить после помывки в полотенцах. Рыболов валялся на диване с книгой. Связной лёг рядом, просто отдохнуть, всё-таки, топором махать он устал. Закрыл глаза, думал о своём. Затем почувствовал, как Рыболов раскрывает на нём полотенце, нагибается, щекоча волосами кожу, и руками делает что-то невообразимо приятное. А после и ртом. Связной полуосознанно гладил его по волосам. Собачья жизнь. Не подохнуть сразу, как все, а ещё помучиться, да других помучить. В чём, в сущности, проблема Рыболова? Только в том, что он Связного сюда привёл. А можно и не в тайгу. Можно попросту зайти в бабулин дом. От этих мыслей даже как-то теплее стало на душе. Закончив истязать его, Рыболов бессловесно отвалил на кухню. Связному не хватило сил остановить его, мысли спутались. Спустя дни и недели уже можно было отметить, что всё это происходило не так уж и часто. Рыболов был по большей части молчалив, рот открывал, только когда стягивал со Связного штаны. Связной скучал по тому, как было. По щенячьему восторгу Рыболова от свежего хлеба. По рыбалке. По улыбке без подтекста. Как-то с утречка вышел, до сортира, а Рыболов стоит на дорожке, замерев. Глаза распахнуты, как от страха, как увидел чего, широкие, чернющие, зрачки чуть ли не во всю радужку. — Рыболов, — окликнул его Связной. Тот обернулся, захлопал глазами. Обычные глаза, вроде бы. — Ты чего замер? Увидел кого-то? Тварь? Тот как-то неопределённо мотнул головой, и тут как что-то каркнет. Они оба вздрогнули. Рыболов повернулся и погрозил куда-то в сторону берёзы на соседнем участке кулаком. Большой ворон, сидевший на ветке, не впечатлился и каркнул ещё раз на весь посёлок. — Ну тебя! — крикнул ему Рыболов. Страннее всего, что в начале настоящих холодов Рыболов начал выходить за калитку и бродить по посёлку. — Куда ходишь? — много раз спрашивал Связной. Тот отмалчивался, вроде и не замечал вопросов. Связной думал, как его разговорить, а потом и понял. Во время очередных поползновений Рыболова потерпел, пока тот не дошёл до кондиции, уплыл от удовольствия сам, затем вынул у него изо рта, подтянул вверх, чтобы глазами встретиться. — Говори, куда ходишь постоянно? Тот криво улыбнулся: — Тропинку тебе топчу. До дороги. Мне тут недолго осталось. Связного дрожь пробрала. — Как это — недолго? — Незачем, поэтому недолго. — Зачем тропинки топтать, выведи сам, я до города дойду. — Мы с тобой тут ещё не закончили. Рукой он провёл от шеи Связного наискосок на бок, завёл за его спину, приобнимая, потом руку убрал тут же. И улыбнулся так грустно, по-человечески, а не по-безумному, как уже стало обычным. — С чего ты решил, что недолго? — Я такой не нужен. Ни здесь, ни где-то ещё. Странно, что я ещё существую. Гнетущая тишина. А потом Рыболов, тихо-тихо: — Илья Степаныч бродит. И я брожу. А он знает. Ему не нравится. — Так не броди. — А ты не остановишь. Связной думал было брякнуть: «А я хочу?» И не брякнул. Хотел бы. Пришлось обхватить Рыболова, рыкнуть на ухо, чтоб понял. Теперь во снах Связного Рыболов, бывало, стоял за калиткой и смотрел так жалобно. Связной выходил к нему, ну чего он там один стоит-то, право? А Рыболов отходил. Дальше. Дальше. До тех пор, пока Связной из вида его не терял. Он за ним, по тропам, между участков, по снегу. А его нет, и следов нет. И Связной задыхается на бегу, падает, ползёт, ноги не слушаются, он пытается кричать… — Проснись уже! Это Рыболов его растряс. — Плохой сон? Связной кивает и не может отдышаться. Посматривая настороженно, Рыболов кажется почти нормальным. А потом снова становится тем, другим. Сон повторяется из раза в раз, с малыми отличиями. Иногда Рыболов будит его, иногда его не бывает рядом в эти моменты, «топчет тропинки». Страшные сны, но Связной почти привык. До одного дня. Снова бежал, задыхался. И тут — как вынырнул в реальность. Рыболова нет, но паника бьёт прямо в висок. Связной собрался за полторы минуты и выбежал во двор. Следы, Рыболов за калитку ушёл. Причём с ключами от этого замка. Но это ничего, Связной через забор перелез, глаза ищут следы на снегу, а их не видно, вроде есть что-то, а вроде и нет. И он побежал по натоптанному. А страх подстёгивает, в голове воет что-то, Связной бежит, уже не замечая, что кричит на всю округу: — Марк! Марк, ты где? А за ним ворон летит. Один. Второй. Вот уже небольшая стайка с дерева на дерево перелетает. Связной на распутье двух троп, не глядя особо, куда-то вправо побежал, ноги повели. За домами, у леска стоял Рыболов. Сам не свой, снова взгляд в никуда, глаза навыкат. Такое ощущение, что стоит с полчаса и не шелохнётся. — Марк! — кинулся к нему Связной. А позади Рыболова, сминая молодые осинки, прокладывал себе дорогу большой чёрный медведь. — Сзади! Сзади! Рыболов моргнул. Сфокусировал взгляд и как будто очень удивился тому, что видит перед собой Связного. — Сзади! — кричал он и бежал к нему, стараясь быстрее дотянуться, потащить за собой, домой. Бросив взгляд за спину, Рыболов сам подорвался к нему навстречу, настиг в один миг, вот уже за рукав тянет. — Ты что тут делаешь? — шипел он, и тут же, на бегу стал ключ ему передавать. — Добежишь, откроешь калитку, только я зайду, мы закроем замок, ему хода на участок не будет. Давай прямо, а я его кругом поведу, он за мной ломанёт. Только изо всех сил, пока мы с ним наедине, чтобы не успели наползти, беги, словно от этого жизнь зависит! И отвалил в другую сторону. Связной не мог не обернуться и не пронаблюдать, как за ним свернул медведь. Бежал он не по-звериному, а странно, тягуче, перекатами, неестественно. Дальше всё, как в тумане. Связной очнулся только за калиткой, на участке, глядя на то, как Рыболов тоже какими-то странными шагами-прыжками приближается. А за ним — рёв, проникающий в душу. И растущая тень, в секундах за ним. Рыболов влетает на участок, отбирает у Связного в ступоре ключи, одним движением защёлкивает замок и поворачивает ключ. Подталкивает Связного к дому, вздыхает облегчённо. Но тут, слева от них, рык и треск, скрежет металла. Падает секция забора… Связной успел увидеть широко открытые, удивлённые глаза Рыболова, прежде чем снова ощутил ключи в руке и сильный тычок в спину. — В дом! Запирайся на ключ! Рыболов отходил вбок, отвлекая медведя на себя. Видя, что Связной взлетел на ступеньки веранды, стоит в дверях, обернувшись, Рыболов крикнул: — На ключ! Пережди пару дней и иди в город! Был рад знать тебя! Вороньё садилось на забор участка. Связной закрыл дверь веранды, но в дом не ушёл. Не мог. Смотрел через стекло, как медведь подступает к Рыболову. Тень жидкой тьмой развевалась вокруг косматого. Рыболов некоторое время отступал, судорожно оглядываясь вокруг. Он променял свою жизнь на его. Зачем? Зачем его спасать? Его мысли перебил крик Рыболова: — Илья Степаныч! Видит небо, — его голос срывался, — я не хотел до этого доводить! Я тебе не мешал! Я тебе зла не желал! Медведь зарычал. На участке начала нарастать тьма. Вороны с заборов стекли чёрной жижей на снег, и эта субстанция потянулась к Рыболову. Что-то тёмное стекалось к нему со всех сторон, а медведь огрызался на эти сгустки тьмы. Рыболов смотрел на черноту со странной безысходностью в глазах. Затем тьма поглотила его. Связной смотрел на клубок тьмы перед медведем. Он думал, что от Рыболова там уже мало что осталось, и сейчас тьма растечётся по углам обратно. Но из бесящейся чёрной лужи восстал силуэт, достойный фильма ужасов: сначала из клубка высунулись паучьи лапы, расставились, нашли опору. Затем поднялись крылья, непропорциональные, почти сразу опавшие на землю густыми жирными перьями. Трёхклювая безглазая голова мотнулась туда-сюда, разбрызгивая вокруг себя ошмётки тьмы. А потом всё это понеслось на медведя. В их схватке мало что можно было разобрать: во все стороны летели перья, потом пролилась тёмная, бордовая кровь, видимо, медвежья. Рёв и клёкот перебивали друг друга. Порой видно было, как взметнулась медвежья лапа с острыми когтями. Кончилось всё быстро. Медведь грохнулся на бок, и забился в судорогах. Полуптица рвала его грудную клетку, взрывая рёбра паучьими лапами. Кровь брызгала на снег тёмными каплями. От птицы тьма стала расползаться. Какие-то сгустки влезли на забор, стали воронами и с карканьем улетели. От разложившейся полуптицы осталась кучка жирной черноты. А из неё восстала фигура. Хромая, неестественно быстрыми рывками приближаясь к двери, голый Рыболов являл собой жуткое зрелище. Он взлетел по ступенькам, встал перед стеклом, вперив куда–то перед собой чёрные стеклянные глаза твари. — Впусти меня, — сипло сказал он, оно или что это было. Связной стоял, не шелохнувшись. — Впус-ти… Холод-но… — сипела тварь, поскрипывая ногтями по стеклу. — Ты человек? — выдавил из себя Связной. Тварь улыбнулась. — Ты человек? — повторил Связной, ощущая безнадёгу, какой не знал давным-давно. — Был…человеком, — ответила то ли тварь, то ли ещё Рыболов. — Когда перестал? — Связной с удивлением понял, что по его щекам градом бегут слёзы. — Когда? Вдруг это стало важным. — С начала конца. — Не может быть. — Ты всегда знал меня таким. — Врёшь. — Не вру. — Ты врёшь! Связной сам не понимал, с чего он так орёт. — Впусти, Валь. Тут холод-но. — Разве не можешь войти, с такой силой? — Не в дом, запертый на ключ не мной. Впус-ти. На этом «Впусти» его стеклянные глаза страшили своей нечеловечностью. — Валь, холодно. Бледный Рыболов повёл голыми плечами. Связной смотрел на него, капая слезами на пол. Толку не впускать? Ничего ему не сделается, будет караулить здесь вечно. А если поверить — это его Марк. Наверное, не будет долго мучить, уничтожит вмиг, и всё это закончится. Как вообще так вышло, что они оба здесь, в Денаково? Рыболова потряхивало, изо рта у него шел пар. Обнаружив, что до сих пор крепко сжимает ключ, Связной занес руку к замку. Вставил ключ в замочную скважину. «Это просто мой Марк. Я уйду от его руки. Всё нормально» — несвязно думал он. Замок щелкнул. Одним движением распахнув дверь, Связной отступил. — Заходи. Рыболов, держась рукой за стену, вошел на веранду, закрыл дверь на защёлку. От него веяло холодом. Открыв дверь в дом, Связной переступил через порог, обернулся и сказал ещё раз, разрешая: — Входи. Рыболов заторможенно двинулся вперёд. Дома было холодно, не топлено с ночи, но теплее, чем на веранде. Когда дверь закрылась за Рыболовом, он замер, держась за неё и подрагивая. Вдохнув воздуха побольше, Связной шагнул к нему, обнял, заставил закинуть на себя руки. Чистый лёд. — Марк, — выдохнул Связной, шаря губами по его холодной щеке. Так всё и должно закончиться. Тот потянулся к этой нежности, а потом обмяк в руках. Связной унес его на диван и накрыл тремя одеялами. Затопил печь, поставил греться воду. Заварил чай. Налил горячей воды в две пластиковых бутылки, пошел положить их к Рыболову, как грелки. Тот уже очнулся, взглянул на него очеловеченными глазами. — Спасибо, — шептал он за подоткнутые под одеяло бутылки. Наклонившись, Связной коснулся губами холодного лба. — Чай будешь, согреться? Рыболов был молчаливо на всё согласен. Он выпил кружку. Щеки раскраснелись. Подкинув еще угля в печь, Связной тоже забрался под одеяло, оплел руками Рыболова, дышал теплом ему в шею, грел пальцы рук. — Я выведу тебя к городу. Скажешь, Рыболов ушел на зимнюю рыбалку да сгинул. — Зачем мне в город? Я здесь останусь. — Здесь плохое место. Я становлюсь темнее. Я хочу, чтобы ты жил, пока я могу отпустить. Потом могу перестать узнавать тебя. — Лучше здесь умру. — Поживи ещё, хоть для меня. — Сам говорил, что рубинские друг друга перережут. — Я могу за тобой следить, охранять. До последнего перебью, если нужно будет. — Так не проще ли всё оставить, как есть? — Я тебе ненавистен. Лучше бы ты мне шею свернул ещё тогда. Невыносимо было это слушать. Он развернул его лицом к себе, запустил руку в волосы, гладил где-то на затылке. — И ты бы дал это сделать? — Дал. — Но ты же всегда был сильнее меня. — Если хотел оставаться человеком, то был слабее. Я старался не помнить то, что могу на самом деле. — Поэтому ты все пути знаешь, всякую тварь. — Я их слышу. И они все зовут с собой, в хохот и веселье. Рыболов теплел, его разморило. Взгляд, направленный на Связного, был таким, как в лучшее их время: глаза лучились спокойной нежностью, детской наивностью. — Марк, — позвал Связной. И, когда тот приподнял лицо, прижался губами к его щеке. Прошелся до уголка рта, вернулся обратно, потом выше, прихватил в рот бровинки. — Чего еле дышишь? — Запоминаю. Если бы не конец света, я бы с тобой никогда не познакомился. — Был бы кто-то другой, лучше. Который тебя не тронул бы только потому, что что-то услышал. — Я мог тебя остановить, если бы хотел. Я не хотел. Связной думал о том, что они здесь одни, вдвоём чуть ли не в целом мире, развалившемся на кусочки. Гладил Марка по волосам до тех пор, пока тот не сказал, улыбнувшись: — В обычное время, разве смог бы я получить от тебя что-то такое? Не отвечая, Связной только подтянул его еще ближе к себе. В обычное время у него никогда не могло быть его Марка. А сейчас есть. — Твоей бабули среди тварей нет, сожрали в самом начале конца. Думаю, она не успела ничего понять и легко ушла. Я дом зачистил, закрыл. Больше там нет никого. Как потеплеет, сходим. Давно бы сказал, но не знал, как тебе объяснить, что сделал. Связной вздохнул. И всё равно, он был благодарен. Шёл в Денаково к родному дому, а нашёл Марка. — Я только надеюсь, что когда ты мне башку свернёшь, я умру, как человек, а не растекусь чернотой в землю. — Ничего я тебе не сверну. Может, поспишь? Или поешь? — Можно я ещё с тобой полежу? Тебе потом не захочется. Это так, момент. — Лежи, дурак… Через пару минут Рыболов засопел ему в подмышку, заснув. Связной поглаживал его по плечу и думал о том, что это так странно: вдруг осознать, что у него теперь есть Марк. Вернее, осознать, что он всё это время был. Марк, который легко доверил бы свою жизнь в его руки. Которого одним пальцем можно было переломить. Связной и сам уснул, а проснулся в одиночестве. По привычке успел запаниковать, но услышал, что Рыболов болтает ложкой в кружке и успокоился. Пахло жареными кабачками. У Связного в животе заурчало. А так хотелось ещё просто полежать, в полудрёме, тягучем тепле, успокаивающем и приятном. Но запах тянул на кухню. Рыболов пил кофе и наблюдал за шкворчащими на сковороде кружочками. — А хлеб у нас есть? — попытался припомнить Связной. — Есть. — Ты как себя чувствуешь вообще? — Пара синяков будет. Рыболов отстранённо смотрел перед собой, как обычно и делал, когда они оба считали, что стоит сделать вид, будто ничего не произошло. Но Связной протянул руку и убрал ему волосы за ухо, и Рыболов приластился к ладони. — В Рубино есть девушки. Да и не только в Рубино. Ты сам шёл, видел, знаешь. — И? — Тебе жаль меня, ну, и давит чувство вины. Только пойми, всё это происходило, потому что я позволял. Я всё контролировал. Так что не жалей. — Разве я тебя ни разу не обидел? — Тебе не нужно ничего искуплять. Да я и не обижался, просто было грустно. И сейчас тоже. Я не только с тобой одного пола, я уже и не человек. Сам не знаю, кто. — Ты — мой Марк. Он заставил его улыбнуться. — Это даже звучит бредово. — Но я так хочу. Рыболов пожал плечами и встал к печи, перевернуть кабачки на другую сторону. — Сколько тебе лет? — Скоро тридцать один, — ответил Рыболов, подцепляя кружочки вилкой. — И всегда тебя тянуло к таким мудакам? — Просто хотелось быть для кого-то близким. — А тех двоих ты в Денаково тоже к себе вёл? — Нет, я тогда и не думал ещё. Считал, что один справлюсь. Их так, по доброте душевной вёл. А когда ты с дороги пришёл уставший, оголодавший — приятно было делать что-то, тем более, на кой чёрт мне всё это добро одному. Вернуться на табурет он Рыболову не дал: перегородил дорогу, одну руку положил ему на плечо, вторую на бок, встал вплотную. Вроде как, обнял. — Перестань, мне потом будет тяжело. — Когда потом? — Когда вспомнишь, что ты не такой. А ты вспомнишь. — Знаешь, девушку отберут, пустив мне пулю в лоб, а ты-то кому сдался? Да и, думаю, хрен тебя так просто пристрелишь. Никуда не денешься, надёжный на все сто. — Не смешно. — Ещё как. Он прижимался губами к его виску, щеке, линии подбородка. Рыболов всё уворачивался и выкручивался, а потом сказал: — Валя, ну кабачки сгорят же, нахрен! Пришлось отпустить. Следующая партия принялась шипеть на масле. — Ты должен был меня останавливать. Каждый раз. — Точно. И ты бы свалил после первого же. Сразу, как узнал. — Сейчас не ухожу же. — Ага, мучаешься совестью. А вообще, конечно, было бы стандартно-драматически, если бы мы так и остались вместе, а потом ты свернул бы мне шею, когда я окончательно съеду. И я бы пафосно пал на колени, склонив голову, и всё такое. — Из нас двоих поехавший — это я. — Но ты человек. — Маньяки-педофилы-каннибалы тоже люди. Не аргумент, в общем. Рыболов несмело улыбнулся куда-то в сторону. В его глазах снова появилась та самая теплота. Конечно, он никогда уже не смотрел так на Связного, но тот помнил, что на самом деле этот взгляд предназначался ему. Помнил, что сам заставил Рыболова прекратить. Протянув руку, Связной повернул к себе Рыболова за подбородок. Тот сразу насторожился. — Я выгляжу совсем… «того»? — Ты выглядишь опасным. Пугаешь. Меня, по крайней мере. А сам прикрыл глаза и всё равно ластится к руке. Когда Связной провёл пальцами ему за ухо, Рыболов произнёс: — Нужно прибрать там, снаружи. — Я помогу. — Нет, не так прибрать, как ты думаешь. — А как? Как-то по… — Связной блуждал взглядом вокруг, пытаясь подобрать слово. — По-тёмному. — Но я же могу быть рядом? — Не знаю, насколько это безопасно. Я не слишком чисто мыслю в такие моменты. — Разве нужно беспокоиться о моей безопасности? — А о ком мне ещё беспокоиться? Я чувствую себя полезным, когда… — Рыболов резко замер, почувствовав прикосновение губ к своему виску. — Ты не такой, — выдохнул Рыболов, не открывая глаз. — Хуже, чем ты ожидал? — Ты мне ничего не должен. Кабачки всё же немного пригорели. Но они поели, и Рыболов, бросив взгляд в окно, сказал: — Скоро начнёт темнеть. Я схожу. — Я с тобой. Он не смог бы его остановить. — Смотри с веранды, не стоит выходить. — Я подумаю над этим. Выглянув в окно веранды, Связной увидел, что всё в том состоянии, как и было вчера: странные чёрные куски рванины на месте поля боя, упавшая часть забора. Рыболов шёл по снегу, будто по тонкому льду: осторожно, огибая черные лужи. Потом выбрал какое-то место, встал. Связной почувствовал знакомые нотки страха: воздух будто изменился, захотелось вдыхать чаще, сердце начало ускорять свой ритм. От Рыболова расползалась тьма, накатывала на чёрные лужи и ошмётки, растворяла их в себе и стекалась обратно. Откуда-то прилетела пара ворон, они с интересом наблюдали за происходящим с забора. Жирная чернота вытягивалась вверх от земли жидкими сталагмитами. В определённый момент всё замерло, в ушах зазвенело, черная слизь, как вода, обрушилась вниз и в считанные секунды сползлась к ногам Рыболова, поднимаясь по его ногам, словно щупальцами. Затем чернота впиталась в него. На снегу не осталось ни одного пятнышка. Связной вышел с веранды Рыболову навстречу. Тот явно был немного не в себе, смотрел диковато, глаза стеклянные. — Марк, — позвал его Связной. Тот вскинулся, будто вспоминая. — Марк, покажи мне, как это? То, что он называл Марком, улыбнулось. Подошло, положило руку ему на плечо. Из-под его ног снова разлилась тьма, окутывая их обоих в кокон. Внутри стояла гроза: стенки кокона казались далёкими, меняющимися, пахло озоном. Рыболов стоял посреди черноты, и её щупальца мягко обвивали его руки и ноги. На подкорке сознания что-то шептало и смеялось. Было безумно весело. При взгляде на Рыболова чувствовалось средоточие силы. Он улыбался, а вокруг всё зазывало погрузиться, забыться. Было тепло, густо, душно и хотелось утонуть. Связной очнулся, когда Рыболов за плечи толкал его к дому. — Что случилось? — Тьма нравится тебе, а ты ей. Ей, в общем-то, все нравятся. Можно радоваться ей вечно. — Там, внутри, там хорошо. — Да. Но быстро забываешь, кто ты, зачем ты и ради кого. Там хорошо и без смысла. Без людей. — Почему вороньё? — Их больше, чем других птиц, хоть и изменённых. И они так и остаются умными птицами. Много видят, много слышат. Могут помочь. А вообще, в ход всё идёт, что рядом и готово слиться. — Те люди, которых пожирают, тоже попадают в этот бесконечный кайф? — Не знаю. Не пожирал. Но медведь растворился во мне. Его больше нет ни в одном из смыслов. Я не знаю истинной сути тварей, что не такие, как я. Не знаю себя сам. Тех и подавно. — Куда ты меня, в дом? Нужно забор поднять. Рыболов остановился, обернулся. Оценивающе оглядел лежащую секцию. — И как его, просто обратно прислонить? — с сомнением спросил Связной. — Да нет, нужно скрепить. Иначе фигня это будет, а не забор от нечисти. — Хрен мы сейчас что сколотим. Выдыхая пар изо рта, Рыболов думал. И выдал. — У меня есть велосипедные замки. Ты понял, велик пристёгивать возле магазина, например. — И где они? Рыболов объяснил. — Иди ты, я здесь тебя одного не оставлю. Вроде чисто вокруг, но нюх не такой острый, когда я в человеческой форме. Нашлись замки быстро, целая куча. Видимо, Рыболов планировал зачищать деревню, не иначе. Оглядевшись, Связной в который раз отметил: всё разложено, везде идеальный порядок. Рыболов готовился уйти. Когда он вернулся, то застал его чертыхающимся над забором. Тот никак не хотел поддаваться, обледенел сугроб или что. Вдвоём они всё-таки вернули его на место и закрепили четырьмя замками: два справа, два слева. — Странная конструкция, — прокомментировал Рыболов, когда они отошли подальше оценить результат труда. — Оно хоть работает? Прикрыв глаза, тот посмотрел куда-то наискосок. — Работает. Чувствую. Идём в дом, темно уже. А ночью Рыболова колотило так, что Связной проснулся. В доме было тепло, а под одеялом вообще жарко, но Рыболов был холодный, липкий от пота. — Марк? Ты чего? — Из-звини, разбудил… — Заболел? — Просто напитался этого, всего. Тогда Связному только и оставалось, что стереть ему пот со лба и прижать к себе, согревая, унимая дрожь.