Первым воспоминанием в жизни мальчика был трон. Большой для его роста королевский трон, так похожий на просто стул с высокой спинкой. И дураку было понятно, что на «стул» этот лучше не залезать, ведь хоть он и помнил лишь эту комнату, мальчик был в ней впервые. И в ней не было лучше, чем дома. Она лишь стала началом. Эта комната определила его судьбу в тот момент, когда он там появился.
Он был совсем мал, не помнит даже, сколько ему лет исполнилось тогда. Эта комната не покинула его воспоминаний, даже когда всё остальное погрузилось во тьму забытья.
Может, он и не попал бы в неё никогда. Нынешний король никак не относился к династии, правящей до этого, даже в седьмом поколении он был никем. Это всё случилось из-за одного человека. Он взял на себя роль родителя мальчишки, хотя у него вообще не было представления о том, как заботиться о детях. Как хотя бы вырастить из ребёнка человека.
История о превращении мальчика в чудовище началась на окраине столицы, в небольшом аптечном доме. Тогда страна жила хорошо, в отличие от настоящего времени. Наверное. Нынешний король не имеет об этом представления, ему было всего около пяти.
Его миром был плохо освещённый дом и пара улиц вокруг. Утром он, как и все обычные дети, под присмотром своего «старика», бегал и прыгал, радуясь, когда получалось выше или дальше. Позже его вели в дом, чтобы позавтракать и начать скучное обучение говорению и письму. Совершенно обычная жизнь, с тем отличием, что старик уходил на ночь, запирая дверь. Ведь он всё-таки был королём и не мог вечно оставаться с ребёнком. Мальчик об этом не знал, но совсем не был против остаться наконец без чужой компании — за весь день старик ему надоедал, а поблизости никого больше и не было. Скукота.
Он давал задания на ночь, когда уходил. Но чаще всего мальчишка ложился спать, не выполняя ни одно из них — всё равно потом не ругали.
— Что ты делаешь? — спросил старик как-то раз, вернувшись в дом. Мальчик с исколотыми руками сидел и играл со страшной и грязной куклой, которую сам сшил из того, что было. Он потерял пару иголок и все пальцы себе исколол, но оно того стоило.
— Я играю, — ответил он, подняв вверх куклу. Он был очень собой доволен и не видел никаких недостатков в том, что сделал.
— Играешь, значит, — старик вздохнул и жестом сказал подняться. — Я каждый вечер тебя прошу заняться полезными вещами, ты хоть раз это сделал? Но у тебя нашлось время, чтобы взять это, — мужчина поднял тоненькую книжку о шитье, — и сшить себе уродца?
Мальчишка прижал куклу к себе и нахмурился, зубы сжав. У него было миллион оправданий, и он только выбирал, какое использовать первым. Не важно, почему вдруг старик вспомнил об этом, он не наказывал и не накажет.
— Это не уродец, — прошипел первым делом ребёнок. Он и так старика не любил, а сейчас тот ещё и злиться начинает.
— Как ты меня достал! — взорвался вдруг старик, и сразу затряслись слабые полы под его ногами. Безумный взгляд, замахнувшаяся рука, и мальчик понимает, что всё не как обычно, он переборщил, его сейчас ударят. Но первым делом из его рук вырвали куклу, бросив её в сторону. Затем замахнулись ещё раз — мальчишка закричал и закрыл глаза, его сердце колотилось от страха. Старик схватил за воротник и поволок куда-то.
Мальчик пытался за что-то уцепиться одной рукой, другой убрать давление на шее. Не вышло — только обзавёлся занозами на пальцах из-за деревянных полов. Старик распахнул дверь, в которую мальчишка не заходил ни разу, она ведь вечно заперта была! Почему сейчас она оказалась открыта?!
В комнате было настолько темно, что даже ног своих мальчик почти не видел. Его отшвырнули в угол; глаза чуть из орбит не вылезли, когда его что-то ударило по голове. Кажется, он в стол врезался.
Это было страшно. Ни больно, ни ещё что-то — страшно. Ему не сделали ничего, помимо толчка, из-за которого мальчик врезался в стол. Но старик смотрел на него так, будто убьёт сейчас — не из ненависти, просто ребёнок ему был противен, словно заражение на гниющей плоти. Он и скривился также, как когда ему показали рану больного. На мальчика смотрели и реагировали как на таракана, до противности живучего.
— Ошибкой было брать тебя к себе. Ты мне больше не нужен, — сказал старик, ещё больше пугая. От страха мальчик звука не мог издать — сама эта комната напугала его. Из неё воняет и воняло всегда тухлятиной, а стены иногда от криков сотрясаются. Криков больных и ущербных, которых тут лечат постоянно, очень болезненно. Старик что-то пнул с равнодушным лицом, схватил за локоть сопротивляющегося мальчика и запихнул его в клетку.
Удар об её металлические стенки даже не почувствовался от страшной паники. Ребёнок то ли плакал, то ли нет, но его просто заперли, на лицо плюнули (
Зачем? За что?) и развернулись. Старик даже не обернулся, когда мальчик замолотил по прутьям руками.
Не нужен и останешься тут навсегда.
— Судьба твоя незавидна, — напоследок сказал старик, уже взяв в руки ключи. Мальчик огляделся — тухлая, страшная комната со столом для операций и кучей инструментов. А ещё новая клетка, которой тут точно раньше не было. Мужчина оставит его здесь и никогда не вернётся, а мальчик больше никогда не выйдет на улицу.
— Нет, я сделаю что угодно! Не оставляй меня здесь! Я выполню все задания, только выпусти! — это показалось последним шансом. Если стать хорошим, если выполнять чужие задания, то от своих слов мужчина откажется! Он простит, обязательно простит.
Это аксиома — чудовище, будучи таким маленьким, ещё о своей чудовищности не знает. Думает, что существо нормальное и такое же, как все. Ошибся, оступился, сейчас исправится — и всё будет хорошо.
— Правда? — голос-то какой светлый! — Я подумаю над этим. Но мне уже пора идти, — сказал старик, прежде чем улыбнуться и дверь закрыть. Он так и не…
Мальчик неверяще отодвинулся от передних решёток. Не выпустил! Оставил здесь на день или больше. Клетка абсолютно точно заперта, но мальчик же не дикий зверь! Да не мог мужчина уйти, здесь его оставив, он же любит его. Просто ребёнок сильно его расстроил, верно. Глупо здесь мальчика запирать, но больше этого не случится!
Несмотря на свои мысли, говорящие, что всё станет нормально, как раньше, он плакал, сжимаясь в углу грязной клетки. Если попробовать толкнуть её, то ничего не произойдёт. Он попытался, а потом протянул руку и нащупал гвозди. Прибита к полу… Как можно было оставить его тут?
Этим вопросом задавался ребёнок всё время, что сидел там. Возможно, даже кричал, срываясь и надеясь на то, что хоть кто-то услышит. Кто-то точно слышал — ребёнок был уверен, возле окна ведь пролетал детский смех. Но никто не пришёл. Может, боялись. Может, не хотели. Но мальчик догадывался, почему никто не идёт на его крики о помощи. То, что раздаётся по ночам из аптечного дома, никого уже не удивляет.
Когда смирился со своим положением, решал, что делать. Если это можно назвать смирением — затих и смотрел в пол, рассеянно ковыряя дно клетки. В голове была странная пустота. Или он просто так запомнил, и пустоты никакой тогда не было в голове?
Так темно, что ничего почти не разглядеть. Окно даёт слишком слабый свет, чтобы по-настоящему в чёрной комнате осмотреться. Мальчик поднялся, держась за решётки. Они тоненькие, но руку просунуть можно. Несильно, только по запястье. Он потянулся, наверх, за специально оставленной ему тонкой книжкой. Кажется, он еле доставал до неё пальцами, прежде чем всё-таки взять.
Книга о том, как перевязывать какую-либо часть тела, со сносками. Ещё и записка. Это сегодняшнее задание, которое ему хотели дать.
Мальчик очень хотел спать. Видел что-либо слегка-слегка, если подносил книгу к полоске света в клетке. И читать ему это не хотелось. Но что, если утром придёт старик, поймёт, что задание снова невыполнено, и… что он сделает? Откроет ли он когда-нибудь клетку снова?
Так что желание выполнить задание было продиктовано страхом. В трясущихся руках и расползающихся перед глазами строчках было легко его угадать. Но задание сквозь слёзы было выполнено — весь текст прочитан, пометки заучены, записи сделаны. Только под утро злость и истерика лились из глаз, пока книгу прижимали к себе.
Выпустили ли после этого? Воспоминания так туманны. Он думал, что все наладится после этого случая, если он станет задания выполнять. Ему было несложно. Даже когда их больше становилось — несложно. За прочитанную книгу спросили сполна. А после этого никакие задания не кажутся сложными или невыполнимы — что угодно лучше заточения в клетке без еды, лучше боли.
— Покажи, как перевязывать голову, ногу и кисть руки.
— Ты думаешь, я не выучил? Я помню! — ему было очень в тягость это показывать, к тому же он не совсем запомнил.
Старик упёр что-то ему в руку, и только потом мальчик почувствовал обжёгшую боль и как по руке потекла кровь. Он попытался отдёрнуть её, но его ещё раз порезали, сильнее, отчего хотелось завизжать и задёргаться. Удар об стенку, крик, хрустнувшее колено. Старик наступил на него…
— Покажи, как перевязывать. Голову, ногу и кисть руки.
С дрожащими руками и пустотой в груди ребёнок начинает бинтовать коленку.
Мальчик понял, что нужно старику. Когда ребёнок делает всё, что ему говорит взрослый, старик любит его. Поощряет, кормит любимой едой. Просто похвалу стало сложнее получить — ради неё нужно забить голову лавиной информации и не пойти гулять.
Он уже неделю как не видел солнечного света и не мог спать.
Как бы хорошо (или плохо) он ни старался, всего сделать не мог. Он не мог контролировать своё выражение лица каждую секунду. Не мог долго смотреть людям в глаза. Не мог делать вид, что они его не пугают и не внушают отвращение.
— Какой ты необщительный, — жаловался старик ему же. Но даже пытаясь, мальчик не мог правдиво обманывать «клиентов».
И в клетку приходилось возвращаться. Именно на ночь, когда в той комнате проходили операции. И мальчик должен был смотреть, иначе всё, что происходило на операционном столе, произойдёт с ним. По крайней мере, старик так говорил. Смелости на то, чтобы закрыть глаза, не было, и ребёнок смотрел, даже когда кровь летела прямо ему в лицо и её приходилось смаргивать.
«Зачем он заставляет меня на это смотреть?» — было страшно. Страшно отрубиться от усталости прямо в клетке и проснуться на столе. Тоже почувствовать адскую боль в теле и визжать, как животное.
Мальчик не любил старика, на самом деле. Этот мужчина вызывал только страх и ненависть. Но он обладал властью над судьбой ребёнка, был тем, кто сажает в клетку и бьёт, был и тем, кто может из этой клетки выпустить. Мальчику хочется быть хорошим, чтобы сказали, какой молодец. Чтобы не били.
Но почему это так сложно?
Нужно вести себя так, «будто ты нормальный». Но он нормальный. Это объяснение не имеет действия, не показывает, как именно мальчик должен себя вести. Нужно вести себя так, «будто ты счастлив».
В голове ярче всего встаёт вопрос: «А что такое
счастлив?». Наверное, старик в тот момент понял, во-первых, что в обучении есть неприятно большой пробел, а во-вторых, что его воспитанник всё ещё слишком наивен.
Помимо обычного обучения, они приступили к обучению контролю над эмоциями и пониманию чужих эмоций. К тому, чтобы подмечать жесты, узнавать, что они означают. Для этого пришлось выходить на улицу куда раньше и ходить почти весь день, смотря на прохожих и даже говоря с ними. Что было не отнять у старика, так это то, что он был очень умён.
Тогда мальчик считал его самым умным на свете. И от этого лишь больше боялся сделать что-то не так, стать недостаточно развитым.
Именно так старик постоянно говорил. «Недостаточно развит». «Ты должен стать исключительным. Стать лучше меня». Но до этого было ещё очень далеко… Для этого нужно было хотя бы научиться сбегать из клетки. И прекратить верить каждому чужому слову.
Клетка, задание, завтрак, путешествие, обучение, люди, неприятные взгляды, ужин… Спортивная тренировка, сон (?)… Снова клетка.
Все прочитанные книги не могли не оставить следа, все разговоры со стариком и попытки обмануть прохожих. Ему надоело томиться взаперти, бояться и подчиняться, учитывая, что похвалы он совсем не получал. И однажды ребёнок просто взял один из стальных инструментов мужчины, и… старик не досчитался этого инструмента, отобрал его и впервые приковал к операционному столу.
— Ты собирался меня убить? — каждый раз, когда мужчина спрашивал что-то таким тоном, будто только что оттёр ребёнка со своей грязной подошвы, наскоро собранная маска невозмутимости мальчика падала. Сил притворяться, когда так страшно, не хватило. Ужас исказил его лицо.
— Н-нет, нет, я просто хотел вскрыть замок, я хотел выбраться! Я бы никогда никого не убил! — вскрикнул мальчик, жмурясь. Через секунду его, возможно, не станет, как бы он ни выкручивался на столе и ни бился в истерике.
Но его слова, казалось, удивили мужчину. Заставили о чём-то задуматься. Эта пауза была настолько длинной, что мальчик открыл глаза, с недоумением смотря на своего мучителя. А тот — на него. Даже слёзы ребёнка будто засохли.
— Ты должен быть умнее, если хочешь выбраться, и должен просчитать все варианты. Жду не дождусь, когда ты сможешь, — ему отстранённо сделали замечание. Подрагивая в оковах, мальчик наблюдал за чужим мыслительным процессом. А старику в голову явно пришла какая-то идея, это было написано во всех его жестах. — Никогда и никого, значит?
— Никогда! — ребёнок задёргал головой, не знал, что хочет донести, согласие или отрицание. Его настолько затопило облегчением, что он даже расслабился, ожидая, когда же его выпустят из оков. Он же не собирался убивать старика, только вылезти из клетки и поспать на матрасе. Запрятавшись в маленькую каморку, про которую старик знал, конечно, но пролезть в неё не мог…
— Вот и славно. А теперь старайся кричать потише, иначе наказание я увеличу.
Его потом порезали и заново сшили. Звучит так просто и нереалистично… Он был тренировкой для старика, поддерживающего на должном уровне свои навыки. Чисто. Аккуратно. Швы едва-едва выделяются над кожей, остаются на теле короля по сей день, напоминая о произошедшем. И происходившем на протяжении многих лет, будто его тело — один сплошной шов. Но вся чистота и аккуратность не меняет боли, полученной во время операций.
Губы трескались от крика, что он не мог сдержать.
Самым главным в его обучении были слова «доверяй лишь себе». И тому, до чего можно додуматься и проверить. Так мальчик перестал доверять старику (хотя любому было бы и так ясно, что этот человек недостоин доверия). Когда он научился сбегать из клетки, получил настолько желанную похвалу. Раньше желанную. Получив её, мальчик был уже не уверен, что в ней нуждался.
Лучше бы и дальше томился взаперти. Едва он вышел из заточения, старик открутил клетку от пола и перенёс её в главную комнату, недалеко от матраса и сундука с вещами мальчика. Как напоминание, верно. По выходным (когда они не отправлялись в очередное идиотское путешествие) старик заставлял его дочиста вымывать дом, не забывая и про этот угол с клеткой. Насколько бы это ни было противным, всё лучше, чем обучаться чему-то. Это проклятое «обучение» он уже ненавидел.
Жизнь казалась безрадостным существованием, в котором он ждал либо своей, либо чужой смерти. Ничто другое не могло его обрадовать, пока он обрабатывал очередную рану от чужого ножа. Или чего похуже.
А ведь чудовищу исполнилось только восемь лет.
Он думал, что не может быть хуже, но очень ошибался — до восьмилетия его жизнь словно была цветочной поляной. После этого возраста они стали путешествовать ещё больше, буквально каждый день стаптывали ноги в бесконечной ходьбе пешком, а в лучшем случае на лошади. Он не помнит, когда именно в этих путешествиях старик вложил в его руку нож. Не помнит своих ощущений от первого убийства.
Наверное, было страшно. Скорее всего, очень иронично и противно, ведь старик бы напоминал о словах мальчика, клявшегося никого не убивать.
Все его слова оказались такой ложью! В определённый момент мужчина просто стал учить его правильно вредить людям, куда лучше бить и резать, когда хочешь чего-то достичь. Люди были очень хрупкими, как мальчик понял. И убить кого-либо не составляло труда. Это не казалось больше таким уж ужасным, когда старик объяснил всё. Да, мальчик прерывал чужую жизнь, но…
Сложно относиться к этому плохо, когда это происходит по меньшей мере раз в неделю. Он всего лишь маленький мальчик, взрослые не подозревают его, когда он к ним подходит. Старику зачем-то нужны были мёртвые люди, мальчику нужно было учиться оперировать на них. Им ведь уже всё равно, даже если он сделает ошибку.
Делать операции и зашивать сделанные собственноручно раны гораздо сложнее, чем убивать. Старик даже когда-то сказал: «Научить ребёнка лишать людей жизни легче, чем научить его играть на музыкальном инструменте. А вот родители обычно считают по-другому». И он смеялся над своими словами, будто бы сказал искромётную шутку. Наверное, у мальчика не было чувства юмора.
Научиться вредить людям, которые хотят принести вред ему, всё равно пришлось бы. Иначе его ждала бы боль. Не смерть, к сожалению — умереть старик не позволял никогда. Каждый раз, когда пытка становилась опасной для жизни, он прекращал её (не забывая заставить ребёнка самого себя зашить).
Его явно хотели сделать живым оружием, причём очень с этим спешили. Каждый день старик всё чаще поглядывал на часы. Обучение убийствам сошло на нет, теперь они это делали только при настоящей необходимости.
— Возможно, когда-нибудь кто-то пожалеет тебя, как беспомощного ребёнка, и тебе это будет выгодно. Ведь он захочет спасти тебя из моих лап. Только я не позволю тебе умереть, мой юный друг. Кто-то может очаровать тебя невинным видом или хорошими словами, но ты должен замечать только логику. Вдруг милый и добрый незнакомец просто хочет, — старик поднял руку с острым инструментом, с которого капала кровь. Им мальчик сегодня опять убил человека. Это был плохой человек, без сомнений. И перед ребёнком тоже сейчас стоит плохой, ясно говорящий, что от него можно сбежать. Тогда что же происходит? Кем становится мальчик? —…убить тебя? Или отпилить руки и ноги, или поиздеваться, нанять, как рабочую силу. Когда будешь принимать предложение о том, чтобы сбежать, хорошо подумай. Найди то, что указывает на плохие стороны человека. Загляни ему в голову… Обычно у таких «сердобольных» всё написано на теле.
— Ты говоришь так, будто это просто, — хмыкнул мальчик. Его сильно сбивало с пути то, что он не может заглянуть в голову самому старику…
Пока что. Руки и поджилки тряслись, но… в голову впервые заползла вселяющая надежду мысль. Мальчик, естественно, не подал виду, что рад. — С чего мне убегать, если я ребёнок и всего-то поменяю одного старика на другого? Разве у нас… не как у всех? — спросил он с усмешкой. Мужчина постоянно напирает на нормальность, на «как у всех». Тут-то он и прокололся. Слишком опасался, что мальчик от него уйдёт, и, возможно, своей смерти опасался тоже.
— Как у всех, — улыбнулся мужчина. Мальчик уже выучил, что эта улыбка насквозь фальшивая. И улыбнулся так же.
Замечать только логику, улыбаться и не давать никому узнать, о чём ты думаешь. Это мальчик выучил из написанного стариком списка «что хорошо, а что плохо». На самом деле, этот список казался правдивым. Учитывая, сколько обмана они разоблачили, мальчик и сам бы не смог никому доверять, даже не читая чужих указаний. Сам старик столько раз наказывал его за самые простые вещи: например, за отсутствие улыбки на лице.
«Она маскирует твои мысли. Ты должен привыкнуть. Иначе умрёшь или пострадаешь, и далеко не от моих рук». А ведь одно из таких наказаний навсегда останется с ним.
— В твоей голове сейчас вообще может поместиться больше одной мысли? — холодно спрашивал мужчина что-то такое, всаживая длинные иглы ему в тело.
— Не надо, не надо, НЕ НАДО! — последнее слово сорвалось на истерический визг, когда глубоко вошла ещё одна игла. Руки старика были абсолютно равнодушны, а дёргаясь от боли, мальчик делал ещё хуже. Это не тот случай, когда стоит понять, как освободиться, и тогда мужчина просто отпустит его, как в случае с клеткой и цепью. Он хочет причинять ему боль. И он будет причинять её. Снова и снова. Много ночей. Резать, бить, втыкать иглы, давать мази, сшивать на живую, и добиваться результата.
Люди, в большинстве случаев, когда им причиняют вред, кричат ещё и от страха, но страха не было. Он нужен ему живым. Это константа, за которую приходится цепляться.
Мальчик кричал только из-за боли, и боялся только её. Не того, что «доктор» может его убить. Помимо неё внутри была абсолютная, чёрная ненависть, и вопрос, тогда ещё бессмысленно присутствовавший в детской голове: «Почему ты меня не любишь?». И боль, и этот вопрос заставляли его плакать, но только пока длилась пытка, переходящая в лечение, по болезненности не сильно отличающееся.
Была со стариком ещё одна проблема — если он говорил «возможно, случится так…», его слова сбывались через некоторое время. Наверное, он как-то управлял событиями и просто предупреждал о том, что скоро произойдёт.
Некоторые люди, видя его синяки и раны, предлагали ему сбежать. Ребёнок соглашался, шепчась с этими людьми так таинственно-таинственно, будто он ничего не понимает, лишь боится и хочет побега. Удавалось даже немного всплакнуть.
Надежды, естественно, не было. Только азарт, развеивающий его постоянную скуку. Прав ли он в своих суждениях?
Чтобы расправиться с работорговцем, мальчику потребовалось чуть меньше десяти секунд. Без лишней боли и криков. Только крови многовато, когда выдёргиваешь нож. И так было каждый раз, может, не так драматично… Люди, что хотели ему помочь, на самом деле были мерзкими, лживыми тварями, от которых избавляешься почти с удовольствием.
— Такие, как ты, должны умереть, — неосторожно сказал он, ведя узоры ножом по чужому телу. Непонятно зачем — но это было так приятно, морально хорошо, что на лице появилась улыбка. Он входил во вкус. В виде трупов многим людям было лучше — такие безмолвные и годящиеся хоть на что-то.
— Ты не бог, чтоб решать. И мир этот не твой, — сказал вдруг старик, почти напугав его. Мальчик даже не вздрогнул, не обернулся и не прекратил своих действий. Издевательства над мёртвым телом завораживали, а эмпатии не было совсем никакой — будто лежит не человек, а мешок с тряпьём.
— Я заслужил наказание?.. — спросил ребёнок только. Он не бог, и ему плевать. Старик сам научил его наблюдать и
видеть, научил ставить свои цели выше окружающих. И даже удовольствие от этого получать.
— Да нет, — улыбнулся старик. — Я просто комментирую, не обращай внимания.
Старик странно улыбался. Он смотрел не так, будто только что оттёр ребёнка со своей грязной подошвы — его взгляд был полон гордости. Будто бы он спрашивал: «И как ты так быстро вырос?». А его улыбка словно… была настоящей.
От этого передёргивает. И всё же, раньше ему так хотелось, чтобы им гордились, что мальчик лез ради этого из кожи вон, а сейчас в душе ничего не отозвалось!
Старик перешёл в категорию того, на что его воспитаннику было плевать. Теперь он не искал утешения в людях, только азарт. Только проблески интереса в его скучной и убогой жизни, в которой он притворялся равным всем остальным людям. Играть в равных людей со стариком — самое по-дурацкому смешное его задание. Оно даже не оговаривалось, но подразумевалось.
Мальчика всё ещё могли избить, заплатить другим людям, чтобы убить попытались, бросить посреди леса рядом с разбойниками. Это лишь вызовы, которые он должен был преодолеть. Они вызывали сложности и уже укоренившийся, животный страх, мальчик ненавидел это, он старался избегать всеми силами. Страх боли был с ним так долго, что поселился навсегда, и чтобы избежать её, ребёнок был готов убить даже того, кто просто собирался подставить подножку. Нет, не так.
Он был готов, смотрел, сбывается ли его прогноз, а потом убивал. Прогнозы сбывались. Люди, которых он подозревал, по итогу вредили ему.
Его «воспитатель» вернулся в лес и обнаружил мальчика, жарящего себе на костре грибы. Такого равнодушного и одинокого, скучающего и смешного. На пути к этому костру и смешному мальчику, мужчина пару раз наступил в лужи крови и был недоволен только этому.
— Ты всех убил? — спросил старик незаинтересованно и присел рядом.
— Ты не оставил мне еды, — театрально пожаловался мальчишка, но вздохнул, увидев чужой серьёзный взгляд. Равнодушно закрыл глаза. — Да. Я собирался их сжечь, но ты пришёл раньше. Никто не станет искать этих глупых отшельников-разбойников. А если и станет, мы уже уходим и никогда сюда не вернёмся.
— Раньше ты паниковал, когда тебя ловили за руку… — мужчина хмыкнул, убрав за уши свои отросшие волосы. У мальчика недавно они отросли до такой же длины. Если подумать, между ними есть сильное сходство. Омерзительно. Мальчик до сих пор паникует, когда его ловят, ведь это означает, что он облажался.
— Теперь я вижу, когда мне хотят навредить. Стоит только включить голову, и все намерения, — мальчик поднял голову, и было в нём что-то такое, что заставило старика вздрогнуть. Воспитанник не знал, что именно, — как на ладони.
— Ах, ну раз ты такой умный, то чего же хочу я? — спросил старик, но не издевательски, а так, с лёгкой горечью. На неё было уже откровенно плевать. Лишь бы выбраться из холодного леса и нормально поесть.
— Ничего особенного. Делаешь из меня второго себя и учишь всему, что сам умеешь. Только не спрашивай, зачем, не знаю пока. Но это интересно, — он улыбнулся, как не улыбаются маленькие мальчики: скорее, бездушные монстры, представляя, как раздирают тебя на куски.
Спустя пару месяцев он сломал ногу, и передвигался еле-еле в застывающих повязках. Старику приходилось помогать ему, и именно тогда они прекратили путешествия.
Старый король снова привёл его в замок. В огромное помещение, слишком светлое — мальчику больше по вкусу были тёмные места и комнаты, в них легче было уснуть и сосредоточиться. Свет замка неприятно бил по глазам. Вокруг было настолько чисто, что он неделю испытывал шок от происходящего. Он тоже был до жути, непривычно чистым, с вымытыми волосами и абсолютно белой одеждой.
По улицам, домам и аптекам старик таскать прекратил. Он сменил дорожную потрёпанную одежду на вычурную и исшитую золотом, от которого тянуло на сблёв. Слишком многое вокруг сияло. Непривычная роскошь, мягкость кроватей и огромные пространства в огромных комнатах. Неожиданно на старике появилась корона.
Неожиданно мальчишку стали заставлять учиться не только важным вещам, которые ему были
полезны, но и почти бесполезным (как мальчик сначала подумал). Держать спину прямо, обедать по определённым правилам, танцевать. Последнее и вовсе вызвало ступор.
Наказание за неповиновение оказалось таким же, как и раньше: боль. Только теперь Его Величество не марал сам руки, нет-нет, у мальчика появились воспитатели, что при необходимости секли его плетьми. С парализующими уколами это не составляло труда.
Выглядеть мальчик стал в разы приятнее для всех. Дружелюбный, грациозный, воспитанный и (служанки шептались прямо при нём, а он хмыкнул — девушки смутились и захихикали) вырастет красивым.
Запершись в своей комнате, с двух часов ночи до шести утра, он смотрел в пустоту, иногда раздирая подушки и в них же пытаясь кричать. Голос словно оседал. Но что-то ему подсказывало, что это разум предостерегает его от крика.
Мальчик старался не иметь важных вещей, чтобы им не манипулировали. Но манипулировать им было легко, у старика был метод. Даже когда мальчик пытался сбежать, даже когда это удавалось, королевские стражи находили и притаскивали обратно. Как бы руки ни чесались убить их к чёртовой матери, он не мог. Не мог нарушить запрет старика не трогать никого из замка — его всё равно найдут, а потом ещё и последует жестокое наказание.
Обложенный интересными и не очень книгами из библиотеки, в обществе двух служанок и пары стражников, мальчик сидел обычно и с ними болтал, играя в настольные игры. Иногда продумывал сложные комбинации ходов. Иногда позволял выиграть. Но большую часть времени совсем не следил за игрой — только так он мог жить в этом аду, ничего не замечая.
Он сидел, играя в настольную игру с напуганным человеком. Из соседней комнаты доносились крики.
Кто бы ни сидел напротив него — мужчины, женщины, пожилые люди — этот «кто-то» почти всегда задавал вопрос, дёргаясь от страха. Интересовались, почему ребёнок, играющий с ними, совершенно не испуган.
Ребёнок показывал на свои уши, имея ввиду, что ничего не слышит.
Легче притвориться калекой, чем объяснять этому недалёкому существу, по какой причине мальчик не испытывает страха. Да и собеседник не поверил бы, решил, что маленький монстр его обманывает.
— Ты у нас такой умненький мальчик! — восхитилась горничная. С его губ сорвался инстинктивный смешок. — У меня нет детей, но сын моей соседки до сих пор цифры учит, и с деревьями здоровается, — добавляет она. Ребёнок не сразу реагирует на похвалу и продолжает игру.
Лучше с трудом учить цифры и разговаривать с деревьями, чем жить с мерзким лживым стариком. И самому становиться ещё более лживым, мило улыбнувшись на эти фразы и сказав: «Спасибо за добрые слова, мадам».
Ведь в других семьях, оказывается, абсолютно всё по-другому. Там есть родители, а есть те, о ком они заботятся, не требуя чего-то особенного — дети. Он, кажется, должен был испытать грусть или сожаление, об этом узнав, но он лишь… пожелал мучительной смерти этим детям. Из него почти выплёскивалась зависть, едва мальчик думал об этом, поправляя свой белый воротник и кланяясь
королю.
Он у старика кто-то вроде сына, вот мужчина и заботится, как может. Учит, как умеет. В жизни нет и не было ничего ужасного — убеждает себя мальчик. Просто ничего интересного или заслуживающего внимания в ней не было тоже. Это можно переждать, пока старик умрёт, и тогда мальчишка точно сможет сбежать. Никто не найдёт его после смерти старика, даже если узнает на улице.
— У меня есть новое занятие для тебя, а то ты всё скучаешь, — сказал ему мужчина, словно добродушный покровитель. Он таким и был в последнее время — ему пришлось заниматься своими обязанностями и спихнуть воспитанника на слуг. Новым занятием была карта с фишками и палкой, чтобы эти фишки передвигать.
Стратегия. Мальчику если и приходилось сталкиваться с этим, то нечасто. К тому же, он играл со стариком в этой странной игре, которая выглядела сплошным обманом. Мальчик разобрался с тем, чего от него хотят, вспомнил пару книг, которые заучивал до беспамятства, и в конце его игры даже вышло кое-что приличное.
— Потерь много, — вздохнул старик. Его уставший и даже растерянный взгляд не внушал страха. — Но для первого раза… — неопределённо махнул рукой, будто бы говоря «хорошо». Мальчик только кивнул, улыбнувшись. Эта игра смогла немного его развлечь. — Хочешь сегодня утку на ужин?
«Это похвала», — сработал колокольчик в голове, но вызвал он только презрение к происходящему.
Конечно, он согласился на утку. Конечно, на следующий день они сыграли снова. Играли и играли, к игре присоединялись новые люди, в мальчике разжигался азарт. Карты словно стали просторами его разума, и фишками он мог управлять так, как нравится, так, чтобы всех обмануть. Это не значит, что он их хуже или испорченней — всего-то умнее.
— Это уже не военная стратегия. Это чистое человеческое надувательство, — вдруг прервал его игру голос хмурого человека, такого усатого и седого, что мальчик засомневался, а стоит ли короля называть стариком. Хотя, не отцом же. К тому же, он никогда себе не позволял называть мужчину так вслух.
— Но она ведь сработает, — без сомнений сказал мальчик, выпрямившись. Он снова потерял интерес к игре. Казалось, все были в шоке от его наглости, и только король усмехнулся так же.
Зря этот мужчина назвал игру военной стратегией. Зря напомнил, что они это всё всерьёз, и будут отрабатывать их развлечение на настоящих людях. Скучно, не разгуляешься при таком раскладе. Мальчик продолжит притворяться, что это всё лишь в рамках игры. Продолжит притворяться, что не знает, на какую местность готовятся нападения и в каком порядке будут вспыхивать пожары. Его это будет волновать только тогда, когда… его не будет это волновать. Как только военные действия начнутся, он использует эту возможность, чтобы сбежать. И в общей суматохе будет плевать, убивает он своих или чужих. Главное — не попасться.
Мальчик ждал того дня, когда начнётся война и небо затянет дымом и огненными всполохами. Вокруг будет звенеть металл, замок будут запирать и оборонять, но не от того, чтобы его покинули, наоборот, чтобы никто не вошёл. Он составлял чертежи замка, застряв в библиотеке и планируя себе пути отхода. Всё тщательно подготавливалось и не могло его подвести — все планы он хранил в своей голове и жил только ими. Только чертежи замка мальчик переносил на бумагу, всё пытаясь выяснить его полную планировку.
Для короля он был преданным подданным, выполняющим редкие приказы. В основном мужчина отсылал куда подальше, видимо, проверяя, сбежит ли мальчишка от него. «Куда подальше» — это в купленную Его Величеством аптеку, работать на благо людей. Ради ощущения мнимой свободы, наверное — мальчик не собирался сбегать в такое время. Не для того он готовится, чтобы всё сломать.
«Я не думал, что когда-нибудь буду мечтать вернуться в клетку», — пробормотал он от скуки. Непривычно для служанки, хмуро и незаинтересованно. Но так ничего ей и не объяснил, лишь озадачил. Может, она с тех пор приглядывала за ним тщательнее.
Она пыталась добиться чего-то, откровенно с ним поговорить. Она была такой милой и доброй, что её даже было жаль. Жаль, что маленький мальчик лишь притворялся её другом, и относился как к питомцу, который лишь развлекает. Питомец не должен забивать свою голову какими-то проблемами.
Она гладила его по голове, снисходительно улыбаясь, а иногда — грустно. Мальчику хотелось кричать. Он еле сдерживался, чтобы не вывалить девушке все свои беды. И молчал, лишь бы ему не аукнулся этот порыв.
Раны всё ещё болели. Как странно, ведь он не помнил, кто и когда их нанёс. Они зудели день ото дня, подогревая к обычным людям ненависть и зависть. Даже к той девушке — она ведь была нормальной, а не таким же отвратительным монстром.
За окном однажды зашумели пожары, потянув запахом гари в комнату. Этот запах разбудил его, он проснулся в кашле, запутавшись в мягких одеялах. И улыбался, так, что уголки губ трескались, и наверняка было видно дёсна. День, когда он мог сбежать, настал.
Мальчик вздохнул, чтобы успокоиться и превратить оскал в сосредоточенное выражение. Ему следовало спуститься за приказом, следуя плану.
— Сегодня игр не будет, но думаю, ты и так знаешь, — старик ухмылялся. Он пока не собирался покидать трона. Лишь сидеть в замке и иногда узнавать, что происходит. — Ты мог бы выйти на поле боя. Только постарайся не умереть.
— А если умру? — поинтересовался мальчик. Он прокручивал в голове, искал планы, в которых его отпускали наружу. Те вспоминались слишком медленно.
— Значит, ты оказался бессмысленной тратой нашего времени и разочарованием. Мне с тобой попрощаться? Извини, юный друг, объятий напоследок не будет, — елейно проговорил король. И тут же грубым голосом добавил, — Ты не умрёшь, пока я этого не захочу. Будь добр, выйди на поле боя и наблюдай за обстановкой в столице.
— Конечно,
сэр, — рассмеялся мальчик, прежде чем покинуть тронный зал. Быстрым и уверенным шагом, с абсолютно прямой спиной; он взял сумку с припасами, распихал по карманам оружие и убрался из замка.
Бежать.
Глупо, но так хотелось — ведь это слово стучало в голове в такт с сердцем. Запах костра и дыма был всюду, куда ни поверни голову. Сами же пожары находились далеко, и их можно было увидеть, только если преодолеть на лошади всё расстояние от замка до торгового квартала. Враг попытался направить войска на столицу, и солдаты пытались защитить город. Мальчишка шмыгал мимо огней и людей, игнорируемый.
Убей своего (это легче, ведь он знает все слабые места доспехов), убей чужого, убей каждого, кто мешает пути.
***
— Видимо, ты не понимаешь, как я к тебе отношусь, — говорил ему на ухо холодный голос. Взгляд не мог сфокусироваться ни на чём, пока в глазах были чёрные пятна, и мальчик даже не мог издать болезненного стона. Он снова проиграл. Он снова в старой хижине, ветхой и заброшенной, лежит в крови на её грязном деревянном полу. Глаза закатываются, а уши не хотят слышать чужих слов. Когда его тянут за волосы, он только что-то неразборчиво мямлит. — Этот город и эта страна не будут в безопасности, если я умру. Всё вокруг станет постепенно хиреть, пока соседние государства нас не разграбят — ведь без наследника начнётся драка за престол.
— Какое… мне до этого дело? — просипел он. Сил не было. Словно каждая частичка его тела разваливалась, разрезанная, или рассыпалась на ещё более мелкие кусочки.
— Ты же неглупый мальчик, — якобы успокаивающе сказал старик, прежде чем ударить об пол его голову. Даже сил закричать не было, и чернота поплыла перед глазами. — Один наследник, которого можно воспитать. Я вложил в тебя всю душу, всё, что мог. Лучше пожертвовать жизнью и судьбой одного маленького мальчика, который вырастет и станет сто́ящим человеком, чем пожертвовать целым государством. Из тебя выйдет неплохой правитель. Уж точно не такой плохой, как то, что могут потом посадить на трон.
—…я тебя так… ненавижу, — тянул он, стараясь подняться. — Я умираю.
— Просто теряешь сознание, — малодушно ответил ему старик.
Может, этот мужчина и правда не был плохим человеком. Он всё делает ради места, в котором живёт, и хочет знать, что его труды не пропадут даром. Лишь растит человека с нужными ему знаниями и взглядами, надеясь вырастить такого же и посадить на трон.
Ему напомнили, что старик всё ещё может замучить до полусмерти за неповиновение. Даже если всё продумать, найдёт. Наследник всё ещё лишь маленький мальчик, и обмануть человека, который и вложил все знания в его голову, не может. Просто потому, что тот не верит ему и никогда не верил.
Игра продолжается. Осталось лишь ждать исхода и смерти одного из них, всё также подчиняясь авторитету. Командуя другими авторитетами, убивая людей, взрослея. Второе удавалось особенно хорошо, а третье… Когда ему исполнилось тринадцать, он заметил, что уже автоматически распознаёт и чужие эмоции, и их причины. И улыбается мальчик также машинально, даже не замечая этого.
Он ко всему этому привык. Стало приятнее руководить игрой (военными действиями) и выводить из себя всех вокруг, особенно главнокомандующего армией. Мальчишка не переставал дразниться, что отравит мужчину, подсыпав яд в его флягу. И подсыпа́л даже, но не яд, а простые неприятные травы, вызывающие плохое самочувствие. Он не переставал всё больше портиться и всем вредить.
Едва минул день его пятнадцатилетия, он стал шутить и со стариком. Ведь пока приказы выполняются беспрекословно, король ему ничего не делает — а язвить мальчишке никто не запрещал. Он понимает все чужие эмоции. Знает, когда ему хотят навредить. Но другие люди для него так пусты, что он с радостью бы всех сжёг или насадил на нож, засыпал порохом и дунул бы искрой…
Фантазии принимали пугающие обороты, но даже это он мог реализовать, на поле боя или с пленниками. В его руках была власть над чужими жизнями, а в руках короля, что учил его управлению страной, была власть над мальчиком. Краем сознания ребёнок понимал, что он — лишь марионетка.
И это не меняло того, как ему нравились запахи и звуки войны, лязганье, шипение, взрывы и крики. На знакомом языке или незнакомом — неважно, лишь бы протяжнее.
— Забавно, что за несколько минут ты заставил его испытать всю боль, которую сам испытывал в течение долгих лет, — старик снова пришёл наблюдать за ним. И как только выследил…
— На троне не сидится? — спросил мальчик, отвернувшись от мёртвого тела. Ответа не было.
— А ведь он ни в чём не виноват. Просто попался тебе на пути. И не понравился. Разве ты не чувствуешь вины? — насмехался старик, надеясь вывести его. Мальчик поморщился.
— Его дом стоит на пути войск. Ты бы всё равно приказал мне убрать его отсюда.
— Убрать, а не лишить жизни. Ладно, ты действительно бездушный монстр, убедил, — снова смешок, один из тех, что раздражали. — В следующий раз попробуй применить красноречие.
— Я и применил. Он буквально умолял о смерти, выслушав меня, — мальчик развернулся и вышел из дома, вырезав в голове чужие слова. Он действительно пытает обычных людей почти так, как его пытали, даже хуже. Это не волновало, лишь кололо какой-то неправильностью. Словно плевок на картине или фальшивая нота (всего одна!) в песне.
Мог ли он контролировать то, кем стал, и не позволить безумию захватывать его разум? Жажде крови и чужих страданий, жажде азарта и власти — могло ли всего этого не быть? Мальчик смотрит на старика и отводит взгляд. Пока жив этот мужчина, свободным быть нельзя. А игра слишком затянулась.
Контролировать ребёнка легче, чем юношу. У дрессировщика ослабевает рука с кнутом, но у зверя отрастают когти и клыки. Король слишком привык к тому, что ему подчиняется страшная, уродливая душой тень, постоянно анализирующая происходящее и всех людей вокруг. Живое оружие, по сути.
Нет ничего странного, если Его Величество умрёт в одном из своих бессмысленных военных походов. Особенно на чужбине. Если бы ещё кто знал, что они с королём вовсе не покидали столицы, были бы большие проблемы. Но никто не знает. Указ о том, как выбирается новый король, уже издан. Мальчик выбран в качестве наследника.
Что будет с этой страной без короля, мальчика не касается. Там есть люди, что могут разобраться со всем.
— Здесь мы переночуем, чтобы не хватились, — протянул старик, улыбнувшись. Мальчик напряжённо стоял в дверях. — Правда, в каморку ты уже не пролезешь.
— Как и вы не уместитесь на матрасе. Ваше Величество, — мальчик, не скрываясь, достал нож. Он вытянул в сторону руку с лезвием, настолько демонстративно, насколько возможно. Старик улыбнулся разочарованно. — Ты ведь догадывался, что всё закончится так.
— Не закончится, — пожал старик плечами.
— Ты не можешь меня убить. Слишком много времени потрачено на меня, а другого наследника как не было, так и нет. Да и ты стар. Умрёшь — и как не было всего твоего наследия.
— Ты всегда был слишком самоуверен. Я пытался это вытравить… Избалованный мальчишка, — старик тянул свои губы в самой ядовитой улыбке на свете, такой, что нельзя было выдержать.
Он сам виноват в том, что юноша, ненавидевший его, бросился вперёд с ножом (и кучей запасного оружия, на поясе, в одежде, в ботинках). Над телом короля мечтали поиздеваться, мечтали, что месть будет сладкой и долгой, что этот мужчина будет молить о смерти, как молили многие до него. Как молил мальчик, когда его пытали.
Юноша и сам не понял как, но испортил свои собственные планы. Не выдержав, он убил старика. Пусть и спустя несколько минут борьбы. На лице мертвеца застыло смешливое выражение. Словно мальчик опять проиграл и лишь следует чужому плану.
Не важно, этого не может быть.
«Он умер! Я убил его!», — кровь расползается по полу, и это так прекрасно. Это — самый лучший вид, в котором представал старик: мёртвый, недвижимый и бесполезный. Немой. Уголки губ
мальчика парня треснули от широкой улыбки, готовой сорваться на истеричный смех. Теперь не нужно притворяться. Никто не причинит ему боль, едва он сделает «шаг в сторону». Улыбаться широко было так приятно и так радостно!
«Я могу быть собой. Могу быть нормальным», — подумал парень, поднимаясь на ноги. Он оглянулся на старую лачугу, прощаясь с ней. Спросил себя о своих желаниях, о том, чего ему бы хотелось.
Вернуться в замок. Взять власть в свои руки. Раздать приказы. Скоординировать военные действия. Но этого недостаточно, он всё ещё зол, он убил мучителя, но всё ещё не счастлив и не хочет никуда уходить от своей королевской жизни. Больше у него ничего и нет, а его это устраивает.
Мальчик вдруг осознал — он так долго притворялся чудовищем, что не стал кем-то ещё. Он станет королём и продолжит этот фарс, полностью оправдывая последний смех старика.
Конец.
